Ямышевская хроника

ПРЕДИСЛОВИЕ
В истории Казахстана и России есть эпоха, которая укладывается в 150 лет, с 1611 по 1761 годы. Началась она после прихода Ермака в Сибирь и победы над Кучумом. Этот век был эрой триумфа Джунгарского ханства, становления казахской нации и «прирастания» сил Руси, возрождавшейся после Смуты и польской экспансии 1604-1612 гг.
С 1613 по 1717 годы длилась эра освоения малозаселённых территорий Западной Сибири, продвижения русских на Дальний Восток и возвращения казахов на земли предков. Видную роль в этом сыграли европейцы на русской службе, — шведы и поляки (пленные), немцы, испанцы, англичане и французы (добровольцы и авантюристы).
Непросто складывались отношения народов. Китайцы и казахи были главными противниками джунгар и вступали с ними в сражения. Китайцам нужны были новые земли и подданные. Казахи (их долгое время называли кайсаками) защищали свои пределы и обороняли свои кочевья.
Русские не вмешивались. Их интересовал только доступ к местам, богатым природными ресурсами, и покупка джунгарских коней для сибирской русской конницы и польско-литовской кавалерии. Благодаря торговле и переплетению интересов поддерживалось равновесие. С русскими джунгары старались не конфликтовать и делили с ними данников Алтая и Южной Сибири.
Прииртышские степи долгое время были ареной событий, происходивших вокруг Ямышевского озера (казахское название Калатуз, «много соли»). Добытчики нашли его ещё в первой половине 16 века, и впервые оно упоминается в Строгановской летописи с 1505 года. Это означает, что солепромысел в Казахстанском Прииртышье продолжается более 400 лет
В 1613 году на Иртыше возле полуоседлого селения Емиши (на языке ханты и манси Ялмыс, «светящееся урочище», которое было обозначено на дорожной карте Монголии с 1205 года) был поставлен ярмарочно-соляной пост, ставший перевалочным пунктом для посольских и торговых караванов.
А озеро стало всесибирской «солонкой». Через него пролёг тракт, который способствовал освоению земель и недр Прииртышья, развитию дипломатии, промыслов и ремёсел, добычи соли, руды и угля, торговли и строительства, транспорта и промышленности.


ЯМЫШЕВСКОЕ ПОДВОРЬЕ

Глава 1. АДМИРАЛ ОТ КАВАЛЕРИИ
На царской службе
Думы одолевали сибирского воеводу Матвея Годунова. От царя Михаила Романова времена начались спокойные. На Руси так и было, если не считать бунтов. А здесь, в Сибири, и того «безмятежнее». Подъясашные народцы вольничали. С юга явились джунгарины, заводили смуту среди тунгусов, вогулов и остяков.
Царский наказ дело непростое. искать удобные места, ставить везде городки и крепости, чертить карты, прокладывать дороги. Затем боярин разослал повсюду соглядатаев. Они разными оказиями сообщали о жизни в степи и тайге.
Каждый день Матвей Михайлович заслушивал доклады дьяка Семёнца, что ведал разрядом лазутчиков. Специальный мужик ловил в Иртыше и Тоболе смолёные кисеты, бурдючки из ягнячьих и сурчиных шкурок; ящички из коры, облепленные воском. Дьяк лично забирался на голубятню,
В сей день почта была с Алтая. Голубь добрался до голубки и пал перед ней. В записке сообщали, что зюнгорцы изменили русской присяге, китайцам шиш показали и сгоняют кайсаков с их пастбищ
Дьяк читал неторопливо, больше пересказывал, опуская детали.
– И что думаешь? – строго вопросил Годунов.
– По реке стоят острожки в местах на соли, На Юлмыскове озере, Корякове яре и Железинном Ручье. Не быть бы войне… А вот от джунгаринов: посольство завтра будет.
– Распорядись принять, угодить. Азиаты обхождение любят.
Семёнец отвесил поклон и вышел. Принять посольство – дело немудрёное. Лишь бы слова калмыки не рушили. Звание им верное: калмык, то есть изгой, отверженный, вытолкнутый. Много беды могут принесть.
Послом был зайсанг Омбын. Изъяснялся по-русски, а свитским на своём наречии сказывал. За спиной Годунова крещёный бурут шёпотом пересказывал воеводе. Калмыки вели двойную игру.
Годунов положил конец затейливой речи:
– Омбын-зайсанг, мы дружбы с вами руйновать не хотим. Нам ваши кони надобны, вам от нас – всё для вас потребное. Пленных не задержим, выдадим. Ваши дела с кайсаками нас не касаются. А нам надо искать места рудные, о том извещать обязуемся. Добро?
– Добро, – с притворной гримасой учтивости согласился джунгарин, почувствовав, что обошли его в. Но отвесил поклон и вышел.
Годунов велел вручить дары и с почётом проводить гостей. Пронаблюдав, как они исчезают за воротами, воевода сказал Семенцу:
–Вот что, дьяк, надобно сызнова разослать отряды по соль и на ясак.
– Дак они только что вернулись. Пусть передохнут чуток.
– В походе наспятся. Поход жилы не тянет.
Семёнец не перечил. Надобны, и позарез, и соль, и пушнина, и камни рудные да нерудные. Дьяк вернулся в избу и продиктовал походные грамотки.
А ротмистр Барташ в сей час блаженствовал. Снова под крышей, в тепле, на постели. Он прижался спиной к натопленной печи. Спелое тепло вливалось в усталую плоть, лечило, умеряло боль в ранах. И наплыло видение ясное: женская фигура неземной красоты. Панна Юзефа… Когда полковник Вензицкий, командир полевой хузарии, пал в последнем своём бою, ему, Барташу, поручили охранять панну Юзефу, молодую вдову. Невозможно быть всё время рядом с красавицей и не плениться ею. Он молчал о чувствах. Честь и гонор не позволяли нарушить приличия. Но Юзефа сама открылась ему. Как она умоляла его обвенчаться у военного ксёндза! Словно предчувствовала.
Потом он уехал с уланами ловить лесных шишей под Коломной в Раменской пуще. Шиши всех полонили и сдали Козьме Минину. Где теперь Юзефа? Но вот же она, живая и осязаемая! Неужто приехала в такую даль? Ротмистр обнял её и… проснулся. Обнимал он девицу с яблочно-пунцовыми щеками и большими синими глазами. Увернуться она не могла и молча терпела лобзания. Увидев девичье лицо, так похожее на облик навек утраченной любимой, Барташ разнял объятия.
– Озорники и охальники вы, господа офицеры! Виданное ли дело: дворянскую дочь тискают, будто простую девку! – Девица сдвинула бровки и замахнулась крепким кулачком.
– Ох, паненка, пшепрашам, слухам! Прошченя пытам! Вы чья же дочь? Кторего цорка?
– Как чья? Настасья, из Меньших-Ремезовых! Вы ж учили меня мазурке!
– Од кеды то было? Так когда ж это было? Ты ж… вот была, от полу едва видать!
– Пока вы ездите в походы, я и до безмужней старухи дорасту!
– Ты как будто меня в мужья зовёшь? Для мни завмиж хчешь?
– А если я позову в мужья, так неужто откажетесь?
– Разве за меня можно замуж? Я есть брыдкий, нос длуги, оши вышетчоны! Я некрасив, нос длинный, очи навыкате.
– Да за вас я первая, а остальных батогом отгоню! Да говорите вы по-русски!
– А чего сон мой взволновала?
– Да вот грамотку занесла. Смотрю, вы не в себе, мечетесь. Наклонилась рассмотреть.
– Ну, давай грамотку.
Дева флиртовала. Было приятно –раскраснелась от смущения. А может, от печного жара. Ротмистр встал с лавки, достал мешочек и угостил Настю орехами. Она защёлкала скорлупками, кидая орешки под крепкие белые зубы, помахала рукой и вышла из избы. Барташ так и не привык, что в Сибири женщины были вольные, скакали на лошадях и стреляли; осваивали ремесло не хуже мужчин. Мужей сами себе выбирали, и навеки, а те и «не смели» отказаться. Он развернул грамотку. Читать русское письмо его выучили сызмала, будто знали, что придётся служить у москалей. Знал он и татарское наречие. Немудрено – вырос-то пан ротмистр среди литовских татар, обретающихся в Жечи Посполитой со времён темника Мамая.

Поход за солью
Перечитав каракули приказного писца, ротмистр помрачнел. Не успел слезть с седла… Снова придётся продираться через тюменские болота к Таволжану… Ан нет, в другие места. «Юлмысково озеро». Что-то новое. Это ещё где? Ротмистр продолжил чтение.
«…1613 лета от РХ, июня месяца. А идтить тебе вверьх по Иртышу реке, минуя Звериноголовское пограничье и углубиться в дубравы около Юлмыскова озера, да способный чертёж изготовить оному озеру и берегу иртышному…».
Вспомнились походы при Лжедимитрии. Ротмистр отогнал памятки о былом. Когда высылали сюда, то насулили: боярином станешь, заживёшь как гетман. Вот она, Сибирь, гуляй, шляхтич, скачи, куда хамское отродье пальцем ткнёт.
Барташ вздохнул. В дверь постучали, и ротмистр понял, что нет отдыха. Надевая мундир, он крикнул «Входи, свободно!». На пороге встал низенький и плотный человек с сундучком, явно литвин.
– Доброго здравия ясновельможному пану, – молвил он по-польски и поклонился. – Я есть Ян Куча, прибыл в ваше распоряжение.
– О, пан Ян польску мувит… Что в деле розумешь? – пытливо вопросил ротмистр.
– Лечить-исцелять, стричь-брить, писать-вычерчивать. И много еще чего.
– Добже. Путь не близкий и опасный. Про Юлмысково слыхал?
– Довелось там быть.
– Уже лучше, Без проводников пойдём. Располагайся. Скоро выступаем.
Выход затянулся. А всё писцы, сакраменски потворы. Им бумажку подавай. Сочтут цифирь и тут же нужды урезают. Экономят, пся крёв. Литвин без дела не шлялся, о чём-то всё хлопотал, пропадал в слободе за тобольским детинцем. К обозу Ян Куча явился в запряжке с тюками.
– Но то цо? Но это что? –подивился ротмистр.
–То товары для кочевников, Мы их сторгуем и пройдём дальше.
Отряд выступил и стал продвигаться вверх по Иртышу. Рельеф был разный – то холмы, то зелёные луга с лесом. Иртыш змеёй вился в русле.
– Ты прямо Коперник, – всякий раз шутил шляхтич, когда литвин чертил солнечные часы и по тени от колышка определял азимут.
– А что ж, – отзывался флегматичный Куча, – это почётно.
– Хорошо, что мы встретились. А то я уж польску мову стал забывать…
Мужички впрок резали посуду из коряг, плели корзинки из ивы. На пути попадались аулы. Обозники раскрывали тюки. Товары незнатные, да годящиеся – бусы стеклянные, домоткань пестрядинная, пеньковые очёски; деревянные достаканы, миски и ложки.
Так дошли до озера. Тут их встретили кайсаки. Обозники струхнули: не пришлось бы заступами воевать с немакаными. До фронта дело не дошло. Вперёд выступил Ян Куча и довольно бойко обратился к номадам на их наречии. Аульный старшина выслушал и кивнул в сторону юрт: иди с нами. Через сутки литвин явился зверски усталый.
– Пан Барташ, я буду заниматься с этими, – он махнул в сторону юрт. – А вы нагребайте и грузите соль, потом пришлёте мне голубя.
Куча передал птицу и ушёл к становищу кочевников. Неделю добытчики грузили соль, набрали её столь много, что решено было сколотить плоты и сплавиться с грузом до самого Тобольска. Плоты вышли на славу, из свежего сосняка, дубравами окружавшего Юлмысково озеро. Решено было всё снаряжение сложить на плавсредство, а лошадей погнать на север. Барташ поделил ватажников и отрядных, собрал их на поверку и объявил, что желающие могут остаться и обустраиваться на Юлмысковом озере и поблизости от него, чтобы было кому принять новый отряд соледобытчиков. Остальные возвращаются в Тобольск. Посылать голубя в аул не пришлось. Литвин объявился сам, с лошадкой-джебе в поводу пришёл как раз к поверке и сообщил ротмистру:
– Насчёт сего озера доложи, что местные номады желают иметь тут торги, и если надо, помогут от калмыков укрыться. Дьяку Семёнцу передай, что я иду дальше. Пусть не беспокоится, через три месяца я к нему голубя пришлю.
Ротмистр не стал расспрашивать, понимая, что тут есть некая тайность, и она не его ума дело. Он крепко обнял литвина, с которым успел сдружиться за время похода, молча отсалютовал ему хузарской шашкой и дал команду конникам отбывать, плотогонам отвязывать причальную верёвку. Течение понесло плот вниз по Иртышу, мужики погнали лошадей на север, а литвин вскочил на кочевничью лошадку и ускакал на юг.

Ночные гонцы
Ночная стража Тобольска удивилась, когда в морёные ворота стали, вопя, колотиться люди с табунком лошадей. Возмутителей впустили, животин спровадили в конюшни, а людей доставили к дьяку. Туда прибыл и Годунов. Поспать Семёнцу не пришлось. Воевода, выслушав гонцов, велел будить писцов. Изрядно допросили они мужичков. Те на речи не скупились. Писцы сокращали нещадно, и в конце концов получилось: «Там везде калмыки. Ничего не пропало. Лошадей стабунили, вооружение с нарочными погнали посуху в Тобольск. Добро не бросили. Разобрали телеги от колеса до ремешка и погрузили на плоты. Соль отдельно в кулях. Два вьюка с солью доставили с лошадьми, остальная на плотах, доезд плотов будет скоро».
Судя по мужицким россказням, надо было принимать меры. Не сказал зайсанг, что воинство калмыцкое заняло земли вдоль Иртыша и расставило везде свои сторожевые ставки – хотоны-острожки. Годунов потирал руки. Зело хитроумны оказались Ян Куча и Барташ. Одно слово – Европа! С номадами уговорились, открыли судоход по Иртышу. Побольше бы таких служак, как поляки и литвины. От русаков толку немного. А эти порядок блюдут, от чести не отступаются. И чего не догадались по Иртышу плавать? Обозы дороги. Речной ход снаряжать дешевле. И соль, и войско, и товары возить, и промышлять. Вот и славно, пути разведаны, надоть не медлить.
Воевода отправился к Иртышу и осмотрел весь флот. Пара стругов; лодьи шибко великие. Иртыш не Волга, в нём подвохов много. Вверх под парусом идти накладно, впрок надобно срубить плоскодонки. пл опыту поморов. Воевода вернулся в избу и велел звать туруханцев. В Сибири мешкать и медлить нельзя.
Поморские гости пояснили: снять киль, укрепить весёльные уключины, изготовить речные вёсла. Гребцы – те же стрельцы, лишних брать не придется, будет место для провианта. А лошадей  перегонять вдоль берегов. Годунов распорядился: сбить команды для разведки судохода. Воевода назначил вожей. Поморы разъяснили, как русло щупать, мели одолевать, как знаки и метки ставить. Под пособную поветерь парус поднимать. Приметы помечать резьбой на дощечках.
Флотилию подготовили к сроку. К отправке городок высыпал на берег. Бабы подняли вой и плач. Отрядные бодрились. Отслужили молебен, всем вручили образки с ладаном, на кораблики внесли лики святого Николая-угодника – покровителя воинов и путешествующих.
Годунов сказал напутствие. Он говорил о долге и преданности, верности, о необходимости беречь себя и имущество.
– А плыть до тех пор, пока плоты не встретятся, – заключил воевода. – На лодках и по берегу дозор нести.. В пути обороняться, кайсаков к торгу склонять. В обмен брать только лошадей.
После всего воевода отозвал Семёнца в сторону:
– Вот что, плыви с ними. Не ждать нам добра от этих омбынов. Лях – воин от бога, таких эти омбыны боятся, как огня. Свяжем их торговым интересом, а нашу истинную силу не покажем.

По Иртышу, яко по морю
Попрощавшись с литвином, ротмистр озаботился плотами. Он понимал кавалерии, не в навигации. С первых вёрст Барташ уразумел, что только дураки вещают о простоте судоходства. Замысловато течёт Иртыш. Время движения увеличивалось. Никак не удавалось плыть только по главному течению. Перекатов до самого Железинного ключа немало было Пришлось их размётывать заступами. Так и ныряли. В низовье Иртыш стал шире. Плот раздвоили и двинулись быстрее. Ещё морока была: как груз сберечь, пуще всего соль. Брёвна мокли и тонули. В ветреные дни река плоты заплёскивала. На привале около берёзовых рощ решили подновить плоты. Плотогоны нарубили леса столько, что еще два плота связали. Постарались и ловцы. Набили птицы, рыбу ворохом навалили. Рыбу посолили, сушить повесили. Дичь обмазали глиной, попекли в углях, поели до отвала.
И один из мужичков припомнил, как деды крыли лодки корой на рыбьем клею и им же толсто поверх мазали. Сразу же затеяли лицевать плоты. Поевши, одни остались клей варить, другие пошли кору драть. Мужички прошли рощу насквозь, обдирая стволы. Драньё оставляли кучками, потом из жердей соорудили волокуши. Тут заметили поодаль становище. Тын острожный, за ним шатры. И не свои, и не кайсаки – у тех юрты. Мужички сволокли кору к плотам и обсказали всё ротмистру.
– Не было ли пардажа? – спросил Барташ
– Кошки-пардуса видели следы.
– Не гепардус, а пардаж. Нарядный княжий шатёр. Про такой литвин Ян Куча сказывал.
– Не-а. Шатры из войлока, из мятой кожи, из толстого рядна. Пардаж, нешто, знак такой?
– С пардажем ставка князя. А без него станец. Чего ещё приметили?
– Далеконько было. Митрофан бересту в трубку скрутил и позырил.
Митрофана подтолкнули, и он проговорил:
– Ворота открылись, из них конники выскакали в подстепь. А там дым зачался до неба, и мельтешня.
Ротмистр достал подзорную трубку и кивнул Митрофану: иди за мной в рощу. Мужички уже сварили клей и плоты мазали. Вскоре донная сторона плотов покрылась гладью, ровно зерцало венецейское. Но сияло недолго. Взожгли факелы и подсушили. Бортики-носы сделали, мачты воткнули, и сладили паруса. А для ротмистра соорудили берестяную каютку. Надо было спешить. Острожники веры не внушали. Плоты спустили на воду и стали дожидаться Барташа и Митрофана.

Уйти – не отступить
На опушке Митрофан углядел:
– Беда, барин! Орда грядёт! Утекать надо!
Барташ почувствовал огонь в жилах, взыграл кураж. Но – безоружные люди, казённый груз… Уйти – не отступить. Ротмистр и мужичок поспешили к плотам. Река выдергивала на стрежень. Но с берега выкликнули кайсаки. Их старшина держал в поводу коня.
Вперёд выступил человечек в чапане и шапке из собаки. Толмач сложил ладони раструбом и прокричал: пришла беда: калмыки пожгли аул. Старшина спасся с семейством.
– Грузись на плоты, перевезём, – предложил Барташ.
– Да нас всех перебьют! Они за нами гонятся! – передал он через толмача.
– Грузись! – ротмистр показал два пистоля.
Кайсаки ринулись на плоты. Мужички оттолкнулись жердями. В тот же миг явились калмыки. В жилах ротмистра ворохнулся азарт. В злобно-надменном нахале он угадал предводителя и пальнул в него. Вожак рухнул вместе с конем. Об них споткнулись остальные и свалились в кучу малу. Плоты уже изрядно отплыли Барташ припомнил, что в каютке у него есть гренады с картечинами. Ротмистр метнулся в каютку, нашарил одну бомбочку и запалил фитиль.
– Митрофан! Ко мне! Метни-ка гренаду! Все падай ничком!
Все попадали. Кайсаки сбились за вьюками, плюхнулись в реку. Мужичок швырнул. Бомба угодила в кучу-малу и бабахнула. На песке остались мёртвые. Живые встали, тряся головами. Плоты вынеслись на быстрину и заплясали на ней. Скорость нарастала. По сторонам не глядели – в глазах рябило. Проскочили три поворота, влетели в заводь и плюхнули в воду булыги на верёвках. Плоты встали.

Новая служба
Отряд спал под листвяными парусами. Барташ почистил и смазал пистоли, зарядил их. К нему подсели старшина с толмачом, и потёк разговор. Выяснилось, что за плёсом есть аул Косагаш. Оскенбай (так звали бая) собрался селиться там.
– Там отец мой живёт, – с заминкой сказал бай.
– Чего замялся?
– Строгий мой ата. Не избежать мне его камчи.
– Да неужто отстегает? Ты уж сам в почтенных годах.
– Он глава рода. А я не сохранил кочевье.
– Но ведь семейство уберёг?
– За это не хвалят, – сказал бай. – Кто знал, что калмыки явятся. Они всех молодых женщин и девочек в ясырь берут на продажу, а остальных истребляют.
– Не горюй. Всё устроится. А что за торги на Косагаше?
– У нас говорят – усак-туйек. Всякая всячина.
– И что больше ценится?
– Наши кони и русское железо. Мы могли бы помочь друг другу.
– Сговоримся. Будет тебе твой барыш.
Над Иртышом повисло солнце. Бай и ротмистр на время засмотрелись на речные волны. Потом Барташ встрепенулся и заметил:
– Однако надо изготовиться. Вдруг калмыки нагрянут.
– Тыпыршу емес. Не беспокойся. Калмыки не придут. здесь ничейная полоса,
Продрал глаза Митрофан, вздул самовар, подал заварное питьё из трав и ягод. Захлопотал кашевар. Остальные занялись кто чем – рваное зашить, заплатки наложить, сломанное поправить; поделку вырезать. Прохудившуюся обувь и одёжку рыбьим клеем чинили.
Уха поспела знатная, из семи рыб. Кто ложкой хлебал, кто хлюпал юшку из свёрнутого рожком лопуха. Угостили и кайсаков. Те причмокивали: тамаша балык-коже!
За едой не сразу услышали плеск воды и скрип уключин. Глянув на стрежень, обмерли. Во всей красе выплыла флотилия. Плотогоны грянули «Ура!», Барташ пальнул из пистоля, кайсаки вскрикнули «Ой-пурмой!».
Лодки встали, на одной из них подплыл дьяк Семёнец. Он всё смекнул.
– Лихой ты лях! Проскочил огонь, воду и медные трубы! И номадов спас!
– Да уж. Их бай, Оскенбай, посредничать готов на конских торгах. Добже, что верховые в Тобольск поспели, и вы скоро обернулись.
– Уж такова тут жизнь, – подмигнул Семёнец. – Знай, не зевай, к себе загребай.
Наевшись, кайсаки собрались на берег. Их щедро наделили подвяленной рыбой, отсыпали соли и проводили.
Толмач улучил момент и поманил дьяка с ротмистром в берестяную каютку. Опустив занавеску, он извлёк персидскую монету. Семёнец подобрался.
– Ты видел литвина? Он жив-здоров?
Толмач дал дьяку клочок шёлка с письменами. Семёнец прочитал его и спрятал. Потом обратился к Барташу.
– Ну, господин ротмистр! Как там у вас – Езус Мария, матка бозка! Не иначе она тебя хранила. Вот грамотка, правь посольство на юг. Встретишь по пути литвина – не подавай виду, что знаешь его.
– Благодарю за честь. Дзенькую!
– Не на чем, кавалер. Радеть дённо и нощно – долг наш.
Барташ сжал свиток в кулаке. Дождался фавора! Семёнец созвал командиров, отдал распоряжения. Барташ поманил Митрофана.
– Хочешь со мной? Ты более других сгодишься.
– А что, барин? Уж послужу. В Тобольске сидеть в тягость.
– Добже! Отличишься – в люди выйдешь.
– Я лучше тут. В ясыре жёнку возьму да хутор выстрою.
– Тоже хорошо. Веди сюда рыбоклея, и перебирайтесь на кораблик.
Ротмистр спрятал грамотку и стал держать совет с дьяком – как разделиться. Ротмистр вспомнил об уговоре с баем и сказал Семёнцу:
– Вон кайсак. Видишь его?
Дьяк ответил с некоторым изумлением и хитринкой:
– Да что ж особливого? Одёжа на нём боярская. Нешто каган?
– Старшина аульный. Но не это важно. Пан дьяк! Ты ж не пустые кораблики привел. А нам кони потребны. А он помочь берётся!
– Умудрён ты, Идем вместе к торгу, а потом расходимся.
Дьяк поманил одного из матросов:
 – Зыкни, друже, кайсакам. Кличь к нам.
Крикун вострубил так, что с дерев посыпались листья, а птицы взлетели. Горлопан замахал кушаком. Кайсаки мигом расселись . Скоро пристали к удобному месту и отправили кайсацкого старшину с его коноводом в Косагаш за лошадьми, повозками и снаряжением. Те обернулись быстро, нагрузили арбы, завьючили животных.
До Косагаша добрались к закату. Оскенбай проводил гостей к стоянке своего отца Тойганбая. Сам старик стоял в кругу туленгутов и смотрел на чужаков злющими глазами.
– Какой берендей нас чествует! –  не сдержал улыбки Семёнец. – И как же мы ему по нраву!
Оскенбай убеждал отца. Но агатай важничал, пыжился, злился. Гости спешились. Митрофан отвязал подарки, и все подошли к «берендею». Семёнец отдал поклон, а Барташ отсалютовал саблей. Важность мигом слетела с аксакала, и он отшатнулся в смятении. Угадав, что жест чужака-аскера – всего лишь приветствие, Тойганбай обозвал ротмистра акымаком. Потом напустил на себя важность ткнул камчой в подарки, в сына, в гостей и показал за плечо.
Прислужник взял мешок и повёл гостей к юртам. А толмач, Митрофан и погонщики ушли в лесок. Там поужинали и разлеглись по поляне на попонах. Утром, отведав щедрого угощения, засобирались на торг. Оскенбай упредил:
– Мой отец забрал все ваши товары в обмен на табун. Коней погнали к плоту.
– Оборотисто! – подивился ротмистр. – Господин дьяк, идём восвояси.
– Пойдём, – согласился Семёнец, – но прогуляемся по торжищу.
– Стоит ли время тратить, – начал было Барташ, но дьяк подмигнул.
Ага, смекнул офицер, это имеет не праздный интерес. И в сопровождении Митрофана они обошли все поляны в перелесках. Приценивались, приобретали, складывая покупки в суму Митрофана. Особенно долго Семёнец вел торг с неприметным кашгарцем. Дьяк не скупился и отсыпал купцу горсть тяжёлых жёлтых монет.
– Ну вот, теперь и домой пора, – с молвил Семёнец.
– Не обманул ли тебя купчишка? – высказал свои сомнения Барташ. – Расщедрился ты непомерно.
Дьяк приблизил свои губы к уху ротмистра и шепнул:
– А ты оглянись! Только сдержись.
Барташ оглянулся на кашгарца. Тот зыркнул на него, и ротмистр узнал Яна Кучу. Литвин в халате, в чалме и с густой бородкой вытаращился на Барташа, повращал глазами и отвернулся. Ротмистр догнал дьяка. Семёнец покивал, приложив к губам палец.
На плоты прибыли к полудню. Мужики уже всё погрузили, разделили надвое плоты и судёнышки. Дьяк с ротмистром обнялись, Семёнец перешёл на плоты, и они двинулись в низовья. Барташ поднялся на свой «флагман». Экипаж приветствовал его. Ротмистр мысленно подшутил над собой: «Да уж, адмирал от кавалерии!». Но вслух сказал:
– Ну что, братцы? Поплывём в страну безвестную, там люди и дружественные, и коварные, и враждебные. Что ни выпало бы нам, переможем, не дрогнем. И вернуться живыми – уже геройство
На струге Барташа загребной поднял флаг и гаркнул: «Вёсла на воду! Паа-а-шёл!». Загребные на дощаниках повторили. Лопасти опустились в речные волны и почти одновременно вспахали воду Иртыша.

