Владимир Попов
ОЗЕРО
(филологический роман)
часть 16
ПОРТРЕТ ТИХОМИРОВА
Мы вынесли в сад деревянный стол, и Иван Егорович завалил его своими рукописями. Ему было привольно и сладко сидеть в саду и разбирать свои бумаги. Он так увлёкся, что часами не замечал нас с Ветой. А мы бродили, как тени, возле него и завидовали. Зависть – хорошая штука, она подталкивает к действию: Вета приволокла этюдник и стала писать портрет Тихомирова. Она сначала сделала с десяток набросков углем, потом сангиной. Что-то выбрала из вороха набросков и принялась за паст-эль. «Процесс пошёл», как говорил Михал Сергеич. И вот когда она перебралась к холсту и стала набрасывать ещё бледные тени на слегка обозначенном силуэте, у меня кончилось терпение, и я начал писать стихи…
Уже через час Вета набросала этюд, а я закончил стихотворение:
В саду заросшем каждый день
на фоне старого сарая,
среди крапивы и репьёв,
среди полыни и малины,
среди цикория и чистотела
за деревянным струганным столом,
за старой пишущей машинкой
сидел счастливый человек
посередине солнечного лета.
Вот пролетела бабочка одна,
вот пробежал весёлый муравей,
и белка прыгала по веткам
кривых корявых добрых яблонь
и недовольно фыркала. Потом
кого-то окликала птица,
настойчиво и нежно повторяя: цы-пинь!
Шмель прогудел торжественно-серьёзно.
Вот постепенно начало смеркаться:
в лучах заходящего солнца
живым столбом толкались комары,
и ветер доносил какие-то обрывки
далёких непонятных голосов.
И вот, когда совсем стемнело,
он ставил керосиновый фонарь,
которого зовут «летучей мышью» –
и вот тогда слетались мотыльки,
и начинался бесподобный танец:
волшебный сказочный театр,
билет в который невозможно
купить ни за какие деньги.
ЗАМОК НА ВОРОТАХ
Целый день моросил дождь, а к вечеру затих, и в мокром саду зацыпинькала птица, обещая тепло. На западной стороне неба прояснилось, открывая светлую синеву. Комары слетались в кучу и начинали свой предзакатный танец.
– Пойдём погуляем, – предложила Вета.
Улицы были почти пустынны: одинокие прохожие спешили домой. Мы бродили по тихим улицам и свернули в переулочек. Удивлённо остановились: переулок был перегорожен воротами, а ворота закрыты на висячий замок. В узкой глубине двигались тёмные люди – женщины и дети, громко переговариваясь на гортанном языке. В воротах была сломана штакетина, и в неё пролезла к нам маленькая девочка. Она подошла к Веете и обняла её ногу, прижавшись лицом к колену.
– Это кто же у нас такой ласковый? – улыбнулась Вета.
Девочка подняла вверх чёрные молящие глаза и сказала внятно:
– Лабас ритас! Дай деньга
Вета посмотрела на меня. Я достал несколько рублей и отдал девочке.
Подошла женщина и закричала на девочку: та перелезла в дырку ворот. Женщина взяла девочку себе под мышку и понесла. Девочка висела горизонтально и смеялась.
– Как зовут тебя? – крикнула Вета. Девочка ответила:
– Рада!
– Я тоже рада тебя видеть! – засмеялась Вета.
Подбежал стриженый мальчик, и я спросил:
– Вы кто?
– Цыгане из Прибалтики… выгнали!
Я дал ему горсть мелочи и полпачки сигарет.
Мы шли домой и всю дорогу молчали.
СРЕДИ ЛИСТВЫ ОПАВШЕЙ
– Я уже сто лет не был на «Малаховском озере», – горевал Иван Егорович. – Давайте сходим потихоньку, может быть, у меня хватит сил. У меня давно есть такое желание, как говорил Владимир Николаевич в своих стихах:
«Чем недоступнее предмет,
Тем он загадочно-прекрасней…»
– Это не я говорю, а мой лирический герой…
– Вот-вот: недоступное притягивает, особенно красота и таинственное – и это уже не физика, а сплошная химия… Как говорила моя покойная супруга: «чёртова химия!»
– Вы мне Фрейда не впаривайте – я больше люблю Юнга! – откликнулась Вета.
Мы собрались и пошли потихоньку на Озеро. Взяли с собой переносной стульчик, бутерброды и воды. Иван Егорович шёл медленно, опираясь на свою любимую палку под названием «посох странника» и всё смотрел по сторонам и удивлялся: «как всё изменилось!» Он шёл и радовался встречным лицам, пробежавшей собаке, кошке на заборе. Даже новые несуразные дома дачников вызывали у него добродушную улыбку… Но больше всего его радовали старенькие домишки, укрытые зеленью садов, на Шоссейной улице.
Когда мы подошли к озеру, Иван Егорович удивился:
– Как всё разрослось!» Было больше солнца, были большие пляжи, вот там была лодочная станция, вот там стояла синяя палатка с минеральной водой, вот там…
Мы сидели на берегу, словно странники из прошлого, смотрели и горевали. Горевали о прошедшем времени…
– Мы здесь с моей Настенькой бродили по опавшей листве и вот там, на крутой дорожке, она брала меня за руку, – вспоминал Иван Егорович.
Вета поднялась и стала напевать вальсок:
«Среди листвы опавшей,
перед гнилым прудом,
как человек уставший,
стоит старинный дом.
Там музыка играет.
Окно растворено.
Приподнято рояля
вороне крыло».
Вета пела и тихонько кружилась, а мы смотрели на неё и улыбались грустно. Улыбались и смахивали непрошеные слёзы.
Там женщина смеётся
с каких-то давних пор,
когда за неё крадётся
гуляка и актёр.
Потом прольётся страстно
в вечернее окно
вечернего романса
прекрасное вино».