Разведка пути
Оставаясь один, Ян Куча всегда чувствовал лёгкую грусть. Далеко в прошлом была другая жизнь, в которой он был командиром гвардии литовских татар при сиятельной особе короля Речи Посполитой. И звался он тогда не Яном Кучей. Князь Янай Ашада Кушенг – вот его истинные имя и титул, и стояло оно в первой двадцатке имен лучших людей Великого княжества Литовского. Пращур его, тоже Янай, уцелел после Куликовского побоища на Непрядве.
В ту далёкую пору Дмитрий Донской и воевода Боброк разметали войско темника Мамая на все четыре стороны. Одних увёл Мамай за собой в Крым к генуэзцам. Другие сдались русичам, третьи попрятались на Хортице в засеках. А четвёртые соединились с дружинами великого князя Литвы Ольгерда. Отсюда, из Литвы, и повёлся славный род воинов и разведчиков Кушенг Ашад. И каждый старший сын получал родовое имя Янай…
Литвин вздохнул. Здесь его имя упростили до Кушана и Кучи. Если бы не авантюра Вишневецких в Московии, был бы он сейчас помощником коронного гетмана и командовал бы татарской гвардией.
Увы! Смутное время кончилось. Магнаты остались при своих интересах. А он, Янай, как и тысячи других шляхтичей, нашли в Московии участь пленных. Всем предложили: казацкий кафтан или цепи каторжника.
Его, Яная, выделили особо, когда выведали, что он искусный лазутчик и языков знает тьму. Внесли его в Польско-литовский список казаков под именем Яна Кучи и отправили прямиком в Тобольск. И пошло с того дня — дороги, тропы, переправы. То в одной одёже, то в другой; то на одном языке, то на другом. И в тайных местах тайные же друзья – товарищи по ремеслу. Резидент и агентура.
Ловить Яна Кучу закаялись и мунгальцы, и китайцы. Кайсаки и вовсе не догадывались. Потому имел он стоянку в Баянауле.
Литвин снова вздохнул. Край последнего плота скрылся за излучиной реки, и Янай отогнал невесёлые думки. Как ни трудно обращаться в полудиком краю, но здесь больше свободы. И можно быть самим собой. «Что-то я расчувствовался», – подумал он. – «Однако пора. Послужим Московии, Речи Посполитой и Великой Литве».
Литвин перечитал шифровку дьяка Семёнца. Смысл был прост: искать краткий безопасный путь к Яркенду, а от него – в Китай, в обход враждебных кордонов. най проверил сбрую, вскочил в седло и поскакал от Ямыш-озера на юг, к ближайшему перекату. Была межень – середина лета, река изрядно мелела, намывая поперёк русла песчаные гряды
Вот и брод-откель. Поднимая веера брызг, литвин переправился на другую сторону. Но у самого берега ухнул в яму вместе с лошадью и скрылся в омуте с головой. Под водой ухватился за ветви ивы, купавшей верхушку в реке. Деревце спружинило и выдернуло всадника из воды.
Держась за иву, литвин огляделся. Перед ним раскрыл свой зев сырой овраг. По скользким стенам не взобраться. Янай высвободил ступни из стремени и понудил лошадку проплыть вперёд. Но течение несло в водоворот. Лошадь барахталась, не находя опоры и теряя силы. Янай сполз с седла в воду, намотал повод на запястье и отпустил иву.
Вода толкнула его к устью яра, и литвин нырнул. Муть облепила глаза, и поток поволок его вместе с лошадью под берег. Воздуха было мало, в глазах плясали огни. Пришёл в себя Янай, стоя по грудь в быстрой речке. Только и мелькнуло у него в голове, что чудом спасся он от гибели. Лошадь подчинилась инстинкту, выгребла вдоль подземного течения в протоку и вытянула его за собой. Не судьба сгинуть в омуте.

Кимакская башня Калбасун
Литвин отпустил повод, и животное выскочило на берег. Янай вылез на сухое место, разделся, вынул всё из перемётных сумок и развесил-разложил на просушку. Место было незнакомое, и он не сразу сориентировался. Речка – явно протока Белая, Аксу, и подземное течение – её исток. На луговине белели своим оперением тысячи лебедей-шипунов. Пока имущество сохнет, надо поймать пару птиц.
Литвин из лёгкого лука подстрелил двух лебедей-гусаков и зажарил в глиняной обмазке. Наевшись и поспав, он связал имущество в тюк и пробрался с лошадью сквозь камыши к степной караванной тропе. В тополёвой роще Янай прислушался. Поодаль темнели заросли ежевики. Оттуда донеслось гудение шершней, переходящее в высокий зуд. Литвин дунул в берестяной манок. Раздался утиный кряк. Ему ответил клёкот сокола-балобана. Янай вытащил из-за пазухи кусок пёстрой тряпки и махнул им в сторону заката. Клёкот стал удаляться и смолк. Повязав ткань на голову, разведчик поскакал к опушке рощи и свернул на прогалину. Она вывела его на тропу и уперлась в двенадцатиметровую каменную башню с галерейкой на верхнем ярусе. Всё точно, это кимакский Калбасун, или Колбасинский маяк.
Вокруг башни ни души. До появления калмыков здесь всегда делали остановку караванщики из Кашгара, а теперь их путь отклонился на запад, за акшиманские скалы. Янай спешился и огляделся. Он втянул ноздрями воздух и уловил отчётливый запах тимьяна. Ага, связной где-то здесь. Литвин стал вглядываться в каждый куст, бугорок, в каждую низинку. Послышался тихий смешок, и внезапно метрах в трёх перед ним из зелени возникло довольное лицо кайсака Мусы. Зеленоватая кисея, которую он откинул на макушку, свисала по обе стороны головы. Обряженный в зелёный чапан и того же цвета штаны и сапоги, он совершенно сливался с травой.
– Ну, Муса! – удовлетворенно буркнул Янай. – Даром школа не прошла!
– Эй, агатай, – отозвался связной, – куда мне до тебя! Никогда не забуду, как ты меня перепугал, когда нарядился в лосиную шкуру. Так взревел, что из лесу стадо лосей примчалось.
– Что ж, зато аулу твоему на зиму мяса хватило.
– А как ты отбивался от калмыков!
Янай нахмурился:
– То и плохо, что пришлось в стычку вступать. В нашем деле этого никак нельзя допускать. Знай я их обычаи как следует, нипочём бы меня не узнали. Может, ещё не пронюхали, что я здесь. У них память, как у волков, мигом распознают. Теперь ещё больше придётся остерегаться.
– Это почему же? – полюбопытствовал Муса.
– Тогда я выведал, что они слишком уж большой интерес к этой башне имеют. И наверняка тут где-нибудь их дозоры рыщут. Ты их не приметил?
– Они тут раз пять проезжали. Или караван ждут, или опять набег замышляют.
– То их дело. Лишь бы они нам не помешали.
– А что у нас за дело?
– Наше дело сейчас – помешать ихнему делу.
Перебрасываясь фразами, разведчики зорко осматривались.
– Жаксы! – с удовольствием произнёс Янай на близком его душе наречии. – Потрудимся сегодня не хуже китайских грузчиков.
Литвин снял перемётные сумы расседлал лошадь и, шлепнув по крупу, показал рукой в сторону заходящего солнца. Джебе покивала головой и понеслась туда, куда показал рукой хозяин. А сам он с Жасыл-Мусой вошёл внутрь башни Калбасун. За собой они вволокли десяток конских шкур, большие мотки верёвок и ремней.

Скорпионья стража
В закутке возле самого входа было что-то вроде караульного помещения. «Кордегардия, как говорят на латыни в Посполитой», — мысленно отметил Янай. Пол и стены закопчённые и голые, в центре сложен из камней очажок с вмазанным казаном. Янай и Муса подогрели и съели второго лебедя-шипуна, оставшегося у литвина, и занялись работой.
Часть верёвок разведчики превратили в арканы, из остальных сплели четыре длинных каната. Канаты они укрепили так, что их концы одинаковой длины свисали из окон галерейки внутрь и наружу. Внутренние концы привязали к шкурам, которые туго натянули на ремённой сетке между всеми окнами. Арканы превратили в ловчие петли и закрепили на деревьях в роще. Напоследок нарыли ям. А самую глубокую выкопали и замаскировали перед самым входом.
Хлебая кипяток, заваренный чабрецом и зверобоем, разведчики присели передохнуть. Напившись, Янай достал две полуметровые трубки и мешок. Из мешка он извлёк острые деревянные иглы с тёмными концами. Жасыл-Муса округлил лаза и стал похож на зелёную сороку.
–  Мынау не? А это что такое? Похоже на наши дудки-сыбызге.
–  Так, — коротко ответил Янай. — Анау-мынау. Смотри, тамыр: вставляешь иглу, прикладываешь трубку к губам и…
Литвин заметил в траве хомяка, направил трубку на него. Игла вылетела и впилась в грызуна. Хомяк свалился замертво.
–  Вот так. Кувырк — и калмык заснул.
–  Апырай! И большого зверя тоже так можно?
– А что ж! Трубку да иглу побольше. И не промахиваться. Теперь мы готовы. Давай-ка обыщем башню. Если найдем то, о чем я думаю, то мы не зря поработали.
Облазив все ниши и закоулки, Янай и Жасыл-Муса ничего не нашли. Вдруг Муса схватил его за рукав и потащил к выступу на стене. Забравшись на выступ, он показал на тварь с клешнями и хвостоколом
– Скорей, агатай, укусит ведь! Это же ит сары, жёлтая собака! Навезли их калмыки на наше горе!
Янай увидел скорпиона и проследил, как паук прочертил в пыли дорожку от одного из каменных ящиков. Жасыл-Муса ловко проткнул клешнятую тварь иглой из духовой трубки.
Янай прыгнул к куче снаряжения, выдернул козлиную шкуру и нашарил ком смолы. Шкуру он швырнул к сундуку, а смолу растопил на углях.
Муса заыйкал: скорпионы посыпались из щели каменного ящика. Не смея заползти на шкуру козла, они сгрудились, и  Янай щедро залил их расплавленной смолой. Пауки прилипли к полу и друг к другу.
– Ага! - торжествовал Муса. — Вот бы и калмыков так же!
Янай достал из сумы кожаные рукавицы с двумя пальцами на каждой, кинул одну пару Мусе.
– Давай яд собирать, пригодится.
– А как собирать будем?
– Обрывай хвосты и давай мне. Я буду выдавливать яд в эту склянку.
Муса стал отрывать хвосты скорпионов и передавать Янаю, а тот аккуратно выдавливал яд в глиняную склянку. Остатки дохлых пауков сожгли, а склянку литвин припрятал.
– У нас в ауле есть богатый скряга Скакпай, — пояснил Муса. — у него этих жёлтых собак много. Он их покупает у караванщиков и кладёт в сундуки прямо поверх добра. Говорит, они лучше охраняют, чем сторожа. Значит, в этом сандыктасе калмыки богатство припрятали.
– Вот сейчас и посмотрим, что за богатство, — сказал Янай.
Срубив длинные крепкие лесинки, разведчики поддели крышку сандыктаса — каменного сундука — и сдвинули ее. В сумраке они разглядели груду бесформенных камней.
Янай взял один, подержал в руке. Тяжёлый камень тянул руку вниз.
–Ма-а! — вякнул Жасыл-Муса. — Это алтынтасы с майкаинских холмов! И чего калмыки на них пасутся? На что им эти камни?
– Ты забыл, Муса, — ответил Янай, — что они далеко выше по реке сооружают свои Семь Чудских палат с золотыми статуями в честь своего бога. Снова нам придётся поработать.
Янай и Муса увязали самородки в шкуры и закопали в яме перед входом.
–Теперь дождёмся калмыков. Укроемся на галерейках да переспим ночь. Завтра калмыки должны явиться, не утром, так днём. Но прежде весточку дадим.
Янай достал тушь с кисточкой, кусок шёлка, начертил на нём свои знаки и запечатал в большую глиняную бутылку, облив её топлёной сосновой смолой.
–Ну, Муса, пройдёмся. Ты обойди насторожки, а я до речки и обратно.
– О аруахи, духи предков! Не бросайте нас в беде!
– Добро, Муса! Аруахи – серьёзная подмога. Будем и мы не срамиться.
Разведчики сходили в рощу. Янай достиг протоки Аксу и бросил в неё свою почту. Потом помог Мусе насторожить десятка два самострелов и несколько раз посожалел, что нет у них с собой «фырчатки» – гремучей смеси соли с углём. Вернувшись, они залезли на галерейку и продремали до рассвета.

Полный ажур
Утром рано явились калмыки. Янай Кушан и Жасыл-Муса быстро вскочили и осторожно выглянули из галерейки.
– Опоздать бы им на полдня… – прошептал Янай. – Муса, привязываемся к канатам. Придется попрыгать на манер кокандских канатоходцев.
Муса перетянулся широким ремнём. Литвин прикрепил к поясу скользящую кожаную петлю, дал Мусе запасные петли.
 – Как надо будет прикрепиться к другому канату, закреплённую петлю снимешь и прикрепишь новую. На шкуру прыгнешь – она подбросит вверх. Тут же перекувырнись и отлетай к другому канату. Пристегнёшься – прыгай, летай и стреляй из трубки. Макай иглы в скорпионий яд.
Янай дал Мусе полсклянки яду и отбежал на свою сторону галерейки. Там он закрепил на себе свой канат и через окно показал Мусе: всё, ждём. Оба уселись в проёмах окон и приготовились. В это время со стороны Аксу-Белой выехала вереница конных калмыков.
В середине их строя на плечах дюжих рабов покачивались носилки с дородным лысым детиной в жёлто-оранжевом балахоне. Во главе строя был сам Омбын-зайсанг.
Его литвин встречал.в калмыцком острожке Зуун-Гар возле озера Курман. Зайсанг невесть как угадал Яная Кушана в затрапезно одетом алтайце. Если бы не приёмы степного единоборства, не удалось бы одолеть двух мослатых палачей зайсанга. Чудом вырвал Янай из рук одного из них секиру и зарубил обоих. Потом метнул ей в Омбына, но тот успел уклониться. Лезвие отхватило часть скулы и ухо.
И вот на тебе, меченый зайсанг с налепленной на рожу кожаной заплаткой припёрся за золотом. Янай достал неотравленную иглу, вложил в трубку и постарался попасть Омбыну в глаз.
Но тот задрал башку, почесал шею, и игла вошла аккурат в ноздрю. Зайсанг заверещал. Лошадь шарахнулась, строй нарушился. Все лошади с лучниками резко отпрянули назад, а сзади на них налетели замыкающие. Половина отряда развернулась и поскакала обратно. Тут сработали петли и самострелы.
Омбын завизжал, выдернул иглу из носа. Хлюпая кровавыми соплями, он понудил лошадь в галоп. Конь присел на задние ноги, взбрыкнул ими и сбросил Омбына вперёд головой. Калмык пронёсся по воздуху ко входу в башню и влетел в яму.
Рабы бросили носилки с монахом. Лама треснулся задом о выпирающий из земли корень, и вылетел из носилок. Колобком он скатился вслед за Омбыном и придавил зайсанга.
Янай приготовился и дал знак Мусе. Смазанные ядом «жёлтых собак» иглы полетели в калмыков. Все они свалились и перестали шевелиться. Рабы, топча телеса ламы, вбежали в башню и укрылись в «караулке».
Муса и Янай, держась за канаты, встали в оконных проёмах и вместе крикнули. Калмыки дружно задрали луки к потолку и непроизвольно выпустили стрелы. Они отскочили от стен.
Пока стрелки снаряжали луки заново, Янай и Муса начали летать над калмыками и пускать из трубок иглы.
Как только лучники подняли оружие и стали целиться, разведчики почти одновременно прыгнули на растянутые шкуры. Тугие растяжки вытолкнули их вверх.
Янай и Муса, рассчитав движения, кувыркнулись, отлетели к другим канатам и перестегнулись. Калмыцкие стрелы опять посыпались вниз. Совершив ещё по паре полётов под потолком, разведчики покончили с калмыками.
Стало тихо. Только слышались стоны и ругань свалившихся зайсанга и монаха. Разведчики спустились и остановились перед ямой. Из «караулки» выбрались носильщики.
–  Что будем с ними делать? –  нарушил молчание Муса.
–  В аул погоним, –  объявил литвин. –  Пусть отары пасут.
Рабы вытянули из ямы монаха и уцепившегося за него зайсанга. Лама никак не мог отдышаться. Омбын, увидев разведчиков, схватился за свой нож. Но напасть не успел.
Один из рабов здоровенным кулаком двинул его по макушке. Калмык мешком осел на землю. Другие трое поймали двух коней, привязали к сёдлам между ними связанные шкуры и сложили на шкуры Омбына и монаха.
– А вы что не идёте за ними? – удивился Муса.
Носильщик с кулаками-кувалдами раскинул руки для объятия:
– Эй, Муса, своих не узнаёшь?
Парни обнялись. Муса присмотрелся и узнал сородичей. Лет пять или шесть назад на их аул напали калмыки. Четыре брата-здоровяка защищали аул, но калмыков было много. Всех сарбазов связали и угнали в свой улус Зуун-Гар.
Янай вмешался:
– Потом будем лясы точить. Собирайте коней, снаряжение и оружие. Надо до темноты доехать до вашего аула.

Аул Семь Ветров
Пока маленький отряд скакал, Янай напомнил своему связному:
– Мне нужны ориентиры.
– Наш хранитель-шырыкшы лучше всех нас поможет тебе, — ответил Муса.
До аула Жеты Жел – Семь Ветров – отряд добрался после полудня. Селение стояло у подножья плоской скалы с круглой дырой посередине. Янай глянул на россыпь голубоватых юрт.
– Муса, кого это люди встречают? – спросил разведчик.
– Это нас, - сказал Муса.
–А откуда они узнали?
– А вон каменная дыра, – показал камчой на скалу Муса. – Через неё всё видно и слышно. Сегодня дует пятый ветер.
–А причём тут ветер?
– Каждый ветер показывает своё. Пятый открыл для обозрения башню и Иртыш. Пока мы отбивались, хранитель смотрел в каменную дыру Унгуртас.
– Чудеса какие-то! – не поверил литвин. – Что можно в колодце увидеть?
– Там на дне Зеркало жизни, Тыныс Айнасы.
Янай кивнул. Лучше не спрашивать. Больше вопросов — больше мистики. Население аула высыпало на лужайку. Когда конники приблизились на длину аркана, раздались приветственные крики. Вышел старшина во всём белом.
–Это наш бий Суюндык. А эти парни, – Муса показал на бывших рабов, – его младшие родичи. А это Жанай Кушан, разведчик-барлаушы из Тобыл-Кала.
Старшина поднял руку ладонью вперёд. Аульчане враз смолкли:
– Что с вами случилось, мы уже знаем. Добро пожаловать! Жанай, ты спас из плена наших жигитов, и в твою честь наш аул приготовил щедрый ас-той. Ты теперь будешь у нас называться Ер-Жанай!
За дастарханом и разговорами время прошло незаметно. Отдохнув и насытившись, Янай поблагодарил Суюндука и попросил дать провожатого к хранителю Унгуртаса.
– Я сам провожу тебя к нему. Ему нельзя видеться с обычными родичами. Заодно отвезём ему припасы.
К закату старшина и Янай добрались до пещеры. Их встретил крепкий карасакал – мужчина средних лет – в тёмно-синем балахоне и остроконечной кипчакской шапке.
– Сау бол, курмет шырыкшы! – поклонился хранителю родоначальник. – Ты уже готов встретить синий ветер. Прими припасы.
Суюндык и Янай спешились, сняли вьюки с рабочих лошадок и перенесли их в пещеру. Карасакал молча наблюдал за ними.
Старшина всмотрелся в его лицо и жестом изобразил вопрос. Хранитель ответил ему несколькими движениями руки и пальцев. Суюндык встревожился и шепнул Янаю:
– Хранитель известил меня, что он не знает, какого цвета ветер будет завтра. Дух горы Аулие сообщил Духу Унгуртаса, что проснулась её волшебная сила.
Карасакал сделал кругообразное движение кистью руки, словно отправлял гостей обратно. Заодно он указал на их одежду. Суюндык заторопился.
– Понял, понял, завтра все оденемся в зелёное.
Янай спускался вслед за Суюндыком и осматривался вокруг. Сумерки наливались лиловой темнотой, не пропуская света звёзд. Луна в чёрно-красных разводах висела над урочищем. По ней сполохами пробегали клочья облаков.
К юрте Янай пришёл, когда сиреневый тон небосвода перешел в фиолетово-чернильный мрак. Жасыл-Муса поджидал его и радостно бросился навстречу.
– Тамыр Жанай! Что-то будет… На душе тревожно. Посмотри, какая луна!
Янай рассеянно посмотрел на светило.
– Грозу надо ждать. Ничего, утром поднимем аул, пусть люди уйдут в Жамбак.
– А вдруг это Айна Тынысы – Зеркало Жизни – знак подаёт. Смотри, облака похожи на сражающихся воинов!
Янай успокоил Мусу:
– Всё, что показывает Зеркало Жизни, произойдёт в будущем. От будущего мы никуда никто не денемся. Пошли спать. Нам нужно набраться сил.
Но сон в эту ночь не был спокойным. Янаю виделись то скорпионы с азиатскими лицами, то бурная вода протоки Аксу с пляшущими на ней воронками. Лицо дьяка Семёнца возникало и пропадало в толпе купцов косагашской сатовки.

Глава 2. СОЛЯНОЕ ПОДВОРЬЕ.
Ямышевский «француз».
Никто не провожал в путь Хельберта ван Праата. Он сидел в полутёмной комнате своего проданного особняка и ждал Клеменса Зандерса, которому надо было отдать ключи от дома. Воспоминания о прошлом не грели душу. Госслужба дала ему лишь обязанности. Конечно, лестно было выполнять особые поручения его светлости Морица Оранского. Но доходы имели аристократы, а чёрную работу делал Хельберт.
Всем Хельберт был обязан своему отцу, который тяжким трудом кузнеца-литейщика пробивал путь к достатку. Дым и копоть сгубили мать Хельберта, подорвали здоровье отца. Патент мастера он получил только после представления документа о том, что в своей мастерской по заказу родственника Симона Праата собственноручно отлил комплект гутенберговского шрифта для набора Библии.
Хельберт окончил Лейденский университет и поступил ко двору штатгальтера. Старый мастер продал дело и выращивал цветы. Но Всевышний прибрал его. Хельберту достались небольшой капитал, полупустой дом со сквозняками и призрачные надежды на будущее.
Страна разделилась на север и юг, вспыхивали бунты. Судьба каждого была в его собственных руках. Ван Праат попросился в посольскую службу и получил место.
Пора было ехать к графу Оксену. Ещё раз Хельберт просмотрел бумаги графа, которого назначили послом в Московию для установления постоянных отношений.
За три дня Хельберт распродал всё имущество, сложил всё необходимое в дорожную суму. Где же Зандерс? На улице послышался шум. Хельберт глянул в окно и увидел его среди латников папской полиции. Вот оно что! Ван Праат понял: не видать ему денег. Паписты вошли в зал, вытолкали задержанного в центр и офицер ткнул его под ребро.
– Хельберт ван Праат! Вы обличаетесь, как друг еретика! Ждите вызова!
Солдаты подхватили Зандерса и поволокли на улицу. Офицер прошипел «Всех вас изведём!» и скорым шагом вышел. Папская полиция – это серьёзно. В лучшем случае из неё выходили калеки… Бежать! Хельберт спустился в подвал, переложил в суму посольские флорины. Документы спрятал за подкладку и закутался в балахон монаха.
На заднем дворе Праат вылез через проём в ограде и пошагал к Оксену. Подойдя к дворцу, он услышал, как капитан графской гвардии приказал своим солдатам отправляться в дом Праата и арестовать хозяина.
– Что ж, – сказал брабантец. – Здесь не жить. Придётся стать самозванным послом.
… Теперь всё это в таком далёком прошлом. Сидя в избе на берегу Иртыша, он под именем Харитона Французенкова он корябал камышовым стилом китайскую бумагу, занося на нее свои памятки. За окнами, забранными слюдой, стыл в неподвижности луговой пейзаж. Над озером, прозванным в местном наречии Калатуз, в ненастные дни колыхалось красноватое сияние. Ветер разносил во все стороны фиалковый запах. Перо опять сломалось. Харитон бросил его в печь, топившуюся круглогодично и круглосуточно..
Как добрался Хельберт до Московии? Что толку пережёвывать прошлое… Довезли его ладожские мореходы до Кемского Брега и отправили с обозом на Волгу. Там попал к князю Пожарскому, послужил при нём по письменной части. Все было хорошо, но попался на глаза иезуит. Разглядев его в притворенную дверь, он признал в нём Зандерса. Вот как!
В тот же день Хельберт сбежал за Волгу в скиты. Там окрестился Харитоном Французенковым и корпел в трудниках над переписыванием Евангелия. Однажды заикнулся игумену, что знает секрет словолитного дела. Тот цыкнул: «Нишкни, не ко времени. Обретёт Русь твердого самодержца, тогда и займёмся…».
Французенков зевнул, поскрёб грудь и вздохнул. Давно уж не надевал платье с кружевами. Чудом сохранилась дорожная сума с посольскими бумагами, парадной одеждой в кружевах. Да перед кем тут наряжаться! Кругом редкий лесок у реки. Место пустынное, малообитаемое. Местный народец зовёт его Калатуз, то есть много соли. Пришлые номады – Ялмыш, а то и Ямыш. А он, Харитон Французенков, здесь смотритель Соляного поста.
Дело простое: ожидать купцов, взять с них плату за место и надзирать за ходом ярмарок. Одна – постоянная, в августе, остальные по сезонам. Наезжают промысловые команды, бесперечь черпают соль из озера и грузят на дощатые баркасы. Тут уж знай, взвешивай, пересчитывай и записывай. А остатнее время делай что хошь. Плавай по Иртышу, рыбачь, охоться в дубравах вокруг озера, скачи на лошади вдогон зайцам и беркутам.
Ротмистр Барташ привёз его сюда и в шутку сказал: «Тут у нас прямо как Амстердам – пристань, амбары, магазейны (склады то есть), избы для постоя». Это место опорой должно стать, от него русские начнут искать путь в Китай, свободный от калмыков и хивинцев.

«Фырчатое» побоище
Смотритель вышел из избы. Крещёный кайсак-сирота Бахмут ковырялся в сбруе. Собаки подбежали к хозяину, запрыгали вокруг: айда, на охоту. Кортомная баба Жаулиха жгла костёр и мешала варево в казане.
Скоро Успенье, надо готовиться к ярмарке. Французенков сел на лошадку и поскакал к месту сушки и загрузки соли на протоке. На ней дощаники забирали соль и подвозили на баркасы. Прибыли бы соляники пораньше…
Его мысли были словно угаданы. Из-за дубравной опушки показалась лава всадников с пищалями. Харитон повернул навстречу им. Все спешились, и командир назвался Воронцовым. Он привёл отряд к Корякову Яру и обнаружил острожек Зуун-Гар. Калмыки дождались его проезда и перекрыли путь.
– Пришлось гнать сюда, – сказал Воронцов. – К утру калмыки явятся.
Остаток дня солдаты рыли вал поперёк пути зуунгарцев, закрепляли пищали в дырах-бойницах частокола. Воронцов с Французенковым упивались медовой брагой, заедая жареной зайчатиной. Командир поведал, что сызнова забунтовали инородцы. Разосланы отряды во все концы. Особо придержать надо зюнгорцев, как самых вредных.
Харитон изложил свою историю. После воцарения Михаила Романова явился ко двору, предъявил грамоты. Но встретил своего гонителя Зандерса. Оба друг друга обличили. Зандерса выдворили из Московии. А его выслали в Сибирь.
– При озере служу теперь, –заключил Хельберт-Харитон, – мог бы добиться многого, кабы не этот иезуит проклятый.
– Ничего, добьёшься, – утешил Воронцов. – Баталия учинится, вот и повод.
Французенков вспомнил:
– Стоп, кавалер! Кое-что наработал и я здесь!
Он наклонился и выудил из рундука своей лавки объёмистый мешок.
– Эт что это?
– Соль с углем и нитратом. И в земле рви, и швыряй сплеча.
Воронцов оживился:
– До всего вы, иноземцы, кумекой своей допрёте! Не то, что мы, лапотники! Не шутихи ли сие есть? Что огнем фырчат да пыхают?
– Ты не прост! Про шутихи ведаешь. Зови ружейников.
Механики явились, и в амбаре соорудили из пищалей машинки с «крутилками» и расставили по валу. Состроили и катапульты, чтобы метать «фырчатую» смесь.
Едва помолились, как послышались гвалт и топот. Пищальники укрылись за бойницами, оружейники изготовили машинки. Катапульту зарядили «фырчаткой». Калмыки обступили соляной пост и напускали горящих стрел. Но ветер с Иртыша переменился, и все стрелы попадали на них же.
Грянул залп, катапульта взвилась, и заряд «фырчатки» лопнул над джунгарами. Метальщики закидали неприятеля малыми бомбочками. Пищальники грянули «Ура», а оружейники завертели крутилки. С концов снаряженных стволов срывались огненные шарики и летели в толпу.
Лошади шарахнулись и сбросили всадников. На калмыках дымились халаты, прожигаемые до голой кожи. Калмыки дико вопили, а потом в ужасе попадали с коней ничком и замерли. Побоище закончилось. Пленных собрали и поместили в амбар.
Нойона отделили и привели в смотрительскую избу. Харитон, нарядившийся в свой брабантский костюм, восседал за столом с видом штатгальтера – Великого Хаудера Соединённых Нидерладских провинций. Джунгарин вытаращился на голландца и согнулся в поклоне. Остолбенел и Воронцов.
Французенков заговорил по-монгольски – язык он освоил, когда у него застрял на зиму кашгарский купец и давал ему уроки. Джунгарин, не разгибаясь, раболепно залопотал. Харитон выслушал и сообщил Воронцову:
– Похоже, мой гонитель объявился. Вот зуда, ничто его не берёт Кашгарец, что здесь зимовал, говорил о моём земляке – мол, давно калмыков мутит.
Джунгарин что-то в страхе пролепетал, но смотритель его успокоил: мол, не тревожься, все живы будете. Или в рабы кайсакам пойдёте, или крещайтесь.
Нойона отвели в амбар, и он объявил соплеменникам волю царских людей. А Воронцов с Французенковым обговорили, как задержать Зандерса. Он должен был появиться с ещё одним отрядом. Диспозицию изменили так, чтобы оттеснить отряд к глинистой заводи.
Затея удалась. Как только на конной тропе появился Зандерс со своими провожатыми, снова был дан залп из пищалей, в небе заполыхали огни и над головами запорхали огнистые шары. Калмыки падали и вопили от ужаса, бросая луки. Когда же на валу показалась фигура в одежде посла. Зандерс выронил пистоль:
– Изыди, сатана! Тебя же казнили, Хельберт ван Праат!
– Я тебе не Хельберт! – ответил смотритель. – Я легат ордена!
Иезуит втянул голову и присел, закрываясь руками. А нойон вложил стрелу в лук и наставил на Зандерса. Тот подался назад и свалился в жидкую глину. Та поглотила его, пустив пузыри.
Воронцов кивнул:
–Так ему и надо. Бог покарал. Слышь-ко, Харитон, ты в монастыре был, звание духовное имеешь. Давай-ко загоним калмыков в реку и окрестим их. А в Тобольске уж введут их в храм Божий и нарекут христианскими именами.
– И такие умы пропадают в Сибири! – восхитился голландец.
– Это как посмотреть! – хохотнул Воронцов. – Здесь нам вольнее.


На причальном помосте
Нелегко служить у дьяка. Строг Семёнец, чуть что – грозится плёткой. Оттого писец Артюшка смирен был. Урок был огромен – сводить все сказки. Артюшка счистил с пера малый комочек и заскрипел далее:
«…за лето соли на Ялмыш-озере оседает несколько вершков. Соль же та зело чиста аки снег или лед-ясенец, солёна же вельми и сладка. И кругом тех мест около Иртыша-реки таких соляных озёр самосадных во многих местах безчисленно много. Зверя тож, и птиц, и всякой рыбы безчисленно много».
В сенях вошедшие дьяк Семёнец и ротмистр Барташ задели и свалили груду скамеек, наделанных из обрезков флотских досок. Писец, адресуясь всем видом к господам, усерднее заскрипел пером от лебедя-шипуна.
Он это перо подержал в ямышевском рассоле и навострил лезвием ротмистровой сабли. Пёрышко окрепло, на излом попрочнее стало. Чернила явно соль впитывали – строки нет-нет, да и посверкивали.
Господа уселись за думным столом. Дьяк окликнул писца:
– Артюшка, подай свитки про Ялмыш-озеро. Шевелись!
Писец проворно разгрёб груду свитков, нашарил на ощупь нужную печать из сургуча и с поклоном поднёс дьяку.
– Ловко! – одобрил ротмистр. – Ну, у тебя и выучка!
Артюшка-скромник учтиво попятился, пал на свой табурет из морёной лиственницы и заскрипел подсоленным пером.
– Воевода дюже доволен твоим посольством, – промокая нос утиральником, прогундел дьяк. – Теперя спрос чинят: надо ли при Ялмыш-озере острог ставить.
– А чего тут думать? – изумлённо воззрился на Семёнца бравый вояка.
– Соли-то больше потребно. Медлим путь в Китай искать. Там мехами интересуются. Руды, сребра-золота требуют.
– Пшепрашам, пан дьяк, не разумею. Кони, баталии – это да.
Дьяк шумно выхлебал из ковша горячий сбитень, подставленный писцом.
– Надо ж, привязалась хворь. Днесь пошёл на верфь, промочил бахилы…
– Любо посмотреть на нашу верфь, – оживился Барташ. – Славно ладят дощаники и баркасы. Но не много ли?
– Какое там много? Сам посуди: кайсаки не шибко приветливы, а зюнгорцы так и норовят напакостить. Кажный раз на кажную мелочь посольства и договоры. Только-только уговоримся с контайшою — дак непременно мелкота ихняя намутит. Знай, плавай, коли коней нехватка.
– То истина. Вшистко жице… всю жизнь потратить треба.
– Дак что ж? – пригорюнился слегка Семёнец. – Служба наша накладна. Деньжишек мизер. Зато сами мы на вес золота.
– О золоте кстати, – встрепенулся ротмистр. – Нет ли вестей о литвине нашем? Сколько я пытал этого Омбына, он от всего отбоярился. Только и дал, что камушки зелено-прозрачные да бирюзу.
– Покажь-ка, – оживился дьяк.
– На, в казну отдаю. Мне ни к чему, я не паненка. – Барташ вынул из ботфорта мешочек и высыпал самоцветы.
– Деве своей подари. — лукаво подмигнул дьяк.
– Она сказала, что камушки шибко простые. Но к делу. На сей раз куда? Плен отбивать или самоедок в жены ясачить?
– Поважнее будет дело, – изрёк Семёнец. – Поедешь задолго до Успенья. Поведёшь дощаники и баркасы с товарами на Ялмыш. Под началом твоим письменный голова Поскочин пойдет. Второе: ты сам надзирать станешь, чтобы голова рыночное место сызнова благоустроил, пошире. И жди вестей от друга сердешного. Видал, какие избы на баркасах срубили?
– Внушительно. Ясырь в них помещать? – отозвался ротмистр.
– Бабы, девки да работные полоняники сами дойдут. – Дьяк снова опрокинул ковш сбитня в глотку и промокнулся утиральником. – Что выкупленные, что пойманные, все рады от номацкого житья избавиться. Ты им только дорогу покажь. А те домы на баркасах суть для соли склады. Рогож не напасёшься на укрывание. Ну, уж пора прения заканчивать.
Барташ попрощался и, выйдя из Посольской избы, направился к Поскочину. Когда ротмистр вошёл в горницу, тот пялился в свиток-грамотку. За неимением свободных служилых людей Поскочин временно назначался атаманом, и идти ему по соль на Ялмыш-озеро под командою ротмистра Барташа. Часть людей пойдут верхами посуху, дабы поспеть заранее и наготовить соль скирдами. Другая часть доставит дощаники под погрузку.
Новоявленный атаман поднял глаза на сослуживца.
– Вот не думал не гадал, что придётся снова в седло садиться, — не скрыл досаду Поскочин. – Тут дел по горло. На кого оставлю, прям не ведаю.
– Наше дело слушаться приказа, – «утешил» его Барташ. – Место не шибко теплое. Говорят, боярские дети Меньшие-Ремезы сведущи. Вот и подменят.
– Куда как сведущие! – приободрился Поскочин. – Пришли и тут же учинили. Ну эту, как её… ты ещё такое мудрёное слово говаривал намедни. Новецию, что ли.
– Инвенцию. И что за инвенция такая? – заинтересовался ротмистр.
–Трюмную мачту изделали с зубатыми колесьми, верёвками оснастили, на конец столба поверх палубы крестовину вдели. Айда на берег, поглядишь!
Служилые вышли на помост из морёной лиственницы и с него углядели на чистом разводье Иртыша баркас без вёсел и паруса. У крестовины держались за оглобли восемь казаков в стёганках и толкали ее по кругу. Барка рывками двигалась против течения довольно скоро и споро.
– Вишь, башковитые, – с доброй завистью сказал Поскочин. – Скорость изрядная. Подлиньше жерди, так и дюжина вертеть будет.
– Лошадь мочно приспособить, – отметил Барташ.
– Сразу видать – конных дел мастер. Добро, зададим урок, пущай баржу широкую ладят да для коня крестовину.
– Зачем же? Поперечину одну. Или толкать, или тянуть, – отозвался Барташ.
– А то и две поперечины, – подхватил Поскочин. – Чтобы тяни-толкай получился.
– Да, примечательно. – поддержал ротмистр. – Побыстрее, чем на вёслах.
Поскочин уважительно покосился на ротмистра.
– Ну, пока пусть на мужичьей тяге. Таких ещё десяток смастерим – так пораньше прибудем.
– Дело обговорим, – сказал Барташ. –  Сколько народу набирать, уже известно. Душ 700 с пищалями, коней голов триста. Команду добытчиков сейчас пошлю, пусть впереди нас дичь да рыбу на еду промышляют.
– Фырчатка тоже надобна. Помнишь, как Воронцову баталия с ней удалась?
– Тогда к Французенку гонца вышлем, пусть свои средства налаживает.
Воинам несложно снаряжаться. Каждый вечер всё готово, чтоб наутро коня заседлать и явиться к построению. А тут и на плац не надо спешить. Посыльные обошли десятских, чтоб те оповестили и всех к южным воротам направили.
Вечер Барташ провёл на Ремезовском подворье, в гостях у Меньшого, но не насмелился заговорить о помолвке. Дева скупо улыбалась на речи ротмистра. И только в сенях на малый миг прижалась к нему.
– Как возвернётесь с походу, тятя вам ответ даст. Особливо ежели латинскую веру смените на нашу истинную. Да живы останьтесь, – прошептала девица, чмокнула Барташа около уха и унеслась.

Мгла и свет. Фактория у озера
Литвин Янай Кушан после встречи с хранителем Унгуртаса держал совет с аульным старшиной Суюндыком.
 – Тебе придется поторопиться, – озабоченно сказал глава кочевья. – В горе Аулие просыпается волшебная сила.
Словно подтверждая сказанное, земля дрогнула.
– Дух горы выходит наружу, и всё вокруг накрывает белая мгла. И тогда случаются странные происшествия.
– Это какие же? — заинтересовался Янай.
– Сидит кто-нибудь рядом с тобой, разговаривает, потом вдруг исчезает. На другой день появляется на этом же месте или старый или помолодевший. А если кто отлучился, то невидимая сила переносит его с места на место. Как только подумает о нужном месте, там и появляется.
– Хм… – литвин призадумался. – Мне надо и в Яркенд, и на Ялмыш-озеро.
– Вот тебе подвеска из семи камешков. Попадёшь в белую мглу – возьмись за любой из них и покатай пальцами. Дальше увидишь, что будет.
Литвин надел амулет на шею. Подозвав лошадь, он вскочил в седло.
 – Прощай, Суюндык, свидимся. Посылай свой отряд, не прогадаешь.
Суюндык не проронил ни слова. Только смежил веки и снова их открыл. Яная уже не было – это он покрутил пальцами один из камешков.
А возник там, где начинались Чёртовы Ворота. Белая мгла виднелась как разрастающееся облако. Чутьё подсказало, что надо взяться за жёлтый камень. Сейчас апрельский горный сквозняк Сайкан начнет засасывать воздух из Баянаульского нагорья.
Разведчик натянул поводья, заставляя лошадь присесть на задние ноги. Порыв Сайкана был так силён, что лошадь протащило по каменистому плоскому плато, а сам Янай сместился к луке седла. Она вдавилась под ложечку. И тут всадника с конем приподняло вверх, и они поплыли по воздуху в белой мгле.
Держа в пальцах жёлтый агат, Янай видел просвечивающий круг солнца. Чутьём же понял, что мгла вела его к Яркенду. Задерживаться в городу литвин не собирался – пока нужно было запомнить направление.
И как только вдали завиднелись очертания крепости, Янай сжал в пальцах белый камешек. Мгла мгновенно растаяла, обнажив жёлтый грунт полупустынной местности. От ворот Яркенда в сторону чужака стремглав понеслись вооружённые конники. Литвин зажмурился, взял в пригоршню все камушки, дважды сжал их и исчез на глазах стражников.
Открыв глаза, разведчик огляделся. На камне сидел Жасыл Муса.
– Сау бол, тамыр! Дело надо довести до конца. Пошли лошадей ловить.
– Да всё готово. Тебя ждал. Куда алтынтасы везти?
– Путь наш к Ялмыш-озеру. Жалко, здесь волшебная сила не действует.
Муса уселся в седло, подвязал повод лошади, и разведчики доскакали до протоки Белой, переправились через неё к руслу Иртыша.
Поискав самый мелкий перекат, они с конями в поводу вброд перешли реку и выбрались на берег поблизости от Соляного поста, аккурат против доломитного увала.
Тяжко приходилось смотрителю поста. Французенков с головой утопал в хлопотах. Прискакал заполошный казачина. Сумел миновать все препоны. А тут лошадь «посеклась»… Отпустил её пастись, а сам словил дикую джебе.
Харитон слушал его и дивился: до чего же жизнеспособен этот народ, который в Европе считают диким! И кашу из камня сварит, и бешеные лапти укротит! Европеец сгинул бы в этой глухомани. Себя он уже не причислял к цивильности.
Через день верхами явился отряд с плотничным и кузнечным снаряжением. Затюкали топоры, заповизгивали пилы, зашоркали тесла. Два коваля в кузне делали заступы, кирки и ломы, железный товар. Трое мастеровых налаживали «молниеносцы».
Не раз мимо якобы по спешному делу проносились кайсацкие дозоры. Остановятся, понаблюдают и скачут дальше. А потом за ними подтянулись их сородичи и расставили юрты за озером, на Преснухе-речке, текшей в Иртыш из Калатуза.
Ждут визита. Приличия надо соблюдать. Как ни крути, а истинные хозяева всё-таки они. Значит, с ними надо и совет держать. Долго они тут не появлялись, далеко по кругу обходили озёрные урочища. Великое дело – узун кулак! Слухи в степи действительно быстрее ветра.
Харитон направился к кайсакам. Возле главной юрты (ратуша!) его уже ждали. Аульный голова (бургомистр!) сидел на белой войлочной подстилке. Один из туленгутов постелил Харитону кошму. Смотритель учтиво поклонился и сел, неуклюже скрестив ноги
Две молодые кайсачки выкатили круглый приземистый столик, быстро наставили деревянных мисок и чашек. Третья возилась с очагом. Ну что ж, раз поспел к обеду, отказываться грех.
Харитон вынул из кармана на боку своего кафтана увесистый мешочек, насыпал в пустую миску орехи и жестом показал: мол, угощаю! Кайсацкий бургомистр одобрительно кивнул – он уже давно прослышал о чудачестве орыса-шырыкшы, склонного угощать лесными орехами.
И пока девки накрывали обед, гость и хозяин молча кидали в свои рты по орешку и звучно раскалывали их зубами. Скорлупки они сплёвывали далеко от себя и поглядывали друг на друга не моргая.
Так же молча они стали есть. Еда была простая, но сытная, и Харитон оценил практичность степной кухни.
Не сказав ни слова, бай и Харитон закончили трапезу. Смотритель заметил, как старшина сложил ладони, и повторил его жест. Тот пошептал что-то, и Французенков тоже зашевелил губами.
Бай провёл ладонями по лицу – Харитон проделал то же. Покончив с ритуалами, Французенков кашлянул и торжественно сказал, что приглашает всех на торги, которые состоятся на днях, и выбрать место. Бай выразил свое расположение. Умный кайсак учуял большую выгоду.

Полюбовный уговор
И настал начальный день ярмарки. Как-то друг у подворья стало шумно. Явилось купечество со всех сторон света. К помосту причаливали лодки, баркасы и дощаники, с них сыпались на берег торговцы и соледобытчики. С севера и юга через Иртыш пёрли кайсаки из Косагаша и кашгарцы, с востока алтайцы.
Явились и те кого совсем не ждали – на факторию надвинулись калмыки. Топот копыт, лязганье железа, скрип сёдел, гомон и выкрики. Старший туленгут скомандовал, и с десяток кайсацких парней вскочили на коней.
Харитон, ни секунды не медля, тоже оказался в седле. Прискакав, туленгуты осадили своих коней, а Харитон, отпустив животное, встал на крылечке. С севера приплыло ещё одно облако пыли. Это прибыл отряд Барташа с дьяком Семёнцем и корабельщиком Поскочиным. Смотритель, приняв позу большого икса, замахал руками, направляя всех в сторону меновой площади. Люди повернули, обтекая торжище.
Когда построение закончилось, верховые спешились. Вперед выступили Поскочин и Барташ, Семёнец и Оскенбай, а от калмыков отделился вожак. То явно был некто поважней. Калмык повелительно указал место для переговоров.
Тем временем в избу смотрителя скрытно проскользнули Янай Кушан и Жасыл Муса со своей драгоценной ношей. Повозившись в избе, они сменили наряд лазутчиков, вынырнули на свет Божий, смешались с толпой и поглядывали на окружающих. Янай, заметив повелительный знак знатного калмыка, растолкал людей и с независимым видом вышел из толпы.
–  Эхой! – заговорил он по-калмыцки. – Всё-таки случилось то, чего ожидали?
Нойон посмотрел в его сторону, и суровое лицо озарилось скупой улыбкой:
– И ты здесь, пришелец? Рад, что тебе удалось избежать кары злобного Омбына. Теперь он не помешает налаживать хорошую жизнь.
Янай Кушан обратился к Семёнцу, Барташу и Поскочину.
– Перед нами правая рука калмыцкого хана Киндей-нойон. Он всегда был за мирное и дружественное соседство. В степи места всем хватит.
Тут раздался недовольный голос бая, пришедшего на озеро с востока:
– Ишь ты! А нас кто-нибудь спросил? Ездите и ходите по нашим дорогам, затаптываете наши пастбища, разоряете наши аулы…
Дьяк Семёнец поспешил прервать и провозгласил:
– Пусть каждый год в эти дни здесь люди торгуют! На эти дни накладывается заклятие: ни схваток, ни нападений, ни вражды, ни сражений, пока идут торги!
Остаток дня прошёл в хлопотах. Каждая сторона затейливо украшала свои торговые ряды. Товары раскладывали так, чтобы видно было выгоду. Добытчики из лодочного каравана разбили свой рабочий лагерь, перетаскали туда весь инвентарь. К ночи они добыли первые пуды соли. Лодочники наставили сетей и утром очищали от рыбы, сваливая её в садки, вырытые на берегу.
А наутро Ялмыш-ярмарка явила свою красу. Калмыки в шатровом городке. Вокруг шатров они разложили утварь и кожаные товары. У кашгарцев грудами высились тюки тканей (китайка, камка, даба, зендени, выбойка, бязь), отдельно были сложены чай, бадьян, табак, мерлушка.
Русские предлагали железо и художную древесину, кожи, сукна, холсты. Степняков же интересовали котлы, блюда, топоры, косы, меха и одежда, иглы, серьги, гребни. Меньшим спросом пользовались деревянная посуда и воск. А на рыбу набрасывались, несмотря на баснословные цены.
Лошади Оскенбая паслись за рекой. Всем, кто желал купить коня, коноводы Оскенбая показывали с берега, давая покупателям посмотреть в трубку из берёсты. Купленных коней переводили через перекат и вручали новым хозяевам.
Барташ с Харитоном присматривали за добычей соли. Надо было набрать побольше. Братчина ломала толстые пласты, стаскивала в кучи, дробила и ссыпала соль в тележки, кули, бочонки. Харитон наладил солеварный котел, Работные люди свозили соль к пристанскому помосту и перегружали её в дощатые «дома» на баржах.
Когда разгорелась осенним цветом листва в чернолесье, ротмистр, смотритель, дьяк и литвин позволили себе расслабиться за кружками браги.
Дело было сделано. Мало что теперь омрачало торги и соледобычу. Враждебность калмыков сдерживалась лошадиными торгами. Немало выгод от сатовки имели и кайсаки. Строились новые планы. Сибирь и кайсацкие степи сулили открытия для рудознатцев и промышленников. На золото и самоцветы легче было приобретать оружие и провиант. И железо здесь можно плавить.
Ялмыш-озеро, или Калатуз, стало точкой, на которую надёжно опирались пяты четырёх народов – казахов, калмыков, китайцев и русских.

Обоз из Москвы
Шёл год 1620-й. Первое торжище возле розового озера с запахом фиалок все приняли как добрый знак. Но кайсаки и калмыки словно затаились. Что было за этим? Эта мысль точила воеводского посла Моисея Меньшого-Ремеза. Нужно было трогаться с места, но Ремез решил повременить. Вдруг сорвётся миссия.
Со времени торга у Ялмыш-озера усилился контайша из племени чоросов Харахолай. Дьяки именовали его Каракула. При нём русские могли достигать истока Иртыша.
Ремезу надлежало уговориться с Каракулой, чтобы закрепить добычу соли и торги на Ямышеве «на веки вечные». Затем уж испросить у контайши проводников и найти ближний выход в Китай.
Ремез вышел из избы смотрителя. Фламандец был не так боек, как раньше. Молчал, слушал гостя, осторожно отвечал на вопросы. И когда Ремез высказал свои сомнения о подозрительном затишье, Харитон обронил:
– Погоди уж. От Каракулы прибудут те, что в Москве государю челом били.
– Тебе откуда ведомо? Сие строжайшая тайна есть!
– У номадов нет секретов и тайн. У них все вести быстрее ветра переносятся.
Семь лет минуло с первого торга на Ямышеве. При Харитоне был оставлены казаки для встречи проезжающих и обустройства фактории. Подворье пополнилось амбаром. Подновили подмости на причале,
Ремез опять обошел хозяйство. Можно было хоть сейчас на лодках отправиться вверх по Иртышу. Но неизвестность заставляла выжидать. В прошлый раз было трудно – Каракула сцепился с халхайским Алтынханом.
Немирный калмык грозил порушить полюбовный союз. Многих сил стоил Ремезу этот договор. Сначала в урге Алтынхана колдовали над текстом. Потом его правили в Тобольске, учили алтынханских улусников московским ритуалам. Калмыков отправили в столицу, а Ремезу предписали дожидаться у Ялмыша.
В размышлениях своих он не заметил, как углубился в дубраву и взошёл на гипсовый холм. Только посол додумал, как шею обхватила петля. Ремез едва успел подсунуть ладони под неё. Невидимый ловец стал затягивать аркан и тянуть к себе. Ремез грянулся оземь, продолжая оттягивать петлю от гортани.
Невидимый ловец соскочил с дерева, и петля значительно ослабла. Ремез быстро сжал кулак под верёвкой, кинжальчиком перерезал аркан и перекатился на карачки. Под руку попался комок гипса в виде розы. Посол ухватил «розу» и привстал на коленях. На него летел худущий калмык, весь в лохмотьях. Ремез другим кулаком пихнул его, прижал к земле и занёс над ним гипсовый ком.
Калмык завертелся и стал визжать. Из дубравы послышались крики, и Ремез выпустил его. Тот отбежал на вершину холма и подскочил с изворотом. Раздался хруст, и калмык с диким воплем провалился.
Ремез осенил себя крестом. На холм взбежали три казака, дед, сын и внук, дравшие ивовую кору. Посол показал на дыру в грунте. Дед велел набросать хворосту вперехлёст, улегся и заглянул внутрь.
На подворье Французенков обеспокоился. Уже показались всадники, а посол загулялся. В летней кухне возились бабы. Колодницу прислали год назад, две были кайсачки. Харитон, глядя на дорогу, вспомнил, как полгода назад пришел к фактории разорённый аул. Оборванные, в пожжённых одёжках, кайсаки тащили пожитки на себе. Явно попали под калмыцкий набег.
Смотритель, памятуя наказ воеводы «о прилучении степняков всяческими способами, дабы им внушать мирные помыслы», водворил их в амбар, наделил припасами. Потом собрал кайсацких мужиков и сподвигнул их на ловлю диких коней. Безучастные и сокрушённые, они тупо смотрели на него.
Но Харитон обложил их на кайсацком наречии «Ишшек баласы! Кюль басына!» Все захихикали. Пересмеяв невзгоду, кайсаки ровно очнулись и наловили лошадей себе и смотрителю. Уходя, они оставили вдовую бабу с девкой.
Пока Харитон перебирал помины, всадники приблизились. Это были те, кого дожидался Ремез. Харитон заспешил, прихватив царский штандартик. Прискакал Ремез. Казаки, таща связанного калмыка. скрылись в баньке.

Клад
Калмыцкий посол спешился и забрал штандартик. Свита набежала от Иртыша, бросив перемёты с осётрами и нельмой. Калмык встал и приосанился. Ремез пригласил отобедать, и послы прошли в избу. А остальные расселись под небом.
Французенков сел на лавке у двери, руководя переменой блюд. Рядом пристроился писец, ловя и записывая каждое слово. Послы уселись за стол с азиатскими и русскими яствами.
Калмык отхлебнул травяной отвар с молоком и мясом и зацокал языком:
– И где же вы такую соль берёте?
– Да тут же, на Ялмыш-озере.
– Да ну? – прищурился посол Харахолая. – А мы брали, так горькая была.
– Дак у нас свой секрет, – добродушно отозвался Ремез.
– И велик ли секрет? Нет такой тайны, которой мы, калмыки, не узнали бы.
– Секрет знай на здоровье. Тебе же на пользу. Насыпь соль в казан, залей водой, смой и вылей грязь. С новой водой кипяти досуха.
Калмык отставил чай, поковырялся в мясе, рыбе, Потом отвалился к стене.
– Поговорим. Харахолай через меня бил челом в Москве царю, чтобы жить мирно и дружно торговать.
– И я те же указания имею. Государь дал об этом наказ воеводам, – подтвердил Ремез. – Должен я с тобою проследовать в ставку контайши, вручить грамоты и подарки. Как изволишь путешествовать –по реке в лодках али посуху?
– Можем и так, и так, – откликнулся калмык. Видно было, что он устал.
– Ну, располагайся.
Смотритель проводил калмыка в странноприимную избу. А Моисей Ремез вернулся в избу смотрителя и сел за бумаги.
Когда вошёл Французенков, Меньшой сказал ему:
– Тут за дубравой, что за холм такой?
– Место запретное. Были кайсацкие сторожа, потом калмыки своих поставили.
– Там дыра открылась. Надо проведать, нет ли руды полезной.
– Сейчас кликну старого казака. Он изо всех самый бывалый.
Старик явился и с порога вопросил:
– Того калмыка отпустить аль в караван сдать?
– А вот что, –решил Ремез – Поп из свиты пущай окрестит в реке. Я его к присяге приведу, будет новый казак. А ты, старый, прихвати верёвки.
Добрались до пролома, закрепились и спустились в дыру. Было светло, как в сосуде из слюды. Хватаясь друг за друга, все впали внутрь и огляделись. Каменные кружева переливались радугой. Харитон Французенков глянул под ноги и увидел узлы. Потрогав их, он дёрнул Ремеза за рукав
– Господин посол, да это ведь калмыцкое золото! Ян Куча намекал…
– Пошли на свет Божий. Сие добро пущай полежит тут до времени. Всем тсс!
Вылезши, они замаскировали дыру и вернулись в факторию. Кругом было тихо. Сумрак над Иртышом обозначил границу времён.
Особые поручения
Утро занималось ненастное. Ветер, ровно пёс игривый, таскал в небе ливневую тучу, оттого не спалось. Стрелецкий сотник Ульян Мосеев Ремезов пришёл на службу рано. Он смотрел на огромного сибирского кота, что сидел в боевой позе и ждал, когда из-под стены высунется соболёк. Ловцы приносили живых соболей, и зверьки плодились, облегчая промысел.
Кот дождался. Зверёк был мгновенно сцапан. Поиграв, кот схрупал соболька, обнюхал пол и звучно мявкнул басом. Потом величественно подошёл к сотниковой ноге и примерился потереться об сапог.
– Что, сгубил Божью тварь, убивец? Иди на подворье, пошугай мышей!
Ульян отворил дверь. Кот расправил хвост трубой и выплыл на крылечко, что твой баркас под парусом.
«Вот как нам надобно вести себя с калмыками», — глядя на кота, подумал сотник. Он заново перечитал расспросные сказки.
Хитников, пойманных с крадеными плахами, посечь и сольцой спины приправить. Бражники кули потаскают и посидят на сухарях с водицей. Сторожа, задремавшие на сенокосе, пущай отработают. Бабы подрались – к попу.
Работы исполнять некому. Царь Михаил повелел армию создавать на манер польской. Много парней забрили в рейтары и солдаты, разослали ясак собирать, соль ломать, бунты усмирять, пленных свободить, послов сопровождать. Стрельцам придётся идти или в рейтары, или в солдаты. А чтобы охотно шли, землёй наделять.
Сотник просмотрел свитки, достал большой лист и велел писцу:
– Не хватает причиндалов для письма. Телячьего пергаменту не напасёшься. Скорее бы китайской бумаги накупить. Сведи сказки на этот лист, а свитки отмой.
Писец забрал лист и свитки и убрался в свою конурку. Ульян вышел из избы. От должности сотника невелик прибыток. Стрелец али рейтар – всё одно служба. Хорошо бы получить 20 десятин земли. Пашня, покос, небольшая роща. Отослали бы на Ялмыш, там земли немеряные, и не тощие.
Сотник пошагал к стрельцам. Было пасмурно, но настроение поднималось. Как хорошо, что сына Семёна по указу государя удалось приписать к воинской повинности, избавить от налога.
От Воеводской избы Ульяна Мосеича окликнул дежурный стрелец:
– Господин сотник! Тебя… прощенья просим, вас тут господин воевода зовут
Всем рядовым предписали титуловать командиров по званиям и на «вы». Новое обращение давалось старику с трудом,
Сотник вошёл к князю. Буйносов-Ростовский поднял глаза на Ульяна.
– Тут вот закавыка, Меж Кайдауловыми татарами и Аблаевскими калмыками спор учинился из-за неких панцирей. Тебе, сказывают, про это ведомо.
– То панцири, подаренные царем Иваном Грозным Ермаку. Послы Аблая-тайши просили отдать их. В 1651 году указал государь Алексей Михайлович послать панцири калмыкам. Я поехал в Конду для их изъятия и взял то, что дали.
– Словчили. Ты ж, одначе, что-то привез. Айда, глянем.
Сотник привёл воеводу в Стрелецкую избу, прогнал дежурных и отпер кладовую. Панцирь был кован в 5 колец, длиной в 2 аршина, в плечах аршин с четвертью, на груди и на спине печати царские, золотые орлы, по подолу и рукавам опушка медная на 3 вершка.
– Вези. Условишься о твёрдом мире. Аблай, занял пути на юг, Добейся ярлыка и ли как это у них называется…
– Пайцза, дощечка с самоцветами, – подсказал Ульян воеводе.
– Во-во, пайцу на проезд, и договорись о конских торгах. Лошади нужны для кавалерии.
– Исполним. Только вот для чего им латы сии?
– Они для калмыков как святыни, – пояснил Буйносов-Ростовский. – Про другие святыни разузнай, для дипломатии сгодится.
Временную ставку Аблай-тайша устроил в Зуун-Гаре. На Ямыш-озеро ему не хотелось. Территория становилась спорной. Контайша про то ведал и смолчал, но разрешение Аблайхану на встречу с русскими по поводу панциря он дал.
На Ялмыш-озере готовились очередные торги. Снова съезжались кашгарцы, татары, узбеки, кайсаки, русские. Аблая-тайшу это не интересовало. К озеру ехать онн не собирался. В день приезда Ремезова он выставил дозоры на дороге перед Зуун-гарским хотоном и в ожидании объезжал окрестности.
От дороги прискакал дозорный, крутя над головой конский хвост. Ага, послы прибыли. Аблай-тайша выехал навстречу, а рукой указал в сторону Зуун-Гара. Ульяна Аблай подозвал к себе, и оба скакали рядом.
Население острожка обрадовалось: приезд послов вносил праздничное оживление. Баранов не жалели, щедро лился кумыс.
Аблай пригласил Ульяна в шатёр. Поев и перейдя к подаркам, Аблай потребовал панцирь. Служивые подали собранные доспехи. Тайша поцеловал их и поднял над головой.
– Ульян, – сказал он, – большое дело ты сделал. Я расскажу тебе о панцире.
И тайша поведал татарскую повесть. Ермак во время боя оступился на сходне со струга, она задралась под его ногой и ударила по шлему. Ермак упал в реку и не выплыл. Тело снесло до Епанчинского юрта. Татарин Яныш рыбачил на перемёт и под водой увидел человеческие ноги. Он вытянул утопшего на берег и позвал Кайдаула. Тот по доспехам опознал Ермака, и известил Кучума.
Кучум приехал с толпой преданных ему князьков. Тело атамана положили на «лабаз». Кучум с мурзами подходили к телу и в знак мести вонзали в него стрелы. Труп кровоточил. Погребли Ермака «под кудрявою сосною», и для тризны татары зарезали 30 быков и 10 баранов.
Через годы всех, кто вонзал стрелы в Ермака, страшной смертью наказали небесные силы. А панцирь остался у Кайдаула. Мурза обнаружил, что если прикасаться к этому металлу, то он даровал исцеление от болезней, облегчал роды женщинам, оберегал младенцев, охотникам помогал приманивать зверя. Но главное то, что он предохранял от камня, дубинки, сабли и стрелы, приносил удачу на войне.
Латы больше семидесяти лет хранились у татар, в роду мурзы Кайдаула. Много раз подсылали к Кайдаулу и меньшим его — отдайте, мол, одну кольчугу, но те хитрили, отвечая: мол, потерялась. Калмыцкий Байбагиш-тайша давал за панцирь десять семей невольников, пятьдесят верблюдов, пятьсот лошадей, двести быков и тысячу овец, но Кайдаул не отдал панциря. И заповедал сыну Мамету никому ни дарить, ни продавать святыню рода.
– И вот я, Аблай-тайша, властитель хошоутов, – торжественно заключил свой рассказ калмык, – отправил посла в Москву просить, чтобы оттуда приказали Мамету отдать панцирь. Мои послы пришли с подарками к тобольскому воеводе, чтобы тот велел упрямому беку передать волшебный панцирь Аблаю.
– Это я помню, – закивал головой Ульян. – Воевода давал Мамету тридцать рублей. Тот отверг поначалу, но его уговорили. Потому я вот здесь. Не взыщи, но есть условия.
– Я их все принимаю, – объявил тайша. – У меня есть сильный враг – кайсацкий хан Аюка. Панцирь поможет мне в войне с ним. Я теперь со святыней, и мне всё нипочём.
Глава 3. МИССИОНЕР КРИЖАНИЧ
Через тернии
Кардинал Джакомо Квирини был весь внимание: такого собеседника у него давно не было. Мужчина лет семидесяти не был ветхим, иссушенным годами старцем. Невысокий, подвижный и не хворый, Хельберт ван Праат отвечал на вопросы и поглядывал на дверь: не войдёт ли его святейшество понтификАлександр VII.
– Вы уж простите Папу, почтенный ван Праат. Земные дела он поручает нам, Божьим слугам, и живет в нерушимом спокойствии духа, вознося молитвы Господу. Так вы говорите, что в тех местах много выходцев из Европы?
– Да, очень много польских выходцев, есть германцы, французы,— подтвердил Ван Праат, –они служат офицерами, руководят воинскими командами и промысловыми отрядами. И все они католики.
Кардинал изобразил крайнюю обеспокоенность и сказал с пафосом:
– И все они лишены возможности пребывать в лоне истинно христианской католической церкви! Господин ван Праат, жаль, что вы не сможете взять на себя епископальную миссию и послужить там, откуда прибыли.
– Конечно, если бы не годы… Сорок лет отдал я тамошней пустыне.
 – Вы говорили о толпах номадов, не изведавших света святой веры, которой их души явно жаждут.
Ван Праат усмехнулся:
– Со мной на фактории жили кочевники, сироты и безродные из-за их войн. Разучили молитву «Отче наш…» А они переиначили: «Атчин аш, ижеси, нан эбиси». Отец ест, и нам даст хлеба!
Кардинал Квирини улыбнулся и сказал:
– Как велика сила святой молитвы! Она звучит и значит одинаково на любом языке! Господин ван Праат, часа через два закончится рукоположение молодого богослова. Он жаждет стать миссионером в стране, откуда вы прибыли. Подождите в гостиной. Идёмте!
Джакомо Квирини проводил в гостиную голландца, вернувшего себе имя предков, и удалился, бормоча под нос «Чудны дела твои, Господи!». Теперь уже не смотритель соляной ссыпки и торжища Харитошка Французенков, а полноправный гражданин Нидерландов Хельберт Ван Праат ощутил себя значимой особой. Его обласкали, вернули имущество, выдали огромную сумму компенсации.
За стеной послышались голоса и шаги, пробные аккорды органа. Ван Праат приложил ухо к стене, и она вдруг подалась. Приоткрылась дверца, и старик втиснулся в щель. Это оказался выход на хоры. Ван Праат спрятался за тяжёлую занавесь.
Как только закончились приготовления, заиграл органист, и священники подвели к алтарному месту молодого парня в послушнической рясе. Навстречу вышел Джакомо Квирини, наложил руки на голову посвящаемого.
Зазвучал орган, и все, кроме послушника, запели молитву призывания Святого Духа: «Царю Небесный, Утешитель, дарящий душе истины, Ты есть везде и все наполняешь. Сокровищ благих и жизни Податель, приди и вселись в нас, и очисти нас от всякой скверны, и спаси, Блаже, души наша!»
После этого рукоположенный простерся ниц перед алтарём в виде креста. Священники бережно подняли его, и кардинал поздравил:
– Представленный богу Юрай Крижанич, теперь ты полноправный наш собрат! Идём, я познакомлю тебя с человеком, который окажет тебе неоценимую помощь.
Ван Праат поскорее выбрался с хоров в гостиную. Дверца за ним закрылась так же тихо, как и открывалась. Старик уселся на пуфик возле колонны. И тут же вошли кардинал и Крижанич.
На беседы с бывшим ямышевским «французом» ушло два месяца. Крижанич выпытывал дотошно и исписал гору пергаментов, из которых потом сшил изрядную книгу, которую никому не показывал и всегда прятал в своём сундуке.
Рассказы натолкнули на мысль: распространить христианство в Сибири и создать почву для объединения православия и католичества.

Из Москвы в Сибирь
 Уже в сентябре 1659 года он предстал перед государем Московии. Царь взял у него папскую грамоту, передал дьяку Герасиму Дохтурову и испытующе посмотрел в лицо молодого хорвата. Тот не дрогнул и даже улыбнулся, поклонившись.
– Что ж, – медленно и важно произнёс царь. – Мало учёных людей прибывает к нам на Москву. Послужи при дворе, займись грамматикой и составь словарь славянского языка.
И новый миссионер окунулся в работу. Он переехал к своему знакомцу австрийцу Габелю и копался в манускриптах, а по вечерам вёл диспуты о единстве православия и католичества. С удовлетворением он узнал, что на Руси снова задались вопросом о значении святого Папы Климента в истории россов.
Не остался в стороне и тезис об участии святого Папы Григория VII в судьбе князей Изяслава и Ярополка в 11-ом веке. И это дало возможность Крижаничу доказывать пользу возврата к единой Вселенской церкви христиан.
Более всех донимал его боярин, служивший в Посольском приказе, стараясь доказать, что настоящий святой покровитель Руси – апостол Андрей Первозванный. Герасим Дохтуров предупреждал: Юрай, не связывайся, подведёт он тебя под кнуты. Даст Бог, отделаешься ссылкой. И как в воду глядел. В январе 1661 года Крижанича выслали в Тобольск. А оттуда направили в Ямышево для изучения новых мест добычи. Воевода Петр Годунов прямо сказал:
– Наш митрополит не даст языком чесать. У нас чуть что – в Енисейский монастырь, а он похлеще Соловецких островов. Поживи на воле, дадим тебе содержание. Велено использовать тебя для дел, к которым ты подходишь.
– Благодарю вас, господин воевода! Через тернии к выси – таков наш путь.
И Крижанич уехал на Ямыш-озеро, где посвятил себя сочинительству и изучению местности. Жизнь возле озера протекала не так уж и скучно для монаха, привыкшего к уединению. За полгода он объездил и облазил все места в радиусе 15-20 миль. Перебирался и на левый берег Иртыша, осмотрел Колбасинскую башню.
И тут появился с отрядом Ульян Ремезов, который возвращался от калмыцкого тайши Аблая. Нового человека он приветствовал с радушием, свойственным сибиряку, выросшему на бескрайнем просторе. А когда Ульян узнал, что имеет дело с учёнейшим человеком, то и вовсе обрадовался.
В первый же вечер после сытного ужина (каши, мясо, рыба) собеседники разговорились. Ремезов приступил к хорвату с вопросом:
– Ты вот и светские науки, и богословие превзошёл. Так разобъясни, чего так калмыки до своего Будды привержены, при этом уважают обряды других религий и не гнушаются их отправлять?
– Это и для меня факт диковинный, – удивился миссионер. – Выходит, не одни только европейские католики стремятся к унии, сиречь союзу вер?
– А вот завтра поговоришь с ими.
Наутро факторию разбудили ржание лошадей, крики верблюдов, гортанные выкрики калмыков. Малочисленное население Ямышева вышло встречать приезжих. Их гостей было душ тридцать, и все они столпились вокруг надменного калмыка с отрешённым лицом.
– Это их лама, – шепнул Ремезов Крижаничу. – Он у них по церковной части. Я уж с ним беседовал. Остроумец!
Ламу ссадили с лошади на помост с ручками и понесли к гостевой избе.

К золотым холмам.
Разговор с калмыцким ламой обернулся для Крижанича приятным открытием. Когда все трое собрались в горнице ламы, тот после долгой паузы прервал молчание и заговорил на чистой латыни. Хорват оторопел от неожиданности. Слушая ламу, он всматривался в его лицо и мучительно вспоминал – где они могли встречаться?
Тот перешёл на русский язык:
– Друже Юрай, не подводит ли тебя память твоя? Не ты ли выручил меня, когда капеллан задавал коварные вопросы о личной идее Бога?
Крижанич ахнул: сокурсник! Через год после окончания университета он исчез.
– Августин, как же ты здесь оказался?
– Волею отцов-иезуитов. Глаза подшили искусные хирурги-компрачикосы, а смуглый я был от рождения. Потом отвезли меня в Тибет. А вот что ты тут делаешь?
– Всё тот же обет миссионерства.
– И всё так же веришь в благую идею объединения христиан…
– А ты, Августин, не веришь?
– Я Арама-джун, последователь Будды, просветлённого принца Шакья-Муни.
– Не изменил ли ты истинной вере?
– Ни на йоту. Просто в буддизме всё объясняется по-другому, а смысл тот же: Бог человекоподобен, а человек подобие Бога. Мир не разобщён, мир взаимосвязан. Стоит ли об этом спорить?
– Да, – подхватил стрелецкий сотник. – А то я свихнусь. Лучше дело обсудим.
– Да, – кивнул Арама-джун, он же Августин. – Ваше счастье, что мне довелось заняться калмыцким кладом. Каждый контайша передавал своим преемникам сведения о нём. Калмыки не отвяжутся. Отдать, или откупиться.
– Слышал я от отца моего, боярского сына Мосея Ремеза-Меньшого и дядьки моего поляка Барташа, что самородки сии золотые нашли где-то здесь, между Иртышом и малыми горами. Туда идёт тропа с левого берега, от башни Колбасинской, к закату и уклоном на полночь.
– Тогда и думать нечего, – предложил Крижанич. – Двинемся в ту сторону.
– А найдём ли? – усомнился Ремезов.
– А мы его лозинками определим. Не слыхал?
– Поглядим, – сказал сотник. – Только давайте съедем на полночь по правому берегу, чтобы речка Белая не препятствовала.
Снаряжаться долго не пришлось. Лама отобрал своих провожатых, все сели на быстрых джебе и, не мешкая, поскакали искать залежь. На привал спешились, когда уже переправились по мелководному перекату на левый берег реки. Тут Крижанич показал свой «фокус» с лозинками.
Поднявшись с Ульяном на небольшой холмик (ламу, естественно, принесли на носилках). Юрай дал каждому спутнику по ивовому пруту, показал, как зажать в кулаке и водить по полукругу перед собой и наказал, чтобы сообщили ему, как только лозинка дрогнет и повернётся.
Это случилось у всех одновременно. Концы лозинок подрагивали и, как сходящиеся лучики, показывали куда-то вперёд. Крижанич, стоявший в центре, присел и провёл пальцем бороздки, повторяя линии прутиков. Потом достал коробочку, снял крышку и обнажил фигурку, стоявшую с вытянутой рукой на краю круга и тыкавшую указательным пальцем вдаль.
– Ишь ты, – восхищённо гукнул Ремезов. – надо же, на полдень пальцем тычет. Что за машинка такая?
– Итальянцы компасом прозвали, – ответил хорват. – Вот тут магнитик, кусочек руды, а китаец в сторону Пекина поворачивается, как ни ставь компас.
До мест, где промышляли самородки еще сто лет назад, отряд добрался быстро. На их счастье, по дороге не попались солонцовые болота. Холмы завиднелись на ясном горизонте, и конники взлетели на седловину между ними. Лама, молчавший в течение всего пути, отворил уста:
– Что ж, я так и думал. Здесь когда-то был вулкан. Значит, золото найдётся. А те камни, что припрятаны в гипсовой пещерке, можете забрать.
Ремезов так и разинул рот. Какие дошлые эти калмыки! И как они узнают?
– А мы сквозь лбы мысли читаем, – на полном серьёзе ответил Арама-джун.



В долинах Кызылтау
…С того дня прошло пятнадцать лет. Мессир Юрай Крижанич продолжал свою миссию. За это время он усвоил кайсацкое наречие. Изучение кочевников захватило его, и Крижанич колесил по степи.
Особенно приглянулся ему горно-лесной массив к юго-западу от Ямышева. Здесь жили люди с ясным умом, очень одарённые музыкально, и поэтому Крижанич старался во время странствий попасть в привольные края Баянаулы (так номады называли этот уголок), Однажды в свой путевой дневник он занёс несколько строк:
«…Житьё там было хоть и кочевое, грубое, бессознательно дикое, но зато свободное, вольное, без всякой власти произвола и продажного закона. На них нападали, но покорить так и не смогли. Жаль только, что между ними временами вспыхивали жестокие схватки из-за удобных мест проживания и хозяйствования, – места они занимали лучшие, плодородные…»
Мессир Юрай проповедовал среди них основы христианства. Ему казалось, что миссия продвигается успешно. Баянаульцы и их соседи из Синегорья охотно беседовали, не отказывались окреститься и бойко читали свой тюркизированный «Атчин аш ижеси нан…». В очередной раз навещая свою паству, он с досадой и огорчением видел, что все новообращённые собираются возле своих капищ — мест моления, — садятся в круг и нараспев ведут диалог с духами-аруахами и восхваляют Небо-Тенгри.
Потом Крижанич привык к этому. Он помнил, что везде за пределами Европы языческое население подвержено этой слабости. Надо было относиться к этому терпимо. Тем более, что сменявшие друг друга воеводы и церковные иерархи все больше присматривались к непонятному хорвату — наверное, до них доходили слухи из кочевых стойбищ о выполнении им миссионерских обязанностей. Хвала всевышнему, что постулаты католичества и православия в эту эпоху не отличались друг от друга.
От холмов Майкаина маленький отряд вернулся в Ямышево. Там Крижанича ждала грамотка от воеводы. В ней было писано о том, что ему предписывается дождаться посольство Спафария и ехать с ним в Китай а оттуда вернуться в Тобольск и отправляться на Москву.
Крижанич давно предчувствовал эту обратную высылку. Сибирским церковникам не по душе была его миссионерская работа, хотя в середине 17 века постулаты католичества и православия мало чем отличались друг от друга.
Новая поездка была, по сути, последней. И Крижанич подчинился с тайной радостью. На деле миссия оборачивалась пустыми хлопотами. До Ямыш-озера с очередным отрядом соледобытчиков и караваном торговцев посольство доплыло без приключений. Дождавшись приезда Спафария на Ямыш-озеро, хорват, из юного мечтателя превратившися во многоопытного учёного мужа, влился в свиту посла.
Спафарий оказался потомком византийских греков, свободно говорил на латыни и всех восьми южнославянских языках. Крижанич решил повести посольство по тайным горным тропам, чтобы обойти калмыцкие хотоны на Иртыше. Заодно не грех было побывать в аулах новообращённых кайсаков.
Так без помех добрались до Баянаулы. Поставив палатки на берегу озера, отправились в недалеко отстоявшее кочевье. Глава аула, Сапа-бай, издали узнал Крижанича и что-то скомандовал. Подойдя ближе, миссионер увидел, как молодые кайсаки установили крестообразный столб и созвали весь аул к нему. Один из джигитов вскарабкался наверх и повис локтями на перекладинах.
Крижанич остановился возле креста и осенил себя сложенной в щепоть ладонью. Аульчане тоже сделали это, но двумя руками, и загомонили свой «Атчин аш». Джигит на кресте состроил гримасу и притворился бессильно свисающим. «Вот лицедеи!» — невольно подумалось Крижаничу. Мысль о пустых хлопотах подтверждалась. И тут ему вспомнились слова ламы о том, что не имеет значения, каково имя Бога и как к нему обращаются. Бог един для всех и одинаково помогает всем.
После обряда Сапа-бай пригласил приезжих пообедать. Узнав, что новые люди ищут короткого и безопасного пути в Китай, он закивал:
– Верно, верно идёте! Калмыки хоть и враги нам, но пока они торгуют с Сибирью, мы живем спокойно. К тому же им сейчас туго –свои царевичи перегрызлись за власть. Так что дойдёте спокойно. Я вот вам дам вещицу.
Бай посуетился, достал из сундука пластинку, отделанную полупрозрачным агатом — ониксом, — и передал молчаливому послу.
– Это пайцза моего побратима, дербетского нойона Дамдина. Он вас сам встретит. Покажи ему пайцзу, передай ему мое почтение. Он покажет путь.
– Дорогой Сапа-бай, тут ещё одно дело.
Сапа-бай насторожился:
– Что, бабы и девки нужны в городки? Найдём.
– Это ты сам посылай. Просьбу тебе передаёт воевода: мне и вот этому чернявому человеку позволь посмотреть места. Мы камни пощупаем, горсточками щебень и землю в мешочки наберём, на листе все эти места зарисуем…
– Горы щупать – это жаксы. Только чудеса не делайте, как в прошлый раз. Ты тогда глубокие ямы копал, огонь, гром делал. Из-за этогоо наш хранитель горы Аулиетас совсем дурак стал. Оглох и головой трясёт.
– Так кто его просил запал хватать… – попытался возразить Крижанич. — Хорошо, хоть руку не оторвало.
Но бай не принял возражений.
– Эй, ты гром делал, а полсотни кобылиц молоко потеряли. Жарайды, ходите, собирайте, рисуйте, без этого грохота. Я вам пару парней дам. А вот еще у нас кузнец есть, Тулубай. Недалеко отсюда живет, через два перевала, пешком три дня идти. Он колдун, сквозь землю видит. И как только железо находит…

Камлание у пещеры.
С Крижаничем был послан грек, рудознатец Левандиян. Утром миссионер попрощался со Спафарием и объяснил, что на этом его поручение завершилось. Ко входу в Китай свиту доведёт Намдин.
Отправив посла с проводниками Сапы-бая, Криданич и грек посовещались, составили маршрут и отправились в путь на лошадях, которых дал гостеприимный Сапа-бай. Местность была пересечённая, иной раз приходилось вести лошадей в поводу. По одной долине вышли к озеру, которое кайсаки называли Шоинколь.
Тут сделали привал и облазили все скалы. Среди образцов привлекали внимание прозрачные куски каменного стекла. Больше ничего стоящего не нашлось. По другой долине Крижанич и грек вышли в степь, разгороженную голой скалистой грядой. Осмотревшись, зоркий Левандиян заметил большие заросли хвощей и даже побледнел.
– Мессир Юрай, да вы знаете, что это?
– Какие-то хвощи. Скот их не ест… Стой, стой… Бог мой, да неужели?
Путники осмотрелись – никого. Доскакав до хвощевых зарослей, они расслабили сбрую на лошадях и вынули из вьюков кожаные мешки. Отпустив животных пастись, учёные опустились на четвереньки и последовательно обшарили самые густые скопления поросли. Часа через четыре они с натугой волокли чувалы, до отказа набитые камнями.
Крепко увязав их, Крижанич и Левандиян навьючили на коней свою добычу.
– Наконец-то господь наградил! – по лицу грека текли счастливые слезы. – Теперь я смогу вернуться на родину и пожить пристойно, без нужды и напрасных трудов. И вам пригодятся сии самородки. Жаль, что людей ценят по их достатку.
Крижанич кивнул. И впрямь этот мешок будет солидным аргументом для папской курии. Половины мешка хватит для покупки кардинальского звания.
– Если только не прознают воеводы. В городках нелегко будет утаить.
– Ничего, поедем просто на север, под Тобольском спрячем груз в слободе, а в город войдем глухой ночью. Дождёмся, когда стража меняться будет – заверил грек миссионера.
Оба замолкли и вдруг услышали шорох. Прямо перед ними из травы поднялся белый, как лунь, кайсак с могучими плечами, развернутой широкой грудью и огромными руками. Крижанич заговорил с ним на его родном наречии. Кайсацкий исполин молчал. Выслушав хорвата, старик развернулся и пошёл в сторону горы с четырьмя башенками на вершине.
Путники проводили его взглядами.
– Это, наверно, тот самый Тулубай, – догадался Крижанич.
– Куда это он? – полюбопытствовал рудознатец. – Тут железа нет.
– Оно, видно, есть тут, под хвощами.
– Точно, – согласился грек. – Мне не раз попадались полиметаллы.
Лошадей, неся на себе искателей, поскакали вслед за Тулубаем. Он остановился и знаком показал, что за ним ехать не надо.
– Да мы и не хотели, – оправдываясь, сказал Крижанич, – лошади почему-то сами пошли вослед за тобой.
Тулубай наконец отворил уста:
– Добрые люди! Здесь подождите, возле родничка.
– А можно, мы с тобой? Нас что-то сильно тревожит и беспокоит.
– Хорошо. Но молчите. Трудно будет молчать – лицо руками закройте.
Как дошли до места, путники не заметили. Вдруг очутились на краю каменной котловины и смотрели на скалу, что возвышалась напротив. Верх ее увенчан был зубцами неправильной формы, в середине зияла щель. Тулубай жестом велел оставаться и не двигаться, а сам вниз и взошёл к подножию скалы. Там он встал у самого входа и воздел руки к небу. Со всех сторон к скале с пещерой стали подходить невесть откуда взявшиеся кайсаки – мужчины и женщины, старики, дети, – человек тридцать. Они обходили чужеземцев, спускались на дно и взбирались на площадку перед пещерой.
Рассевшись на каменных плитах, они тоже подняли руки и головы вверх. Тулубай, возвышаясь среди них, стал издавать монотонный гудящий звук, и все кайсаки подхватили. Кузнец стал раскачиваться, изображая дерево под ветром, и люди тоже заколыхались в унисон. Воздух стал белеть, и вскоре на скалу опустилась полупрозрачная, как оникс, пелена.
Она переливалась слоями, клубилась и приобрела форму гигантской человеческой фигуры с крыльями. На сопке с круглой и гладкой вершиной явилась фигура хищной птицы, Она села на плечо туманистой фигуры человека
На площадке перед пещерой поднялся гомон. Кто-то голосил, кто-то рыдал, и все просили спасения и исцеления. Птица расправила крылья и трижды взмахнула ими. И тут же мгла стала таять и расссеялась. Люди легли лицами вниз и встали только тогда, когда Тулубай издал резкий крик.

Стычка с барымтачами
Когда все разошлись так же внезапно, как и появились, Тулубай перешёл котловину и поманил за собой путников.
– Вам надо поспешить, – сказал он. – аулу Сапа-бая грозит беда. Ваша помощь нужна. По этой тропе выходите в долину с ручьём. А там скачите быстро, как только сможете. Оставьте в пещере всё. Никто не тронет, потом вернётесь.
Грек и Крижанич не успели удивиться столь быстрой перемене событий. Они положились на волю рока и доскакали на Сабындыкульского урочища, где всё ещё находился аул Сапа-бая. Как только они спешились, к ним подбежал встревоженный Сапа-бай.
– Мырзалар, как быть? На аул идут барымтачи Есентая. Мы не успеем уйти!
– Не будем сдаваться! – бодро ответил миссионер. – Попрячьте в камнях имущество и пусть все уйдут повыше, – Крижанич огляделся и указал на горную гряду-гребень. – Вон туда. Лучники встанут за скалами. Натаскайте камней.
– А это у вас есть, ну, то, что гремит?
– Как же, есть, – ответил Левандиян. – пугнём, если надо. Но в самом крайнем случае. Сколько есть жира, сала – в котлы и на костры. Юрты оставьте, будто ничего не знаете.
До вечера аул готовился к обороне. Грек взял на помощь десяток джигитов, и они соорудили метатель камней на бычьих жилах. Потом все спрятались в скалах.
Есентай со своей шайкой явился до восхода солнца. Крадучись, разбойники дошли до юрт и ножами стали вспарывать войлок, ломать решётки стенок. И тут Крижанич дал команду лучникам и метателям. Почти половина шайки полегла под градом стрел и камней. Джигиты догадались наложить в метатель чашки с горящими углями и осыпали орущих барымтачей. Они, дымясь, сбились в кучку.
И тут грек поджёг фитиль на мешке с солью и порохом. Мешок быстро вложили в метатель, бросили в самую гущу, и он взорвался над головами нападавших. Все они, оглушённые, попадали на землю вместе с вожаком.
С яростными воплями весь аул от мала до велика с палками и камнями сбежал с гряды. Увидев кричащую орду, остатки шайки пустились бежать. Есентая не подняли и прислонили к сосне. Он был жалок: пучил глаза, мычал и тряс головой с окровавленными ушами..
Сапа-бай подошёл к нему, всмотрелся:
– Э-э, ещё один дурак-дуана на нашу голову! Что нам с ним делать?
– Ну, прости, друг Сапа-бай! – сказал Крижанич. – Или они нас, или мы их! Отдай своих дураков Тулубаю, пусть куёт утварь. Быз кеттыкпыз! Мы поехали!

Глава 4. СОЛЯНОЙ ДОГОВОР
Калмыцкое знамя.
Высоко в небо устремился шест с восемью конскими хвостами и с чёрным шуршутским драконом на жёлтом шёлке. Это была главная святыня калмыков – Зуу-Оол-Ау, знамя Джунгарского ханства. После смерти первого хакана калмыков Батура бунчук не раз менял место своего нахождения. Но чаще всего он лежал в суме молодого ламы Галдана – брата правящего контайши Сенге-Сэцэна.
Главы джунгарскаих племён так и не нашли общего языка. Каждый считал, что имеет законное право на кан — возвышенное место в парадном шатре (пардаже). Каждому хотелось восседать на златокованом сундуке и стать единовластным правителем восьми племён – чоросов, хошоутов, хойтов, хотогойтов, бурутов, торгоутов, дербетов, теленгетов. А последние два племени вообще решили отколоться от ойротов и войти в родоплеменные жузы кайсаков, близких им по языку и укладу жизни.
Не напрасно осторожничал Сэцэн. Благоразумно он оставил за собой титул правителя Дэрбэн-Ойротского улуса и поручил младшему брату хранение знамени. Так уж повелось: у кого знамя — тот и главный. Галдану он прямо сказал: если что случится, тебе власть достанется. Вот и носился Галдан по улусным стойбищам-хотонам, пряча святыню. Заодно он выведывал помыслы племенных вождей и родовых старшин. От имени брата каждому он обещал некоторую долю власти, если согласятся быть советниками. Но недовольные князьки требовали курултая и сокрушались, что нет знамени в ставке Сэцэна. Без бунчука любой сбор не считался правомочным.
Самым непримиримым был нойон Гуджа. Сражался он лучше всех и совсем не подчинялся Сэцэну, оставляя ясак себе. Его единственного надо было остерегаться. Гуджа прямо заявил Галдану: если он найдёт ханский бунчук Батура, то изготовит своё ханское знамя и сам себя объявит контайшой. Галдан сильно рисковал: если выманить Гуджу сюда, к Зуун-Гару, то принять открытый бой с ним нельзя. Дозорные — вояки никакие. Ему же, Галдану, имеющему статус ламы, брать в руки оружие нельзя. Придётся с русскими договариваться.
Благо был удобный предлог – они снова готовились к ярмарке на Ямыш-озере. Вот уже больше полувека русские пользовались неограниченным правом вести торги и добычу соли на этом месте. Выгода была огромной: калмыки сбывали им лошадей для кавалерии, получая изделия из железа, и собирали ясак с кайсацких кочевий от Иртыша до Кокшетау. И пользовались защитой стрельцов.
Прибыв в хотон Зуун-Гар, Галдан впервые за последние три года вынул из сумы бунчук и водрузил на шест. Нет, не для объявления себя правителем. Просто нужно было хотя бы «проветрить» знамя, подновить шитьё на шёлке. Здесь, в Зуун-Гаре, Галдан был полным хозяином. То был его собственный улус.
Вдоволь налюбовавшись хвостатым знаменем, тайша велел своему коноводу вывести осёдланных коней и позвать своего верного соратника зайсанга Дондура. Зайсанг не замедлил явиться, и оба рысью выехали из хотона к длинному озеру, окружённому ярко-красной травой. Широко вокруг раскинулась бескрайняя степь, усыпанная скоплениями точек. То паслись отары и табуны улуса.
Сойдя с коней, знатные калмыки уселись на кочки и повели свой секретный разговор.
– Дондур, – нарушил молчание Галдан. – Наступает решающий момент. Гуджа, считай, совсем рядом.
– Да, – закивал зайсанг, – он в пяти днях отсюда, в гористых степях Баянаулы.
– Если он нападёт, нам придётся туго. Пока придут отряды из урги Сэцэна, он успеет уйти. Знамя ему отдавать нельзя.
– Но знает ли он, что знамя у нас? – усомнился Дондур.
– Жаль, что он против всех нас, – Галдан невесело улыбнулся. – Настоящий главнокомандующий порой и есть настоящий правитель… Как смотришь на уговор с русскими?
– А тут и сомневаться не стоит, – удивился Дондур. – Им нужна соль. Так пусть берут её, сколько влезет в их лодки. Всю им не собрать. Только за это пусть помогут против Гуджи.
– Что ж, решено, Дондур. Собираем караван и идём в Емиши. А хотон пусть откочует подальше к восходу солнца.
Калмыки поднялись с кочек, стряхнули стрелки ковыля, впившиеся в штанины, и вернулись в хотон. Дондур стал распоряжаться сборами, а Галдан вызвал молоденького ламу Доржи. В шатре Галдан объявил своему помощнику:
– Настал твой час, Доржи. Отправляйся в путь на заход солнца, отыщи по известным тебе приметам жилу золота и возвращайся с мешком, полным самородков. Если душа Гуджи переселится, мы отольём статую Просветлённого и отвезём в монастырь Аблай-Кит.
– Слушаюсь. Это будет наш дар к Празднику зуба Будды, – поклонился Доржи. Галдан ему ответил тем же, и помощник исчез.
Наследник контайши и сам так умел, – мгновенно появляться и исчезать. Только в буддийских дацанах могли научить слиянию в одно мысли и действия.

Замирение непокорных
Доржи шёл уже четвёртый день, держась прямой линии, провёденной мысленно от правой ноги Корякова яруга к солнцу. Степь была ровной и понемногу повышалась. Возле озера Калкаман Доржи остановился передохнуть и продолжил путь по его поверхности, прямо по солёной корке, отыскивая наиболее прочные участки. Ему оставалось идти ещё дня три.
Несколько раз за эти дни к Доржи подъезжали кайсаки. С любопытством он разглядывали монаха, словно какую-то редкость. Некоторые слезали с лошадей, догоняли Доржи, трогали его за рукав, дергали за синие штаны, щупали полы его желтой шёлковой дабы. Но монах не обращал внимания и шагал, как заворожённый. Ничто не должно было мешать его пути. Если бы эти встречные попытались удержать его, лечь под ноги, Доржи все равно шёл бы вперед, таща их на себе или ступая прямо спинам.
Вдалеке появилось облако пыли. Доржи все также шёл, глядя перед собой немигающими и невидящими глазами. Облако разрослось, поднялось выше, послышался многократный топот копыт, и в пыльной дымке обозначились фигуры всадников. Отряд остановился, и от него отделился предводитель.
Доржи упёрся прямо в него и стал напирать. Латник высвободил свою руку и звучно шлёпнул монаха по бритой макушке. Тогда лама очнулся и поглядел на латника. По свирепому выражению его лица Доржи догадался, что это Гуджа – грозный противник Галдана и правителя Сенге-Сэцэна.
Как только нойон спешился, лама поклонился ему, сложив ладони лотосом. Гуджа издевательски захохотал:
– Глядите, воины, не то парень, не то девица! Тебе плешь не напекло, монашек? Куда тебя несёт?
– Скоро День Далада Перахяра –Праздник Зуба Будды.
– Ну да, слышали мы эту сказку. Сначала сожгли своего Гаутаму, пока он спал, а потом из огня зуб выхватили.
– Почтенный Гуджа, очень прошу вас не кощунствовать. Кара может оказаться страшной.
– Не пугай, доходяга. Видел я этот твой праздник. Собираются толпы бездельников с факелами, поднимают страшный шум с барабанами и колокольчиками и катаются по кругу на верблюдах. Наша древняя вера надёжнее. Ты лучше поворачивай назад и показывай дорогу. Мне твой Галдан нужен…
Гуджа не успел закончить. Под его ногами вдруг заколыхалась почва и появилась трещина. Нойон взмахнул руками и провалился в эту расселину. Доржи стоял, не двигаясь, и только воздел руки с чётками вперёд и вверх. Кончиками пальцев он быстро перебирал бусины и шевелил губами, повторяя сокращённые мантры.
Конники попятили своих лошадей. Животные захрапели, поднялись на задние ноги, сбросили людей и отбежали подальше. Воины попадали в колючую траву. Доржи вышел из своего кратковременного транса, поглядел на «храбрецов» и пропел мантру Просветлённого об укреплении духа:
– Избавьтесь от Дхармы – волнений и желаний, минуйте круг перерождений Сансара и впадите в благословенную пустоту Шунья! Тогда обретёте долгожданное освобождение Нирвану и узнаете свое предназначение – Карму!
Воины, слушая мантру, прекратили скулить, подняли головы, встали и выкрикнули славу Будде, который не дал им погибнуть.
– Мы в твоём подчинении, – сказал ему самый старый латник со шрамами.
– Служите Сенге-Сэцэну и его брату Галдану. А мне помогите набрать самородков на холмах с маслянистыми березами для Семи Палат.
Через три часа отряд, собрав три мешка золотых самородков, нёсся в сторону Иртыша. Изредка латники вспоминали жуткую картину гибели Гуджи, и по спинам их, укрытых доспехами, пробегали мурашки и тёк холодный пот…

Решение тайши Галдана
Ярмарка 1676 года при Ямыш-озере начиналась своим порядком. Меновой скот пасся на полянах левобережного острова. Смотрители рядов собирали плату. Погонщики разгружали, распаковывали и раскладывали ткани, утварь, шкуры и кожи. Галдан понаблюдал за торжищем, отпустил своих торговцев, а сам укрылся в хотоне, укреплённом на манер русского острога.
С помоста была видна Ямышевская фактория. Она разрослась: русские поставили три амбара, две жилых избы. С каждым годом добыча соли увеличивалась. Пристань опять обновили, и к ней приткнулось много лодок и плавучих амбаров. Добытчики наломали много белоснежных «черепов» и свезли к пристани. Две гружёных барки уже отпихнулись от причала и развернулись вниз по течению.
Галдан знать не мог того, что уже успели учесть русские: огромная часть территории маловодными степями и лесами была отгорожена Кокчетавскими горами с запада и малкосопочником с юга. С востока пути сюда преграждал Иртыш. Поэтому все эти места были свободны от калмыцкого присутствия. Дозорные хотоны были малой силой и не мешали русскому проникновению на юг Прииртышья.
Галдан размышлял о своём. Да, он поступит правильно, если отдаст русским соляные озера, позволит им брать соль круглый год. За это он вытребует себе поддержку стрельцами-пищальниками, если придется бороться с противниками его династии. Нет, пусть его брат Сенге-Сэцэн живёт и здравствует – на него он, Галдан, сам не будет покушаться и никому этого не позволит.
В шатёр робко вошел прислужник:
– Тайша-атчин, с той стороны прибыли чужаки…
– Проводи их сюда, – нетерпеливо прервал слугу Галдан.
Прислужник распахнул занавесь шатра, и в проём прошли Юрай Крижанич и Александр Левандиян, которые остановились в Ямышевской фактории, чтобы передохнуть после баянаульских приключений. Галдан махнул слуге рукой – иди вон! – и пригласил к угощению. Гости ели понемногу, следуя своей европейской деликатности. Разговор повели о мелочах.
 – Я тебя помню, чужеземец. Ты ездил по нашим улусам и призывал наших калмыков обрести веру в Бога, единого в трёх лицах. И как дело подвигается?
– Ваш далай-лама сильнее. Его наставления действуют лучше моих.
– Ну, ещё бы, – довольно усмехнулся Галдан. – Я и сам сейчас лама. Многому научил меня наш первосвященник. Где бывали, много ли чего видели?
– На Мыльном озере были в Баянауле, местных разбойников уму-разуму учили.
– А калмыцкий отряд не встречали?
– Говорят, он в Синих горах между трёх озёр пребывает,— ответил Крижанич.
– Вчера мне донесли, что он в пяти днях отсюда.
– Это нам неведомо, мы вернулись десять дней назад, – сказал Крижанич.
Снаружи возле шатра послышалась тихая возня. Занавеска откинулась, и в шатер почти вбежал измождённый Доржи.
– Учитель, – прошелестел он. – Гуджи больше нет. Просветлённый наказал его: он провалился под землю.
– А где его отряд? – забеспокоился Галдан.
– Воины покорились твоей воле, – прошептал Доржи и рухнул навзничь.
Галдан кликнул прислужников и унесли его. Знатный калмык преобразился – вечно хмурое лицо осветилось улыбкой, он выпрямился и как будто раздался в плечах.
– Слава Просветлённому! Больше нет препятствий к укреплению власти Сенге-Сэцэна! Слушайте, гости мои предложения: вам нужна соль на наших землях. Берите её, где найдёте, а нам дайте военную поддержку, Вот вам пайцза Сэцэна. А эта пайцза – для всех будущих русских послов в Китай. Пока они идут переговоры, китайцам не до нас.
Галдан извлёк из-за отворота своего халата пластинки с бирюзой и прозрачно-зелёным камнем. Крижанич и Левандиян обменялись взглядами. «Вот те на!», – подумал хорват. «Да неужели всё-таки тут есть изумруды?» – подумал грек. Приняв пластинки с самоцветными узорами, они откланялись и отправились в факторию.
В смотрительской избе у них состоялся совет с Ульяном Ремезовым, Обсудив случившееся, заключили: по всему выходит полный мир с калмыками лет на тридцать. Надо замерять территорию и рисовать карту. Всем ведомо: у кого есть карта земель, тот на них и хозяин.

Разведчик на покое
В разгаре погожий день. Весь аул Жеты Жел – Семь Ветров – на джайляу. Женщины с девчонками, даже старухи, доят коров и кобылиц, мужчины и мальчишки (кроме джигитов в дозоре) заняты стрижкой овец и объездкой молодых лошадей. Всё чаще издеу-талапкер – искатель Зелёный Муса остаётся один.
Старый он стал. Уже два семилетия Муса прожил после достижения возраста пророка Мухаммеда. Если считать годы, как Янай Кушан исчез, прошло больше полвека. Скучно аксакалу без дела. То он дремлет в юрте с пиалой кумыса; то прохаживается вдоль ручья и между скалами; то беседует со своими ровесниками. Чаще всего он пересказывает свои давние истории про чудеса в Унгуртасе, про стычку с калмыками в Калабалгасыне, про белую мглу в Джунгарских воротах.
Не раз он описывал своего друга Жаная Кушана, и старики дивились. Мальчишки заставляли повторять описания трюков в башне. Потом устроили на поляне между скалами прыгалки из веревок и шкур и отрабатывали эти трюки. Женщины беспокоились, упрашивали не рассказывать этим ангырт-жеткиншекам – неосмотрительным подросткам – про подвиги.
– Э-эй, тыпыршу емес, кыздарай, – добродушно усмехался в ответ Жасыл-Муса, – не беспокойтесь, девчата. Бугун бас бузарлар мен ерке тентек, ертен – жеткен уландар, нагыз ерлер. Сегодня балованные озорники, готовые расшибить башку, завтра – подросшие парни, настоящие герои.
Обойдя аул, Муса навестил своих немощных товарищей. Каждого подбодрил, выпил по кесешке прохладного кумыза. Каждый поудивлялся крепости и здоровью Мусы. Так ведь он не ленился утром облиться студёной водой, поупражняться. А они только пролёживают свои овчины…
Прыгалок ата уже опасался, но с удовольствием швырял камни в гранитный «блин» с дырой посередине и радостно вскрикивал, попадая в неё. Прицельному метанию научились все мальчишки, парни и мужчины аула. Камней. Это помогало на охоте и в охране скота от волков.
Всё, что осталось в памяти Зелёного Мусы от науки литвина Яная-Жаная, он передавал молодым. Самым большим чудом были посевы джугеры – кукурузы. Семена Муса привёз из Пекина, когда помогал Янаю провести в Китай посольство Байкова. Там Янай остался, и с того времени Муса с ним больше не виделся.
Омач для распашки сделали не из суковатого бревна. Тулубай – кузнец из Кызылшилика – заковал берёзовый ствол в железные кольца с крючьями. Заодно сделал китайское ярмо для быков. Распахивая делянки то тут, то там, Муса и его комекши-помощники засевали их джугерой. Занятные табананы пекли из её муки – ярко-жёлтые, не сравнить с бледными лепешками из акбидая – белой пшеницы.
После бесед через гранитные «блины» Зелёный Муса вышел на поле и углубился в высокую сочно-зелёную поросль. Оним-урожай предвиделся неплохой, но мог быть лучше. Жанай предупреждал, что семена надо обновлять. Придётся баю Киши-Суюндыку посылать на торги в Емиши и поискать у кашгарцев свежих початков джугеры.
Раздалось тявканье. Муса раздвинул джугеру и развеселился. Рыжая лисичка – от-жирен тулкишек – с коричневой гривкой подпрыгивала к вершинке кукурузного стебля и старалась ухватить молочный початок.
– Эй, забавница, любишь зёрнышки? – ласково погрозил ей пальцем Зелёный Муса.
Лисичка не испугалась старика и требовательно тявкнула: чего, мол, уставился, не видишь, что кушать хочется! Муса достал вяленого мяса и бросил лисице. Зверек поймал подачку, сглотнул и выжидательно посмотрел на Мусу: нет ли ещё чего-нибудь? Старый издеу-талапкер покачал головой и снова угостил лисицу. Та быстро проглотила лакомство, обмахнула себя пышным хвостом и стрелой шмыгнула в джугеру.
– Вот, так всегда! – притворно-горестно вздохнул Муса. – Неблагодарная, даже рахмет не сказала…

Короткий бой
Жасыл Муса вдруг ощутил тревогу: саргалдак-иволга не закончила трели. Старик спрятался на скале. Отсюда хорошо видна вся долина. С востока темнела шок-кандагаш — ольховая роща. Два дерева качались рывками — на них лезли люди. Муса глянул назад: дыма нет, аул пуст. Скрежетнул камешек. Старик увидел дозорного и поманил к себе. Юноша переместился к старику.
– Ты что-нибудь видел? – почти беззвучно спросил Муса.
– Это калмыки. Что делать, ата?
– Откочевать уже не успеем. Аттеген-ай, осында Жанай жок! Как жалко, что нет здесь Яная! Вот что, бобек-бала, скачи, предупреди, чтобы…
Тут Муса почувствовал, что кто-то клюнул его в подошву калмыцкого сапога-гутула. Старик поддёрнул её под себя. Оглядевшись, он шёпотом проворчал:
– Кайта жылан? Опять змея? Ой-пурмой, мен сондай абайсыз болам! Я стал такой неосторожный!
Джигит зажал рот ладошкой и сморщился, сдерживая смех.
– Э-эй, улан, кандай жылан? Кудайдан корку керек! Парень, какая змея? Бога надо бояться! – прошипел кто-то совсем рядом, копируя шёпот Мусы.
Муса оторопел, потом обернулся – сзади лежал старик со знакомыми глазами.
– Ой-баяй! Апырай! Кым не мында бизге келген! Кто к нам пришёл! Жанай-жан! — радостно прошептал Муса.
– Веди в аул, – велел Янай. – Надо готовиться. Я трое суток за ними слежу.
Они пробрались в аул. Янай, хоть и был старше Мусы, сохранил бодрость, походка была твёрдой. Он угадал мысли старого друга.
 – Столько лет прошло… Ну-ну, тамыр! – сказал Янай. – Ты парень, собери дозорных и скачи в поле, зови мужчин. Муса, аул пусть уйдёт в скалы.
Джигит ускакал на джайляу. Янай подыскал места для обороны и отметил их камнями и хворостинами с ленточками. Когда собрались дозорные, он велел им нарубить берёзовых жердей и притопить в озерке, потом натаскать камней и на отмеченных местах сложить стенки высотой до пояса.
Старые друзья присели возле очага. Муса сходил в юрту и принёс большой кожаный мешок. Подсыпав в очаг черных камешков, он раздул головёшки. Закурился дымок, запрыгали языки огня, вода в казанке закипела.
– Попьём моего настоя. Помнишь его, Жанай-жан? Травы, ягоды…
– Помню, дружок, Я тебя вот этим угощу.
Муса выставил пиалы Янай вынул кисет, расшитый драконами, зачерпнул и всыпал в кипяток чёрное крошево. Вода стала коричневой, потянуло густым приятным ароматом. Крошки осели на дно, и Янай дал Мусе отхлебнуть.
– Мау, как вкусно, – причмокнул Муса. – Откуда такое чудо?
– Это байхоа, чай богдыхана. У него в саду посажены деревья. Их листья и цветки мнут, перемешивают, жмут, сушат и крошат.
Со стороны джайляу послышался топот копыт. Мужчины и джигиты спешились, отпустили коней и собрались вокруг старых разведчиков. Янай объяснил им:
– В роще прячутся калмыки. Надо приготовиться. Ставьте ловчие петли, городите завалы, А мы займёмся порохом и изготовим казарги – лучные пушки. Вон там есть уголь, а там – селитра, накопайте.
К обороне готовились недолго. Семиветровцы не впервые сталкивались с военной опасностью. Но Янай удивил. Аульчане глазели на три гигантских двойных лука, чьи тетивы были соединены куском мягкой шкуры. Двое должны были держать луки, а третий вкладывал в кожаный лоскут камень, натягивал и отпускал тетивы. Каждую казаргу укрепили и натаскали метательных камней.
На петли ушли все арканы. Кошму с четырёх юрт пустили на защиту от стрел лучников. Потом аульчане попрятались. Задача была простая: глушить калмыков и брать в плен. С криками «Идут!» прибежали дозорные и укрылись за бойницами
Калмыки прокрались меж камней и кустов и вышли на открытое место. То там, то сям раздавались крики попавших в петли и повисших вниз головой. Боковые казарги стали обстреливать калмыков камнями. Центральная выпустила заряды «фырчатки». Как только они взорвались, калмыки сдались. прибыд Суюндык-младший и стал распоряжаться.
Янай и Муса предложили дать калмыкам еды и отпустить без оружия.
Суюндык согласился:
– Я в Зуун-Гар к Галдану отправлю.
Услышав это, калмыки загомонили и попадали на колени:
– Не надо! Джунгары уничтожают несогласных с контайшой. Галдан велит нас всех прирезать
Литвин задумался.
– Что ж с вами делать? Отпустить в горы?
– Жок, жок! – замахал длинными рукавами халата бай Суюндык. – Они скотокрадов приведут. Наш родоправитель Сары-батыр всыплет мне своей камчой так, что я долго сидеть не смогу.
– Да уж, строгости у вас … – крякнул Ян Куча. – Ну, так другой приговор: пусть идут в Ямышево, там их окрестят и либо в казаки, либо в Сальские степи. А?
Калмыки безропотно закивали бритыми башками с косами на затылках:
– Мы лучше сами в Ямышево уйдём.
– Ну, так идите прямо на восход до самой Ертис-озен! – свеликодушничал Суюндук.
Калмыки молча развернулись и вскоре исчезли за горизонтом.
А друзья удалились в юрту Мусы. Попивая морс, смешанный с байхоа, разведчики долго толковали о жизни.
– Оставайся жить здесь, Жанай-жан. Уже можно не служить.
– А что? Поживу немного у тебя. Потом уеду в Литву, к могилам отцов.
И Мусу вдруг что-то толкнуло.
– А поеду и я с тобой! Караваны из фактории скоро отправятся обратно на запад! И мы с ними! Проведём по степям.
– Неужто бросишь родные места?
– Я на них уже насмотрелся. Никого у меня нет. Лучше я мир посмотрю.
– Так чего расселся? Бери суму – и в дорогу!
Друзья подхватили дорожные коржуны, и вскоре топот копыт затих вдали. С неба посыпался августовский звездопад.




















КРЕПОСТНАЯ ЛИНИЯ

Глава 5. ХИВА ИДЕТ НА ХИТРОСТЬ.
Беседа в караван-сарае
На краю ущелья чинары клонились вниз, словно хотели посмотреть в бездну. Там, среди камней, прыгала по валунам горная речка. Поодаль от чинар раскинулся огороженный колючками постройками. Неразвьюченные верблюды, лошади и ишаки дремали, нарванную для них свежую траву. жевали. Во дворе было темно. Осеннее новолуние всегда было испытанием для людей боязливых. Правда, Якуб Яриов из старой торговой династии мало чего боялся на этом свете. Много раз разоряли его караван и дикокаменные кыргызы,  и калмыки. Но всякий раз Якуб возрождал дело, завещанное ему прадедами.
Духанщик Каюм в халате и с костылем, расхаживал в темноте по двору, останавливаясь возле каждого верблюда. Украдкой он постукивал костылем по вьюкам и определял, что увязано в мешках и тюках. Он видел Якуба, сидевшего под навесом, и Якуб видел Каюма, но оба делали вид, что во дворе никого нет. Жена Каюма Фируза то выходила во двор, то скрывалась в женской половине дома, то появлялась возле внушительного самовара. Иногда она что-то выговаривала дочери Гюзель и заодно присматривала за внучкой Гюльчатай, которая расставляла в арбе кумганы.
Из света двери нырнул в ночь зять духанщика Ярмат. Спустя некоторое время колеса арбы застучали по мощеной камнем дороге, и стук удалился в направлении спуска к речке. Постоялый двор явно готовился к встрече особо уважаемых людей. Обойдя верблюжье лежбище, старый Каюм подошел к навесу, где был Якуб, и присел рядом ним.
– Почтенный купец, – обратился к нему духанщик, – Я не возьму с тебя плату за ночлег и еду. ты сделал большое дело для моего караван сарая. Благодаря к тебе слава о нас облетит всю долину.
– Ты преувеличиваешь мою заслугу, – негромко ответил Якуб. – Это ты преуспел в том, чтобы поставить свою гостиницу в укромном месте,! В Хиве спокойно поговорить не дадут – много шпионов. вот и хочет хан Ядгар вдали от глаз и ушей собраться у Чимгана.
– Сегодня последняя ночь новолуния. – задумчиво сказал Каюм. – Завтра будет первая четверть Луны. Говорят, урусы празднуют наступление нового века. Странный у них счет лет!
– Урусы следуют законам Рума и Франкистана. Если ты не против, Каюм, нам надо раскурить по одному шылыму. Пусть благовонные дымы ублаготворит духов, – покивал Якуб.
– Эй, Ярмат! – позвал Каюм зятя, – принеси нам небольшой кальян!
Ярмат явился, как ночной дух. Старики даже вздрогнули от неожиданности. Он вручил каждому небольшие буковые трубки. Духанщик сгреб валявшиеся на помосте подушки, оба разлеглись, уперев локти в мягкое и сосредоточились на курении. Кальян побулькивал, клубы сизого дыма плавали над головами двоих правоверных.
Каюм, пустив очередную струйку дыма перед собой, спросил:
– А правда, что у вас в благословенном Кашгаре калмыки пытаются командовать всеми?
Якуб вздохнул и чуть не поперхнулся дымом.
– Многого не скажу, – ответил он, прочистив глотку. – Этот проклятый Галдан не знал устали. Воевал на все стороны света. Своих в крови топил, давал перцу китайцам, затюкал кайсаков и кыргызов. Теперь вместо него его племянник Цеван Раптан. Наши кашгарцы задобрили его. Но он так и не дал караванам. Меня вот под Ямышевом ждут…
– Это оттуда ты мне самовар привез. – оживился Каюм, которому мало были понятны извивы политики, так озаботившие Якуба.
– Оттуда. У русских очень много того, что нам нужно. Жаль, за свои ружья они золото требуют. Кстати, завтра мы про золото будем говорить. Посидишь с нами, все узнаешь.

Золотая приманка
Едва солнце выползло из-за Чимгана и нависло над округлой его вершиной, как духанщик надел свой халат и вышел за пределы постоялого двора. Он стал вглядываться в дорогу со стороны Хивы, отыскивая в небе хоть малейшее облачко золотистой пыли. Оно должно было принести ему огромную удачу – люди хана не скупились и щедро платили.
К приему знатных визитеров все было готово. Семья не выспалась, но поднялась до рассвета. Самовар уже курился, женщины кланялись тандыру, доставая из него румяные вкусные чуреки. Достархан ломился от сладостей и фруктов, а зять Ярмат обжаривал баранье мясо.
Гости появились совсем с другой стороны. Каюм даже в первые секунды не сообразил и чуть не накинулся на запыленных всадников с бранью. Но вовремя узнал в одном из них баспа-баши Ходжу-Нефеса и зажал себе рот ладонью. Тот не глядя по сторонам, еле заметно кивнул и проследовал в широко открытые ворота караван сарая. Остальные въехали вслед за ним, и Каюм поспешил закрыть ворота. Снаружи духанщик прикрепил клок скрученной соломы, что означало: «Никого не принимаем».
Гюльчатай принесла гостям китайские тазы, персидское мыло и налила в тазы воду. Когда баспа-баши и его спутники умылись, внучка духанщика дала им куски кашгарской ткани для утирания.
После омовения все уселись на коврики и после намаза почтили достархан. Ярмат уже успел наставить чашки с жареной бараниной, кумысом и шубатом. Отдав должное еде, все откинулись на подушки. Разговор начал Якуб.
– Всем известно, – поклонился он каждому гостю, подразумевая, что за ними как бы много людей, – что калмыки потеряли чувство меры. Торгуя с русскими, они перекрыли пути на север, караваны обирают и прогоняют обратно, а отобранный товар продают. Купечество терпит убытки. Величавая Хива, Благородная Бухара и Славный Коканд вместе с Могущественным Кашгаром не могут больше мириться с калмыцким разбоем. Персия больше не посылает караваны в нашу сторону и по Иртышу. Китай уже много лет воюет с калмыками, и в Пекин тоже пути нет. Послушаем же, что предлагает уважаемый Ходжа Нефес, надежно хранящий хорезмскую печать.
– Я рад приветствовать всех эфенди, приехавших со мной на постоялый двор у Чимгана, – приподнялся на подушках многоопытный царедворец. – Со стороны может показаться, что собрались по незначительному вопросу. Но ослабление торговли может сказаться губительно на всех наших народах.
Кокандец, бухарец и Каюм вместе с ними закивали головами, поощряя туркмена говорить дальше.
–Хана Ядгар просил передать нижайшую просьбу другим повелителям поддержать это решение. – Ходжа-Нефес прикусил спелый абрикос. – Если мы сумеем исполнить указы наших повелителей, то наша жизнь снова станет подобна соку этого вкусного плода.
Кокандский баспа-баши Юсуф неспешно ответил:
– Нам известны предложения великого хана Величавой Хивы, да продлит аллах дни их существования. Наши повелители, – Юсуф кивнул на Курбанходжу, хранителя печати бухарского хана, – ждут от нас способ, который заставит урусов идти по Иртышу и к Аральскому морю.
– Да, – подхватил Курбанходжа, – Благородной Бухаре только на руку, если мы от имени наших повелителей сговоримся об этом способе. Не тяни, почтенный Ходжа-Нефес, ты наверняка что-то придумал.
Ходжа-Нефес отер с бороды сок, выпил шубат из своей чашки.
– Эх, Каюм, у тебя самый лучший шубат, не зря ханы Хивы посылают за ним сюда, к Чимгану.
Кокандец и бухарец заерзали, Каюм благодарно поклонился и застыл, ловя каждое слово Ходжи Нефеса.
– Так вот, – сказал знатный туркмен, – с позволения наших повелителей мы должны заманить русского императора легендой о золотых россыпях на озере Кукунор, реках Яркенд и Алтын-Эмель. Есть еще предание о городке Наджа, но о нем никто ничего не знает. Я еду послом русскому императору. А Якуб поедет в Тобольск к аталыку Матвею Гагарину, захватит с собой мешочек с золотым песком.
– И все? – озадаченно спросил кокандец Юсуф. – ну и зачем русским пашам песочек? Они и слушать не станут, возьмут и спасибо не скажут.
– Не скажи так, почтенный Юсуф. Улкон-паше урусов деньги нужны, чтобы закончить войну со шведами. Он обязательно пошлет войска за золотом. Это для нас золото – металл украшений. А для урусов и других капыров-неверных оно главное божество, дает легкое богатство.
На том посольский диван и порешил. Ходжа-Нефес обратился к Якубу:
– Я заберу твой караван с собой и погоню его в Москву через Астрахань. А тебя Гагарин сам повезет к своему императору. Смотри, оберегайся, чтобы тебя не стали пытать. В столице урусов я отдам тебе выручку за твои товары.
– Разумеется, доля твоя, как положено, – обрадованно сказал кашгарец. – А я поспешу к Ямышеву.
– Поспеши, – заключил туркмен, – сроки считай по окончании новолуний. С них начнет свой ход другая жизнь на земле.

Степное ристалище
С того дня, как Ходжа-Нефес увел караваны в Астрахань, минуло десять новолуний. Якуб давно уже прибыл на Иртыш, примкнув к аулам Канжыгалы. Непостижимая вещь этот узун-кулак! Кайсаки уже знали о хитрости, придуманной Хивой, и о той роли, которая выпала Якубу Яриову. Старшина батыр Каукен назначил кашгарца старшим туленгутом, зная, что все купцы из Яркенда не только изворотливые торговцы, но и хорошо подготовленные воины.
– Поучи моих увальней, – попросил он Якуба, – палками махать и камнями кидаться они еще умеют, а вот биться на клинках никак не выучу. Не стесняйся, лупи их, пока не дойдет до них твоя премудрость.
Места были незнакомые – сюда торговая династия Яриовых за 150 лет ни разу не добиралась. К северу протянулась сеть речек и озер, к югу простиралась корытообразная низина, на которой толстым слоем лежал кремневый щебень. Кое-где темнели ямы-копанки, из которых бескаринцы доставали мягкий каменный кизяк, который горел ярко и дымно, давал больше тепла, чем сухой коровий навоз. Якуб специально обследовал копанки, набрал образцов и смекнул, что это может быть хорошим товаром. И загадал, что надо бы в Ямышеве с опытными знатоками переведаться насчет этого топлива.
Мешочек с золотом он носил под плечом на шнурке, и о нем никто не знал. С туленгутами Якуб занимался с невеликой охотой – время поджимало, нужно было вовремя прибыть в Тобольск. И он придумал, как выполнить задание старшины Каукена и свою выгоду соблюсти. Глядя, как дюжие жигиты машут саблями и тычут пиками, купец сообразил, что достаточно набить руки и выработать силу удара.
И Якуб повел парней к самой большой копанке. Здесь он велел им– большими клинками вырубить площадку. Туленгуты с удовольствием резали дерн и нарубали сланец плитками, складывая нарезку по сторонам раскопа. Старухи и женщины тем временем приготовили скатки из негодной шерсти, вымочили их и просушили. Получились подобия туловищ. Их растыкали рядами на шестах, посередке каждую скатку обвязали сланцевыми плитками. И потом жигиты неслись на конях вдоль этих рядов и били наотмашь клинками, на обратном пути сбивали чучела пиками.
Убедившись, что туленгуты стали действовать более уверенно, Якуб пригласил Каукена на смотр. Однако посмотреть явились все аулы. Люди посчитали для себя это праздником и собрались на кремневых полях, не забыв прихватить с собой угощение. Рядом с кашгарцем в кругу старшин оказался мужчина, облик которого выдавал в нем воина. Туленгуты под вопли аульчан с криками носились вокруг шестов со скатками, имитировали бой между собой, а батыр пристально наблюдал за ними. Когда ристалище закончилось, он уважительно посмотрел на Якуба и сдержанно сказал:
– Хвала тебе, многомудрый кашгарец! Мы соберем обученных тобой бойцов в одном месте, и они распространят твою науку на всех будущих сарбазов. Ждут нас трудные сражения.
– Кто ты, незнакомый кахарман? – с трепетом и волнением спросил Якуб. – Я много здесь слышал Богенбае, лучшем из лучших предводителей-аталыков.
– Это я. Я прошу тебя ехать со мной в мою ставку. на встречу, которая перевернет наше будущее.

Глава 6. КАПКАН ДЛЯ ВОЕВОДЫ ГАГАРИНА
Боярская дочь
До ставки Богенбая было всего полдня пути. Отправились рано, при звезде Шолпан. По дороге Якуб выразил свое беспокойство – не опоздает ли он к воеводе Гагарину, – но батыр успокоил гостя: как сообщали с Алтая, князь еще в пути, перегоняет обозы в Тобольск.
Якуб сообразил: торопиться не стоит, калмыки разослали дозоры, это помешает ему добраться до слияния Тобола с Иртышом. На свою беду русские научили их плавать по реке на лодках и плотах. Наверняка Ходжа-Нефес в пути до Астрахани повернул к югу от моря, чтобы обойти его со стороны Ирана и выйти на Дербентскую тропу. Она одна оставалась безопасной из всех троп Великого Шелкового пути. А это надолго, и придет туркмен в дельту Волги не раньше 1713 года.
Поэтому кашгарский купец отдался на волю событий. Лошади неслись, выбирая направление от водопоя к водопою. Богенбай отпустил поводья, держался за переднюю луку седла и тянул нескончаемую казахскую мелодию. Якуб зорко оглядывал просторы, стараясь запомнить ориентиры. На китайскую бумагу он наносил все, что заслуживало внимания. Конечно, это не карта, – у купцов Кашгара были свои тайные знаки.
К светлому вечеру уже были в большом ауле на берегу речушки Оленты. Богенбай закончил свою песню и спешился, Якуб последовал за ним. К ним бежали со всех сторон мальчишки, приветствуя народного кахармана.
Туленгуты батыра увели коней, а сам он повел Якуба в одну из гостевых юрт. Здесь гостя приняли прислужницы – калмычка и русская, – устроили удобную постель и вышли наружу. Кашгарец прилег на груду тюфяков, покрытую тканями-зенденями и вздремнул в ожидании, пока хозяева пригласят к дастархану. Но дремать ему не дали.
Немного погодя в юрту тенью проскользнула русская прислужница и шепотом попросила господина не сердиться и выслушать ее.
– Если господин захочет, то я … ну, это самое, – сбивчиво шептала не старая, миловидная женщина, – только не прогоняй меня, дай высказать просьбу.
– Говори, а с «этим самым» успеем, – разрешил Якуб. – Не торопись, говори внятно.
История женщины не удивила Якуба – вот уж почти сто лет, как джунгары постоянно торговали людьми. Русские выкупали своих и обменивали на лошадей калмыцкий и кайсацкий ясырь. Русские пленники тоже попадали в «этот оборот».
– Увези меня отсюда, – шептала она, глотая слезы. – Я давно в церкви не была, у меня муж законный есть.
– А как ты сюда попала? Тебя кто-то продал на базаре?
– Нет, господин. Дома на Руси я росла у батюшки-боярина. Как на возрасте стала, меня сговорили за татарского знатного мурзу  Бакича. Он увез меня в Казань, а там в ночь напали разбойники да и схитили меня. Прислали к мужу троих своих товарищей и потребовали выкуп, а муж мой взял и убил одного из них. Другие двое зарезали его и скрылись.
Женщина говорила, мешая русские и тюркские слова. Но купец с пятого на десятое понял, что разбойники передрались из-за нее – кому ею владеть. Палили друг в дружку, ножами резались.
– Я того ужаса не снесла и убежала. К Волге вышла, увидела лодочный караван и покричала. Взяли меня на лодки, и я их просила отвезти меня к отцу. А они, лодочники, как узнали, что я боярыня да княгиня, заперли меня. И оказалась я опять в полоне.
Из дальнейшего Якуб понял, что караван уплыл в Персию, и там молодую вдову продали в свиту хивинского визиря. Когда на караван визиря напали калмыки, он откупился от них Татианой. Она сбежала от них, – ночью уплыла на чьей-то лодке вниз по Иртышу.
– И попала я в аул рода бес-кара. Тут было не лучше, – продолжала говорить она прерывистым от слез шепотом. – Старшина взял к себе, заставил жить с ним. Я родила сына. Старшая жена-байбише сына убила увела меня в скалы, привязала веревкой к древу и бросила.
На этих словах женщина залилась слезами. Кашгарец стал гладить ее по голове  утешать, как ребенка. Какое могло быть «это самое», когда у бабы такое горе. Из дальнейшего всхлипывания Якуб понял, что Татиана смогла распутать аркан и пошла куда глаза глядят. И вышла на аул батыра. Здесь ее приютили и отдали в прислуги главной юрты.
– А отец-боярин твой кто был?
– Князь Гагарин. Он и сам потом выехал в Сибирь. Тут, в степи, слухи-то, как огонь по траве летят.
Кашгарец почувствовал знакомый прилив купеческого куража; вот это выгода! Да с этой Татианой можно ехать безбоязненно.
–А есть у тебя знак, по которому он тебя узнает? – спросил он.
– Как нет, есть.– Татиана залезла рукой за пазуху и вынула на свет божий небольшой золотой крестик. – Вот, сохранить сумела, никто не отобрал.
– У нас, басурманов, всегда так, – шутливо сказал кашгарец. – чужую веру всегда уважаем. И чем он особенный, твой амулет?
– На нем отец самолично слово «Бог» иглой нацарапал.
Купец снова ощутил прилив радости.
– Вот что. Ты про «это самое» забудь. Я заберу тебя у Богенбая, доберемся до Тары и оттуда князя Гагарина известим. Пока иди по своим делам.
Глаза Татианы засияли сквозь слезы. Она поклонилась по-русски, Якуб приложил концы ладоней к своему лбу, к груди и к животу, возвращая честь на азиатский манер. Женщина тихо исчезла, как и появилась.

Тойгын –совет батыров
Якуб вышел из гостевой юрты, нарочито потягиваясь – будто поспал. Услышав голос посыльного туленгута: «Агай, батыр Богенбай шакырады! Батыр зовет!», купец поспешил к Богенбаю.
В большой двенадцатикрылой юрте его уже ждали за дастарханом шестеро крепких мужчин с жестким взглядом. «Явно все вояки», - наметанным глазом определил купец. Богенбай простер руку к Якубу и обвел ею юрту:
– Садись, почтенный купец, ты для нас очень важный гость!
Батыр усадил кашгарца на почетное место. Как водится, разделал копченую голову барашка, наделил своих товарищей, а всю голову отдал Якубу.
– Намаз потом сотворим, – сказал Богенбай. – Поедим и поговорим о деле. Это и будет наш совет-тойгын
И потекла неспешная беседа. Слушали больше Богенбая, так как еще в1710 году его избрали и объявили главнокомандующим – кол-басшы.
– Нам необходимо решить много задач, – говорил батыр в перерывах между едой и питьем. Калмыков китайцы гонят от своих границ, и нам приходится с калмыками биться из года в год. Из-за них родовые общины Старшего жуза уходят со своих земель на север, сюда, под Кокшетау и под Кушмурын.
– Да-а, Боке, времена не хуже кучумовских, – почесал затылок за ухом тот, кого звали Жазы. – Тогда Кучум с севера кипчаков гнал. Теперь вообще между тремя огнями. Китайцы на заилийские земли зарятся. С севера орысы постоянно по Иртышу спускаются. А калмаки и с нами, и с ними, и с китайцами во вражде.
– Нет им места на наших землях, – сурово и жестко сказал другой батыр, Олжабай.
– Нет, тут надо бы обдумать. Не мешает с ними одак-союз заключить, – ответил невысокий, но крепкий жилистый Малайсары. – калмыки хоть по-нашему живут. Скот пасут,кочуют, живут в юртах и шатрах.
– Ага, и наши аулы жгут, женщин всех себе забирают, а мужчин, от младенцев до стариков, убивают, – возразил четвертый батыр Тугел. – Они вот весь Иртыш заняли, а скоро в наши степи пойдут. Им наши джайляу нужны боевых лошадей пасти.
– Ну да, с нами воевать и орысам коней продавать, – подхватил шестой гость, Каукен.
– Так, высказались все. – подытожил Богенбай. – Якуб, скажи, что затеяла Хива?
– Вроде бы ничего особенного. – пожал плечами кашгарец. – Ходжа-Нефес везет улькон-паше орысов золотой песок и передаст с ним пожелание молодого хана Хивы. Тот хочет, чтобы орысы послали войска в земли калмыков на золотые россыпи на юг, за озером Зайсан. Мне надо добраться до князя Гагарина с подобным предложением. Если войска пойдут, калмыки присмиреют, караваны опять пойдут по кайсацким землям.
– Нас никто не попросит, нас как бы и нет, – мрачно сказал Каукен. – Косят нас калмыки, которых мы бьем к выгоде китайцев. Орысам только лошади и золото нужны. Да только и им достанется на орехи. Цеван Раптан не хочет делить с орысами дань и отказывается продавать коней.
– Хорошо то, – заключил Богенбай, – что нам выпадает время для ожидания. Сарбазов будем готовить здесь, у меня, и в Косагаше. Пусть орысы идут вверх по Иртышу. Калмыки оттянут силы на них, и на юге хану Тауке станет полегче. Гость наш Якуб, мы тебе благодарны за то, что ты у Каукена провел обучение. Теперь его туленгуты другим покажут твои умения. За это ты достоин подарка. Мы тебе снарядим караван с нашими товарами.
– Благодарю, батыр Богенбай! Если можно. Отпусти со мной русскую работницу Татиану. Нельзя ей тут находиться – она знатная особа.
– Да ты что? – простодушно удивился кахарман. – И кто же она?
– Она дочь аталыка Гагарина.
На время все замолкли, потом шумно выдохнули.
– Забирай, забирай ее! Нет, что было бы, если бы аталык узнал о том, что его дочь у нас? – воскликнул Малайсары. – он агатай решительный!

У князя Гагарина
До Тобольска Якуб отправился из Косагаша. Здесь его задержали, чтобы он показал, как оборудовать для сабельной рубку и провел несколько тренировок. К каравану прибавили еще десятка два навьюченных лошадей. С берега туленгуты свели караван на плоты и дали проводников-рулевых.
Кайсаки-плотогоны довели караван до первой казачьей засеки и с соблюдением всех процедур передали Якуба орысам. А те уже приняли свои меры. Татиану усадили в возок и повезли с охраной. Якуб передал караван в руки казачьих кормщиков, а сам верхом понесся в Тобольск.
Засеки встречались чаще. Якуб наскоро закусывал, брал свежую лошадь и мчался снова. От Черлака до речки Омки он добрался за полдня, до Тарской слободы скакал день. И до бывшей столицы Кучума – еще день. Ночевать не оставался – подходило последнее новолуние до срока, назначенного Ходжой-Нефесом.
Не постигал Якуб, почему так значимы новолуния. И только в Тобольске, когда его разместили в каменной палатке Гостиного двора, он услышал от местных жителей краем уха, что только в новолуние князь Гагарин чувствовал себя хорошо. В остальные недели его грызла хандра, а в полнолуние ночами за ним ходил специальный страж, чтобы будить и не допустить хождения во сне.
За два дня, которые Якуб провел в ожидании, его зазвала к себе Татиана. Был для нее гостем драгоценным, и ей хотелось попросту поговорить с кашгарцем, приласкать по-дружески, как брата. Но. принужденная важничать, она держала себя строго. Пригласила присесть, велела подать угощение, приличное для кашгарцев.
Якуб из вежливости попробовал из каждого блюда понемногу и встал с лавки – пора идти. И только в просторных сенях, невидимо для прислуги, княгиня обняла Якуба, поцеловала троекратно и прошептала: «Будь названым братом моим! Век за тебя бога буду молить!»
Князь вызвал к себе Якуба на третий день после приезда. Насупясь, он изобразил самое свирепое выражение на лице и тяжело обронил:
– Твое счастье, бухаретин, что вызволил мою дочь из полону. Так, говоришь, в твоих краям золото россыпями прямо под небом лежит. Сказывай, как на духу, а не то – вон пытошный мастер стоит…
– Нет нужды в нем, – спокойно ответил купец. – именем всех предков своих заверяю, что есть золото в тех местах. Свободно взять его невозможно – калмыки перегородили пути.
– Мешочек твой передали мне, приказные кислотой капали. Дал твой песок прозелень яркую. Что ж, торгуй, разрешаю.
И князь отпустил купца, махнул рукой и палачу – иди мол. Гагарин высыпал содержимое мешочка в ладонь; покачал вверх вниз. Потом, достал из кафтана склянку, отсыпал в нее половину желтого песка и спрятал. Хватит с царя Петра и половины, сказано же – проба!
Потом кликнул стража и велел позвать казака Трубникова. Когда тот явился, князь объяснил ему поручение: ехать в зюнгорские земли и за озером Зайсан отыскать и реку Яркенд, и речку Алтын Эмель, и озеро Кукунор.
– Как удостоверишься, что бухаретин не врет, вернешься и голубем пошлешь весточку мне в Питербурх. Я туда днями поеду.
Трубников вышел из воеводской избы и через час уже проскакал через южные ворота. Князь поглядел, отогнув занавеску, потом задумчиво произнес:
– Скачи, Трубников. Найдем золото – нам награда, не найдем –плаха

Глава 7. ЗА ЯРКЕНДСКИМ ЗОЛОТОМ
Чаепитие в Мытищах
На тропе под Дербентом было спокойно. Ходжа Нефес в тысячный раз благодарил аллаха.. Мудро поступил посол Хивы: и путь выбрал надежный, и гонцов послал в дельту Волги, чтобы нашли покупателей. Решили продать все, а выручку сложить в посольскую казну.
Так и поступили. Астрахань давно уже была русским городом, но базар был пестрее восточного халата. Быстро продав все движимое имущество Якуба, не стали медлить и отчалили в купленной ладье. Поднимались до Нижнего Новгорода, от него по Оке проплыли до Москвы и остановились на подворье Хивы. С подворья послали гонцов в Санкт-Петербург с известием о готовности хивинского хана к вечной дружбе и прочному Союзу.
С берегов Невы быстро пришел ответ, и двух недель не прошло: улкон-паша, то есть император Петр будет в Москве проездом из Воронежа, где доглядывал корабельное плодвище, сиречь постройку суден. И не успел Ходжа Нефес подготовиться, как в Москве объявился сибирский губернатор князь Матвей Гагарин. Туркмен послал к нему на подворье Икрама – потолкаться, послушать, благо ловкий караван-баши знал с десяток чужих наречий, и урусы и принимали его за своего.
Икрам в башкирской одежке просочился на гагаринский постой в Мытищах – где груз потаскать, где за скотом присмотреть, и везде помалкивал и жадно слушал, о чем говорят. Говорили всякое, но главным было то, что шведы сильно напирали. Пять лет, как прошла Полтавская битва, но шведские паши не унимались. Франкистанцы не вмешивались, но им не нравилось, что урусы хотели морями овладеть. Турки натравливали крымчаков на урусов.
Но самое нужное сведение Икрам добыл без труда. И помогла ему дочь князя Татиана. Гагарин привез ее с собой, чтобы водворить ее в московский дом Бакича. Караван баши пробрался к ней под видом носильщика, когда перевозили ее скарб.
Сиятельная вдова красовалась в богатых нарядах, и трудно было признать в ней прислужницу кайсацкого бая. Пока челядь растаскивала пожитки по горницам и кладовым, Татиана зазвала Икрама в светлицу, кликнула мамок, и те живо накрыли чайный стол по азиатскому заведению. Натаскали ковров, нагромоздили и взбили гору подушек.
– Откуда это у князя, ханум? – подивился Икрам. – Такой же я видел у одного духанщика.
– Это мой тятенька, когда в Нерчинске был воеводою, – объяснила Татиана-ханум, – наладил тропу в Китай из острога в обход калмыков. По ней и привезли два самовара, обменяли у солдат, а потом каторжники стали их ковать для Ямышевской ярмарки.
– Ага, – сообразил Икрам, – там и купили наши сарты с десяток этих самоваров. Интересно, что с ними делали китайские солдаты?
– Тятя говорил, что у них это как печки были. Ты уж пей, что захочешь, вот сбитень попробуй. До нас чай редко доходит, дорогонько стоит.
Икрам развязал свой кожаный кисет. Изнутри пахнуло сильным цветочным ароматом.
– Вот, ханум, попробуй. Этот чай редко к урусам попадает. Китайцы его делают из нижних лепестков цветка.
Прихлебывая из деревянной кружки-достакана, Икрам слушал разомлевшую княгиню, изредка вставляя вопросы и реплики. Главное он уже услышал: Якуб доехал благополучно, благодаря Татиане избежал допросов с пристрастием и точно выполнил поручение Ходжи-Нефеса. Гагарин привез своему улкон паше Петру мешочек с золотым песком. Закончив гонять чаи, Икрам откланялся. Княгиня отпустила гостя и на прощанье одарила Икрама серебряными слитками.

Золотая приманка
В Москву возок царя Петра въехал на большой скорости.. Увидев из возка суету на подворье Гагарина, Петр велел позвать воеводу. Князь Матвей сломя голову помчался к возку.
Петр, уже вылез наружу. Гагарин подбежал к царю, ловя длань царя для лобызания.
– Оставь свой политес, князь, – пробурчал Петр. – Веди в хоромы.
Суета утроилась. Челядь окружила царя. Но Петр двинул локтями, лакеи скатились со ступенек, а император вступил в горницу. Стол ломился от снеди. Царь сел на лавку, расставив ноги в ботфортах, придвинул к себе штоф мальвазии и кусок жареной телячьей ноги.
– Ну, сказывай князь. Мне уже донесли о деле твоем, – сказал Петр, отрывая зубами ломти мяса и запивая их вином.
– Изволь видеть, государь, – сказал Гагарин и выложил на свободное место стола раскрытый кожаный кошель. Изнутри блеснул золотой песок.
– Изволь, посмотри. Вот песок, что есть прямо под небом в зюнгорской землице выше Ямышевского подворья. Тольку времени надоть проплыть по Иртыш-реке, что землю в верховье своем роет, аки зверь дикий, и золотой песок наносит. А еще выше Яркенд-река, вся по золоту течет. Так азиаты сказывают. От Хивы трухменец Ходжа-Нефес о том же толмит.
– Ну, азиаты соврут – недорого возьмут. Но их враки на руку нам. Посылать людей надо, пока сами дорогу уступают. Новые земли сгодятся, а в золоте пуще того нужда – войну со шведами кончить надобно. Собирайся в Кремль, трухменца послушаем. Как закончим – езжай обратно и готовь экспедицию, я офицеров вышлю.
До Кремля домчали со свистом. Царь торопился. Не любил он Москвы. В думной палате царь принял туркмена в чем был – в походном снаряжении. Ходжа-Нефес понял – тянуть с церемониями не стоит, и изложил все, что велел ему передать молодой хан Хивы.
– А еще, улкон урус-паша, хан Хивы в знак почтения и вечной дружбы передает тебе немного золотого песка. Этот дар небес есть на берегах Арала, там, где Сейхун и Джейхун (Сыр-Дарья и Аму-Дарья) несут свои воды в серединное море-озеро. И желает хан Хивы, чтобы послал ты туда отряд и построил у Сыр-Дарьи городок такой же, как возле бывшего Искера на Иртыше.
– Раз желает, так пошлем и построим, лишь бы вечный союз был. Передай великому хану, что мы рады другу и союзнику. Ну, дела ждут.
Трухменца препроводили до его подворья. Гагарин отъехал сам, а Петр вскоре со своим конвоем скрылся вдали. Воевода Гагарин вернулся в дом, отдал наказы, благословил Татиану на ведение хозяйства и отбыл в Тобольск далее править царскую службу.

Полуполковник Бухгольц
Было важное дело – на Балтике формировался первый русский флот. В мае на воду Финского залива была спущена шхуна «Наталья», и Петр превратил ее в свой плавучий кабинет, переселясь на время сюда. Здесь и попал ему на глаза преображенец, командир охраны с капитанским чином Иван Бухгольц.
Утром 22 мая 1714 года наступал редкий для Балтики ясный день. Государь вышел на палубу своей шхуны и обозревал панораму залива. Первая флотилия была выстроена по ранжиру, и мачты парусников напоминали лес, из которого они были срублены. Дать команду – и на стволах вспыхнут широкие цветы парусов.
Бухгольц подошел и осмелился отвлечь государя, чтобы доложить о прошедшей сторожевой смене. Царь как будто бы обрадовался:
– Ты то мне и нужен, Иван! Принимай команду, поедешь искать золото в зюнгорских землях. Даю тебе чин полуполковника, должность генеральную. Дойдешь до Ямышева подворья, там острог поставишь и перезимуешь, потом тронешься далее.
– Есть государь, – смиренно ответил Бухгольц, хотя ноги сами просились в пляс. Наконец-то судьба вырвала из безродной доли!
– Не торопись благодарить. Поручение зело опасное, – государь словно угадал затаенную радость молодого служаки. – Вот тебе указ, следуй в Москву, там соберешь шлюпки, баркасы, лодки. И начнешь с того, что разведаешь речной путь до Тобольска. Князю Гагарину нарочного пошлю. Отряд солдат там же ждет.
– Государь, позволь соображение насчет солдат высказать.
– Говори, дельно скажешь – награжу.
–Позволь набрать колодников заместо солдат, зачем годных людишек губить. Они тут для будущих баталий понадобятся.
– Добро, офицер! Полезная мысль. Не скудна твоя голова. Набирай колодников и арестантов. Счастливого пути тебе!
И Петр, обняв своего порученца, благословил его.
– Найди золото, сынок, без него России трудно придется.
В Москве Бухгольц явился к воеводе Василию Голицыну и вручил ему царскую депешу. Князь прочитал, тяжело вздохнул и проворчал:
– Опять своим коштом снаряжать! Не напасешься денег. Ничего. Сейчас из Китай города купчишек приструним – вмиг все найдется.
И как начали мести воеводские стрельцы – мигом на Москве реке скопилось до ста плавучих средств разных калибров. Потом сотник стрелецкий, что присматривал за арестантской оравой, вывел на тюремный двор всю сермягу в оковах и встал рядом с Бухгольцем на лобном возвышении. Указав на сиротливо торчащую плаху, он сипло проорал:
– Живодеры, воры, убивцы и тати полночные! Ждала вас вот эта невеста, да придется повременить ей до другого разу. Слушайте господина полуполковника!
Бухгольц одернул на себе амуницию, пригладил преображенский кафтан:
– Слушайте волю государеву! Лучше смерть в бою или трудах честных, чем от топора и веревки! Послужите своими животами России-матушке. Забираю я вас в поход дальний и опасный! Должны от Москвы мы реками доплыть до Сибирской земли, а там иттить в поход в дикие земли сквозь дикие народы. Кто выживет, тому простятся грехи и преступления противу человеков!
Серая масса молчала и только исподлобья всматривалась злыми бездонными глазами.
– Мне ведь грозит то же, что и вам! Или над бесхозными могилами не восплачут, или мы животы свои положим на алтарь Отечества!
Чей-то густой голос из серой массы отозвался эхом:
– Не все ли равно, где нам головы сложить, миряне! А там, глядишь, кому-нито повезет. И жить будут уцелевшие, и в миру прославятся. Айда в поход, робяты, где наша не пропадала!
Сермяжная толпа выстроилась и серой лентой вытекла из тюремных ворот к Москве-реке. Там все расселись по лодкам и отчалили. Середина гребла и держалась скученно, а по сторонам плыли струги, и с их бортов неусыпно целились в арестантскую братию пищали. Не нырнешь, не сбежишь.
– Эй, – крикнул тот же густой голос. – Скажи стрельцам, командир, пусть вольно плывут. Не забалует никто. Всем в Сибирь на волю охота!
Бухгольц задумался на время. Потом решился и дал отмашку стрельцам. Те облегченно зашевелились и расселись по скамьям. Путь был неблизкий.

Глава 8. В ПОХОД К ЯРКЕНДУ
Вдоль по рекам
Бухгольц сидел на корме офицерского дощаника. Позади был огромный путь, и полуполковник выверял пройденное по самодельной карте. Ее чертил грамотей, которого выудили из массы колодников. В арестанты Михейка попал по глупости. Попадья шла по двору храма да подопнулась. Михейка подскочил и давай подымать дородную матушку. Не сдюжил и обронил попадью, да еще оборвал наплечную часть ее платья. Верх неприлично оголился, и попадья развопилась.
Выскочил протопоп, хвать кнут и давай охаживать служку.Потом батюшка приказал свезти малого в арестантские роты, – дескать за охальничество и глумление над попадьею.
Михейка не чаял, не гадал, что судьба окажет ему благоволение. Едва его светлость офицер выкликнул грамотных, он тут же обозвался писцом (так и было). Загрузил его Иван Дмитрич по макушку. Зато Михейка жил отдельно и отдельно, на весла послан не был.
Полуполковник водил пальцем по извилистым линиям. Служка вертелся рядом ним. Разбирая михейкины каракули, Бухгольц переспрашивал малого и ставил свои пометы на изображения речных русел. Позади уже были Кама и ее приток Агидель, и надо было искать реку, текущую по широте в Зауралье. Иван Дмитрич велел подозвать другого колодника, что был вольным лоцманом на Двине.
– Как думаешь, любезный, найдется речной ход за каменный пояс?
– Как только обозначится склонение землицы к югу, там и найдется.
– Придется по берегу осмотр сделать, – вздохнул Бухгольц.
Лодочная флотилия приткнулась к побережью. Уже который раз заплывали в очередной приток и не находя продолжения к востоку, поворачивали обратно. Гребцы и стрельцы попрыгали на валунистую сушу. Одни тут же наладили костерки, навесив над ними котелки. Другие принялись тягать из воды серебристых рыбин, а третьи отправились рвать травы, ягоды и собирать коренья. Самые удачливые раздобыли несколько десятков клушиц – горных куриц, которые сильно смахивали на орлов.
Бухгольц тем временем с лоцманом, Михейкой и десятком стрельцов взобрался на гряду. Вдали, за полверсты, маячили семь идолов. Иван Дмитрия махнул: идем туда. Но башкирец-стрелец задрожал и выговорил:
– Бачка Иван Митриш! Лучше вон туда, где круглая большая гора.
– Это почему же? – недовольно нахмурился Бухгольц.
– Эти столбы заколдованные. Если влезешь на любой из них, то попадешь под солнце и окаменеешь. Туда только перед заходом лезть надо, когда солнце не обжигает.
– Эть вас, язычники! Ты же в Аллаха веруешь!
– Это не наша вера. Тут народ манцы живет, они хранят эту тайну.
– И чего ж теперь, нельзя путь разведать?
– Почему нельзя? Меня спроси, только надо на ту гору влезть.
– Так пошли, чего топчемся!
И отряд быстро достиг возвышения, смахивающего на гигантский бубен. Лезли на скалу по веревкам – со всех сторон мансийский Бубен был отвесным. Добрались до возвышенной части и встали кучкой строго на восход. Солнце томилось под облачной дымкой, но все на всякий случай надвинули шапки пониже, на самые глаза.
–  Давай сказывай, как там тебя, – велел полуполковник.
– Рахимка я. Изволь бачка, – заговорил башкирец, одушевленный общим вниманием.
Но не договорил. За большим валуном послышалась возня, и из-за него явился малорослый ковыляющий старик, покрытым густым седым волосом до самых пят. На лице были видны только кончик носа и провалившиеся узкие глаза. Заговорил голосом, похожим на детский.
– Я вам укажу путь. Река, по которой вы пришли, закончится, из нее лодки перетащите в другую. Из этой другой перейдете в третью и четвертую, последняя сама приведет домам наших соплеменников. Чтобы солнце вас не задело, зажмите в кулаках камешки с земли.
Не осознавая сказанного, поисковая группа разом и дружно наклонилась и сгребла горстями гранитный щебень. Распрямившись, они старика не увидели: на его месте курилось и рассеивалось белесое облачко. Все, даже Рахимка, обнесли себя крестным знамением.
Потом башкирец спохватился и провел ладонями поперед лицом, как бы омывая его. Как по команде, все развернулись, спустились на веревках и достигли лодок. Там уже вовсю объедались рыбой и дичью. Поисковики присели к котлам, отдали дань наваристому хлебову. После чего ватага погрузилась и двинулась к истоку Агидели.

Склока с Гагариным
До Тобольска доплыли, уже проламывая веслами тонкую ледяную корку. Канал, прорытый пленными шведами, превратился в новое русло, по которому Тобол впадал в Иртыш, а старый фарватер стал природной гаванью, куда на зиму уже сгоняли все, что плавало и держалось на воде. Князь Гагарин поместил Бухгольца с его нечаянным денщиком Михейкой в добротную брусяную избу-пятистенку.
И с того дня началась волынка. Сначала воевода, теперь губернатор, отговаривался зимними морозами, из-за которых плохо шла заготовка провианта и продовольствие. То сослался на недостаток в лошадях. Иван Дмитрич выразил готовность ехать к калмыкам, дабы привести около тыщи голов. Гагарин увильнул: дескать, жду Трубникова с известиями, который должен и сторгованных коней привести.
С Трубниковым пол-правды вышло. К весне явились трое крещеных калмыков, пригнали долгожданных лошадей и сообщили, что Трубников попал в плен и неведомо куда продан. Это Гагарина ох как расстроило, но цареву порученцу он виду не подавал. Бухгольц все про князя понял и взялся сам готовить экспедицию. Всю свою ватагу от разослал по лесам бить дичь и вялить ее впрок. Рыбарей двунадесять выбрал самых удачливых, и зачали они рыбу заготавливать на сушилах. Мастеровых он отправил чинить и строить лодки.
Князь наблюдал это, но не вмешивался. Но загадал: придет упрямый немец за боевым провиантом. Отдельный приказ Петра I у него имелся, но тратиться на гибельное дело князь уже не хотел. Мошну – большой кожаный мешок с деньгами, – выданный из царской казны, Матвей Гагарин утаил и надеялся, что у полуполковника есть путевые деньги.
Они действительно у Бухгольца были. И видя, что губернатор устранился от подготовки экспедиции, стал тратить все, что сэкономил в пути. Зима 1714-1715 годов прошла в многотрудных хлопотах. До отправления экспедиции оставалось еще немало времени, но Бухгольцу хотелось вооружить людишек и особливо тех, кто не держал еще оружия в руках, поучить прицельной стрельбе.
За этим пришлось обращаться к воеводе. Гагарин не отказал, но и не слишком торопился распорядиться, а небрежным жестом пригласил садиться и стал учинять разнос офицеру.
– Ты почто забываешься, слуга государев. Носа к губернатору не кажешь, не отчитываешься  работах? Казну разоряешь, царские деньги на ветер пускаешь?
– Ты, князь... Не заговаривайся! – вскипел обычно невозмутимый Иван Дмитрич. – Это ты должон ответ держать передо мной за бездействие. Денег на экипировку не даешь, припасы схоронил в амбарах. Мне той же осенью по прибытии выступить было велено. Путь пятинедельный, как раз бы к ледоставу прибыли. Я тут с сентября верчусь-колочусь…
– Еще что за разговоры? – поднялся со скамьи и набычился Гагарин. – Я здесь единоличный хозяин. Я вот тебя до лобного места доведу!
Бухгольц разом успокоился, уселся поудобнее, вынул пистоль и стал поигрывать им, делая вид, что рассматривает чеканку.
– У меня есть личный приказ государя, дубль-папир. У тебя он тоже есть. Зачитать?
Князь мешком осел на лавку. Безродный офицеришка уел его.
– Обо всем знал и молчал? – с обидой молвил губернатор.
– Я в твои дела мешаться не могу. – пожал плечами Иван Дмитрич. – я свою работу делаю, а ты препоны городишь. Мой гонец в Казани сидит, голубя ждет. Так когда я отправлюсь в поход? Мне людей надо обучить. Слышно, калмыки рвут свои кондиции с нами. Осенью я еще мог бы закрепиться и перезимовать. А теперь как?
– Ну, чего ты мне выговоры чинишь? Чай, я постарше тебя и летами, и чином.
– Мне чинами меряться недосуг. Государю золото нужно, войну закончить.
– Кому оно не нужно, злато-серебро… Бери с магазейнов все, что потребно. Учи людишек да поскорее отваливай.
Князь с досадою морщился, а Бухгольц вышел, не затворив дверь. И так понятно все, видно, как на ладони. Не зря в Питере и Москве подшептывали да подмигивали: не сговоришься с Гагариным – успеха в походе не будет. А поссоришься – загубить может, да так подстроит, что ты же и виноват будешь.
Полуполковник пошел прямо в Гостиный двор кремля, по пути зазвав с собой два десятка колодников. Из магазейнов они возвращались в гавань с десятью возами плотно уложенных пищалей, кулей и мешков с провиантом.

Начало эпопеи
Весной, когда сошел лед, обнаружилось, что лодки от Москвы-реки, к походу не годятся. Странным образом борта или днища оказались проломлены. Работы было через край, и Бухгольц снарядил всю свою флотилию на восстановление. Люд тобольский все чаще стал приглядываться к его делам.
Полуполковник принимал в своем брусяном доме ходоков, и все лето их поток не заканчивался. Люди просились в поход вместе с воинским отрядом, и набралось много желающих Прямых ссор с Бухгольцем князь избегал, но и ничем больше не помогал.
Иван Дмитрич все больше держал совет с поручиками шведом Лео Каландером и Афанасием Зыбиным. С первым он обсуждал чертежи фортификаций, выданные ему самим лично царским крестником Абрамом Петровичем Ганнибалом, со вторым прорабатывал все дела воинские – артикул, стрельбы и тактику.
И наконец, настал тот сентябрь, когда отряд двинулся вверх по Иртышу. По воде и по берегу двигалось до 2900 человек, половина которых были миряне, захотевшие поискать судьбу. Большинству предстояло стать населением первой крепости на верхнем Иртыше.
О ней говорили еще полвека назад.но решительных действий так и не было, так как она нужна была для поиска пути в Китай. Но потом необходимость отпала. Но вот воспарил над страной гений Петра и от прожекта перешли к делу.
Об этом беседовали офицеры в брусяном доме, который выстроил Семен Ремезов. Посумерничав, они перешли к житейским делам. По чертежу Ганнибала Каландеру предстояло возвести редут, отдельно от него – жилую слободу. На это решили отрядить невоенных мирян – пущай рубят, тешут, скоблят, домы себе ставят.
Ноябрь прошел в тяжких трудах, но крепость получилась такой, какой ее изобразил и высчитал Ганнибал. Два артиллерийских амбара встали за оградой. Церквушку оборудовали в бывшей смотрительской избе. Глинобитный ремезовский цейхгауз тоже без дела не остался. .И на ближайшей всенощной почти три тысячи человек согласным хором возносили благодарение Богу за то, что сподобил через труды и путешествия обрести долю свою и дал днесь место для добычи хлеба насущного.
А наутро через запертые ворота острожной ограды раздались гортанные голоса и внутрь влетели десятки стрел. То пришли калмыки. Намерения были ясны без слов. Бухгольц взобрался на дымовую сигнальную вышку. Приставив подзорную трубку, он оглядел огромную толпу азиатов и тяжело вздохнул:
– Не было печали, так черти накачали. – И крикнул вниз, перевесившись за перила: – Что будем делать, господа кавалеры
Отозвался Афанасий Зыбин:
– Думаю, что послать к ним парламентера надобно. Вышлем кошель денег, откупимся.
– Добро. Сам пойдешь?
– Возьму-ка я попа. Они духовных лиц не трогают.
Поручик и священник вышли через лаз и подошли к главному калмыку. Тот выслушал парламентеров, покивал, а потом рукой просигналил мергену с арканом. Тот привычно махнул кольцом витой веревки и набросил петлю на священника. Тот только прижал кошель с деньгами к груди и замер. Двое калмыков спешились, подхватили попа под локти и вознесли его в седло. Мерген с арканом крикнул:
– Хотите выручить своего ламу – приходите завтра на переговоры.

Глава 9. ОШИБКА КОНТАЙШИ
Хурал с поркой
Цеван-Рабдан с утра был не в духе. Сначала он брюзжал и кидался сапогами-гутулами в прислужников. Потом приказал привести провинившихся рабов-китайцев. Бил он их недолго. Экзекуцию прервал гонец, прискакавший с севера. Он ничком пал в ноги контайше, приложился ртом к ноге правителя и, не поднимаясь с жухлой травы, подал Цеван-Рабдану письмо на шелковой бумаге.
Насупленный контайша принял депешу и носком подтолкнул гонца, чтобы тот встал. Правитель принялся разбирать уйгурское письмо.
Посланники из Тобольска извещали что губернатор Тобольска просит дозволения, чтобы в сторону Ямышевского подворья выдвинулся большой отряд 1500 человек верхами и 1400 - на 12 стругах, 32 парусных дощаниках и 27 весельных лодках. Грузов на стругах 216 тысяч пудов, в их числе 15 мортир, 36 пушек, 852 бомбы, 5197 гранат, боезапас, железо и сталь, строительные инструменты, одежда, 46 алебард, 72 пики, мушкеты, фузеи, 46 барабанов и 21 знамя.
«Опоздали посланнички с письмом!», – подосадовал контайша. – Дорогой мой племянник Церен-Дондук уже там, встречает гостей». Досаду знатного калмыка можно было понять. Прилетели дозорники из Зуун-Гарского хотона и подняли крик: надвигается большое русское войско, хотят захватить земли… Сгоряча и отдал Цеван-Рабдан приказ о посылке 10 тысяч лучников к Ямышеву. Пока их вернешь – зима пройдет. Как бы сейчас пригодились эти 10 туменов! С юга китайцы, с запада и севера кайсаки наседают.
Пора было собирать малый хурал. Контайша велел кликнуть всех нойонов и зайсангов на совет. Все явились незамедлительно. – контайша недоволен, кто его знает… Лучше не дразнить. В прошлом месяце двум зайсангам запросто лично головы снес хивинской саблей. В шатер идти не смели – контайша давал нагоняи кухарям. Закончив, контайша развернулся к своему хуралу.
– Что рты разинули? Где вас носит? Если сказано явиться – значит, ваши гутулы должны раньше вас успевать. Кого опять нет? – загремел правитель.
– Мы все здесь. – высунулся какой-то задрипанный хутухта, предводитель отряда палочников и дубинщиков, облепленный гусиным пухом
Контайша воззрился на него и против воли расхохотался:
– Это что за чудо в перьях?
Хурал приободрился, все загалдели.
– Ладно, умолкли все, – выставил перед собой ладонь контайша, и галдеж стих. – У нас впереди много трудных походов. Нет ясности в отношениях с русскими. Хан Тауке посылает на нас свои ополчения. Китай не дает спокойно жить. Как защищать наши пределы.
Хурал снова зашумел. Каждый, перебивая других, старался донести свои жалобы до слуха контайши. Цэван Рабдан слушал всех и слышал каждого. Опять жалобы. На мгновение мелькнул страх: великий Будда, и зачем я ввязался? Сидел себе ламой в дацане, помогал контайшам. Пусть они бы и дальше й усмиряли непокорные хотоны. Сейчас такой разброд… Всем подавай отдельного контайшу, всем хочется управляться самим. Но Цэван Рабдан подавил малодушие.

Договор в Ерейментау
Горы в Ерейментау – громко сказано. Просто сопки, под травяным покровом кое-где скрыты гранитные плиты. Холмы тянутся, соединяясь с Баянаулом, Каркаралы и снижаясь до равнин с юга на север широкой лентой. Кое-где вырываются из-под земли скалистые складки и возносятся в небо на высоту от 200 до 800 метров. Редкие перелески опоясывают ручьи и небольшие озера.
Сюда, в одно из укромных урочищ, вновь собрались на военный совет командиры ополчения. Приехал и молодой наследник ханской юрты в Младшем жузе Абылкайыр. Ему едва минуло 19, но он уже прославился в нескольких сражениях с калмыками. В 17 лет он ушел воевать под бунчуком батыра Богенбая, который увидел в нем объединителя жузов и основательно учил Абылкайыра военному делу.
Дело было важное, за день его не охватить. Для тойгына специально составили три юрты Старешин рассадили в одном «лепестке, родовых старшин в другом, батыров в третьем.
Под тройным шаныраком висел гомон – гости спорили из-за того, как кому и рядом с кем сидеть. Не ссорились только батыры, им нечего было делить Абылкайыр терпеливо ждал, когда ему можно будет сказать свое слово. Самый старый гость прервал свары:
– Угомонитесь, наконец! Хватит места делить! Не на курултае! Какие великие нашлись баи да султаны! Говори, Абылкайыр!
Все затихли, приняли пиалы с чаем, разом захлюпали. Абылкайыр не торопился, зорко наблюдая за собравшимися. Дождавшись внимания, он заговорил:
– Уважаемые! Мне не было и трех лет, когда начались эти беспрерывные походы против джунгар. И снова надо воевать. Мы теряем лучших. Но мы потеряли бы в десять раз меньше, если бы наши жузы, наши правители были едины перед лицом опасности. Стыдно мне за нас всех – даже на таком скромном тойгыне не обходится без спеси. Оглянитесь вокруг! Пока мы грыземся, джунгары выкашивают нас, как урусы траву возле Иртыша. Скоро не с кем будет рядиться из-за старшинства и знатности.
Собравшиеся загудели, кто недовольно, кто сочувственно:
Абылкайыр жестом остановил спорящих:
– Уа, жамагат!. На сегодня единство нужно, как вода и воздух! Силы у нас есть, и надо сплотиться.
Богенбай поднял вверх указательный палец. Снова стало тихо.
– Кашгарские купцы нас поддерживают. Они передали нам свой хабар: джунгары сейчас озабочены войной с китайцами. Захватчикам не до нас. Русские послали большой отряд в Яркенд, остановились у озера Калатуз. Джунгары решили их окружить. И у нас есть время собрать силы, чтобы прогнать калмыков.
С места из шанырака батыров раздался звучный голос Жумагула:
– А если урусы захотят наши земли занять?
– Им нужно золото, и они хотят дойти до него в Кашгарии. Казахов они не трогают.
– Ну да, – возразил старшина рода бес-кара керей, – зато хорошо наших женщин умыкают. Байгуши и жатаки бегут к ним и поступают в казаки.
– Помолчи, старшина, – произнес Богенбай. – сами мы виноваты, забываем обычай взаимопомощи «комек». Мы с урусами не враги и не союзники, так не будем мешать их розни с калмыками. Главное, не дать договориться им всем против нас. И так уже среди нас раздор: одни за урусов, другие за калмыков.
– Мы живем также, как и калмыки. Зачем же они нас уничтожают? – подал голос кто-то из старейшин. – Почему мы, казахи, всех пускаем к себе и всегда готовы потесниться ради гостей?
Абылкайыр дослушал говоривших и снова овладел вниманием:
– Урусы не обращают на нас внимания, мы им не мешаем. С калмыками воевать нам невыгодно. Если ввяжемся – Китай и Ресей разделят Джунгарию. Нам надо оборонять земли и не допустить раздела.
Раздался дребезжащий голос старца, который смог утихомирить чванливых спорщиков:
– Молод ты, Абылкайыр, но ум твой равен уму аксакала. Так и рассудим. С Ресеем нам придется дружить, мириться будем с присутствием урусов. У них есть ружья, порох, пули, пушки. Они не воюют, но отпор дать могут. Пусть они идут в логово Цеван-Рабдана, их все равно не остановить. А пойдкт по нашим кочевьям – примем как посланников.
–  Все согласны? – спросил Абылкайыр и посмотрел на Богенбая. Тот еле заметно кивнул: дурыс, все правильно
– Жарайды! – чуть не хором крикнуло собрание.
– Жаксы, жамагат! Тогда каждый вносит свою долю для ополчения.
Из юрты участники тойгына выбирались не слишком веселые. Войны нет, а войско содержать надо…

Не сдаваться!
Бухгольц собрал в своей штабной избе всех офицеров. Они долго молчали. С 1 октября отряд трудился не покладая рук от зари до зари. Четыре недели ушли на размещение – нужно было вырыть землянки, расположить грузы, разметить площадки под городьбу, фортификационные, служебные и жилые постройки. Почти половину лодок разобрали, так как деловой древесины в окружающих сосняках не нашлось. С поручиком Афанасием Зыбиным полуполковник самолично, прихватив шанцевый инструмент, рыл в отдалении от сторонних глаз какие-то тайные сапы перпендикулярно к берегу, а потом под покровом ночи оба носили и прятали кое-что из ценной поклажи. Уже во время разгрузки и пересчета Бухгольц запоздало обнаружил, что многого, что было в письменных перечнях, не хватало.
До 10 ноября насыпали земляной вал. Весь комплекс построек расположился в 6 верстах от Иртыша и 2 верстах от берега Ямыш-озера в форме шестиугольника с бастионами и контрэскарпом, защищенным рогатками, и ворота его ориентированы на озеро. Возвели острог с магазинами (складами) для жизненных и военных припасов, дома для офицеров и казармы с палисадной оградой. Ледостав на Иртыше начался очень рано, когда строительство еще продолжалось. Отряд в 2900 человек остался зимовать в остроге, и зимовка вначале проходила сравнительно спокойно.
И вот на тебе. И гром грянул, и перекреститься не успеваешь. Только недавно уехали послы Цеван-Рабдана. Они направлялись домой, На них недалеко от острога напал отряд казахских жигитов. Барымтачи отобрали у них всех лошадей и верблюдов. и Бухгольц принимал пострадавших в новопостроенном остроге. Калмыки послали своих работников в хотон Зуун-Гар, за лошадьми и, пока дожидались их, осматривали крепость, удивлялись. Когда опять зашел разговор о возможности продвижения к Яркенду, они посоветовали немедленно послать контайше письмо и дождаться его разрешения. Бухгольц совету внял. Написав гамотку, он вызвал поручика Маркела Трубникова:
– Поезжай, друг-товарищ, авось найдешь своего пропавшего брата, коего Гагарин послал золото искать. Бери полусотню драгун и вези грамотку к озеру Нор-Зайсан, в ставку калмыцкую.
Ямышевское посольство соединилось с джунгарским, и все вместе выехали общим караваном. Но их всех возле Корякова Яра перехватил другой казахский отряд и увел в плен. …Все это пронеслось в памяти Бухгольца перед тем, как он сказал о своем решении. Как ни трудно, ни обидно было, что его, опытного бойца, оковали по рукам и ногам плутни одних и злое коварство других, но сдаваться он не думал.
– Будем готовиться к осаде, – твердо сказал он. – Костьми ляжем, а не сдадимся.

Глава 10. БУХГОЛЬЦ СТАВИТ ГОРОД
Дожить до весны
Несмотря на приход джунгар, строительство продолжалось. Бухгольцу и невдомек было, что калмыки явились всерьез воевать К весне, мыслил он себе, письмо дойдет с послами, контайша велит пропустить отряд дальше. Посему и продолжал полуполковник укреплять позицию, – как велено было ему, «ставил город». Казаки и солдаты по привычке звали поручика немчином и беспрестанно дивились его науке. Весь генеральный план  крепости они расчертили по его указке прямо по земле и обозначили кольями и насыпными валиками еще с октября и по этим крокам без устали копали, тесали, вбивали, сколачивали.
А немчин дивился искусству мастеровых. Когда рубить и пилить было нечем, они просто подкапывали стволы деревьев, валили их и отжигали корни и толстые сучья. Срубы отложили на потом, по возвращении из Яркенда. На время зимовки нарыли землянок. Все большие строения, оставшиеся от ярмарочно-соляного подворья, отвели под амбары для припасов.
И тут грянул мороз. Иртыш за ночь покрылся ледяной броней. У шведа Каландера была стеклянная трубка с мерной линейкой, запаянная с обоих концов, а внутри бултыхался крашеный кармином spurutus vini. Кроваво-красная нитка доползла до метки «-40» и остановилась. Меланхоличный швед, у которого нос был не менее красным, только и сказал «Тат-тат-та!» и вдругорядь налил свою походную баклажку крепчайшим первачом.
К нему приучила его сибирская женка Агафья, вдовевшая не первый год и беспрекословно принявшая Каландера к сожительству по приказу воеводы. Не раз добром вспоминал ее швед, поминутно прикладываясь к баклажке. Он тыркался по лагерю от темна до темна. Работы все еще было непочатый край. Успевая следить за строительством, поручик особо надзирал за расстановкой пушек. Главное – поставить так, чтобы не осталось непростреливаемых зон. Порох и ядра складывали в специальные ящики и развезли на тачках по местам.
По вечерам, сидя в натопленной смотрительской избе, занятой под штаб, Бухгольц и Зыбин дотошно выспрашивали внимательно слушали Каландера, поскольку с пушкарским делом толком не были знакомы.
– Изволите видеть, камрады, – с удовольствием попыхивал швед своей пенковой трубкой, – пушки стоят побатарейно и все нацелены по радиусам невидимого полукруга.
– Это зачем? – переспрашивал Зыбин.
– Стволы есть устремлены в одну точку и могут, поворачиваясь, иметь свой угол стрельбы. Три пушкаря могут перебить до полусотни неприятелей.
– А провиант почто растаскали по норам? – осведомлялся Бухгольц.
– Не все сгорит и не все будет захвачено.
Казки и драгуны в землянках вели похожие диалоги. Особенно живо обсуждали они проверочные стрельбы. Это ж надоть, двухфунтовое ядро влепить на десять саженей прямехонько в куль с тряпьем! Недовольны были лишь тем, что полковники (для рядовых все офицеры были в этом звании) допускали вольность со стороны калмыков. Те обосновались в развалинах своего хотона на другом берегу, по ночам перлись по льду в лагерь и шныряли среди жилья и пушек. Бухгольц приказал лишь ловить и выпроваживать непрошеных гостей, силу к ним не применять.
А чего им было не шнырять, если частокол так и не доделан, коновязи поставили снаружи. Кони стоят на открытом воздухе. Подходи кто хошь и уводи. Сами скоко раз табуны у степняков угоняли вот так же. Но больше всего тревожило всех, как пройдет зимовка. Бухгольц, обходя посты и дозоры, как-то ненароком подслушал казаков, охранявших коновязи.
– Чо, односумы, деять-то станем? Надоть бы добытчиков за дичью слать, да рыбы вдоволь наловить. Рекрутов набрали бездельных, токо вшей знай давят по норам своим. чем муштровать их, пусть бы охотились да рыбалили все скопом.
– Верно. Чай пьем, биттык – вшей – бьем. На том харче, что есть, протянем до января. щавеля с осени насолили, лук еще мал-мал есть. И ничего больше. Как бы цинга не настигла.
– Да уж, подмог воеводушка Гагарин… на Уйгурию надеялись, к зиме туда добрались бы.
Бухгольц не стал вмешиваться в казацкие беседы. Правы они, как ни крути. Сам тоже мог бы подумать, взять на баржу гурт бычков. Или хотя бы козлятины навялили в Тобольске. Поляки – мастера по части солонины – тоже не раз прямо приступали без намеков, предлагали мяса намариновать в бочках для похода.

Ночные воры
Нойон Намгал ежился от холода. Свой шатер он велел обложить листвой, но она спасала только от сквозняков. Самовар, взятый с собой, он разжигал непрерывно, пока швы не распаялись. Кликнув своего коновода, нойон велел передать малому хутухте дозорных, чтобы привели из русского лагеря пленного, который мог бы починить водяную печку. Пока же командир осаждающих грелся около камней. Очаг коптил, дым висел в шатре. Приходилось высовываться на мороз, чтобы подышать. А наружный воздух от мороза был густой как масло, и нойон дышал им, приложив ко рту ладонь трубкой.
Декабрьская ночь, звеня холодом, опустилась быстро. Хутухта Гурджа, исполняя повеление нойона, взял с собой троих самых смышленых. Едва тронулись в путь, как один из дозорных дернул хутухту за полу халата:
– Господин, а зачем нам казака к себе вести? Лучше самовары взять.
Хутухта даже плюхнулся в снег от неожиданности.
– Точно! А им оставим печку нойона, пусть починят! А потом за нею придем!
Самый смышленый сбегал к шатру нойона, прихватил обогреватель и вернулся. Калмыки припустили по сугробам, набирая в гутулы снег. Мороза они не чувствовали – от ходьбы по сугробам им было жарко. А лица и руки крепко натерли снегом. Дойдя до берега, дозорные вскарабкались наверх и притаились. Впереди вокруг костра сидели часовые. Хутухта велел своим лазутчикам ползти к другим сторожевым постам. Они разделились, и каждый затаился, чтобы было удобнее стянуть самовары.
Выполнить эту операцию удалось только хутухте. Гурджа изловчился, зацепил самовар и повалил его в снег. А потом долго подтягивал его к себе. Самовар был завернут в овчину,. Он опоясал самовар веревкой, навьючил его себе на спину и пошел обратно. Уже на середине реки он услышал позади себя ругань. С обрыва кубарем катились его дружки, а сверху орали казаки. Хутухта дошел до берега. Вода в самоваре глухо булькала и плескалась. Сквозь овчину чувствовалось, что она еще не остыла. И до него дошло, что за плоские бачки привязывали к спинам и груди китайские пехотинцы. В них была вода! Если попадали в них клинком, вода выливалась, а солдат успевал убить противника.
Гурджа присел на береговую кочку. Он не понимал, почему русские ни разу не тронули ни одного калмыка за все четыре месяца. Не трогают – значит, джунгары великий сильный народ? Жалко, что до китайцев и кайсаков это не доходит.. Дозорные прибежали, принесли самовары и приволокли металлические шары с дырками и кончиками веревок.
– А это еще что? – изумился хутухта.
Дозорный сбивчиво объяснил:
– Я услышал, как урусы говорили, что от этих шаров много жару можно поддать.
– Ну ладно, тащи, если так.
Явившись к шатру нойона, хутухта попытался лично доложить нойону, но коновод прогнал его, пригрозив плетью:
– Куда лезешь, морда безродная? Это не твое дело!
Хутухта согнулся в поклоне и получил пару ударов. Плеть стегнула по самовару, не причинив боли. Скинув ношу под ноги коновода, хутухта шмыгнул в темень. Его товарищи сделали то же самое. Последний нарочно постарался, чтобы его тюк с гранатами упал на ногу коновода. Тот взвыл от боли и запрыгал на одной ноге.
Из шатра вылез нойон с бамбуковой дубинкой и принялся охаживать его.. Набежавшие лучники стояли не шевелясь.
– Бросьте в огонь! – рявкнул нойон и бросил воинам овчину с гранатами. Те швырнули сверток в ближайший костер.
Раздалось шипение змеи. Калмыки, кинулись врассыпную. Гранаты рванули, и во все стороны полетели осколки. Грохот взрыва донесся до ямышевского укрепления. Часовые возликовали: можно выдать это за собственное дело – дескать, подсунули жадным басурманам гранаты, коими они у себя взорвали. Никто больше не спал. Все высыпали на берег и всматривались в сторону джунгар. Офицеры побыли вместе со всеми на берегу и вернулись допивать первач. Восток посинел, обозначив рассвет. Потягивая первач, Бухгольц ронял замечания, слушал сослуживцев. Кто-то посетовал, что калмыки порушили уговор.
– Ежели вы помните, еще из Тобольска губернатор послал вестников в Ургу. Да отсюда ускакал один наш вестовой. Военный начальник контайши с этим вот нойоном, который подорвал у себя наши гранаты, передал депешу. В ней он уверяет, что никаких враждебных действий от нас не усмотрено и что мы гости, – напомнил полуполковник. – Однако же действительность показывает обратное. Посему надобно усилить бдительность, крепче охранять припасы и лошадей.
– Ваше благородие! – не сдержав силы, во весь голос рыкнул Афанасий Зыбин. – Караулим, как же. А вдруг завьюжит? Кони сами разбегутся, это ж полудикие кайсацкие животины!
– Я отряжу людей, пусть перенесут коновязи внутрь. А проемы в частоколах закроем брустверами с подъямками и обольем водой, – высказался Каландер.
– Так на этом и покончим. Муштру заканчиваем, всех занарядить на заготовку рыбы. Часть лошадей пустим на мясо.
– Да мы что, немаканые, конину жрать? – вякнул было осипший вдруг Зыбин.
– Лучше конина, чем вареные сапоги, – отрезал Бухгольц. – Степняки едят, и ничего. Мы их не хуже. Наладь лучше лов рыбы из-подо льда. Все, господа. Два часа сон – и на службу.
Каландер тут же свалился на лавку и захрапел. Афанасий Зыбин вышел на мороз, потянул ноздрями студеный воздух с колкими иглами инея и хмеля разом в башке поубавилось. Он глянул в сторону Иртыша. От реки столбами поднимался пар – то весь народишко надолбил прорубей, чтобы тягать из воды рыбу. Один такой лов удался на славу – набрали и снулых сомов, и бодрых налимов. Карасей нашаривали в мелководных плесах, но проку с мелкоты было мало. Осетры прятались в глубине, и смельчаков заводить неводы на быстрине было мало.
Зыбин пошагал к берегу и заодно заглянул в кузню. Трое чумазых мастеровых возились с диковинной посудиной.
– Это у вас чего такое? – спросил с недоумением Зыбин. – Пушка? Корыто?
– Это, господин поручик, – калмыки с того берега притаранили. – отозвался старший по возрасту.
– Наши самовары, вишь, покрали, а нам лом оставили, – шмыгнул носом рослый парнишка.
– Ничо, мы его счас в лучшем виде произведем. И греться можно будет, и чаи гонять. Знай, водицу подливай, – ответил кузнец, занятый клёпклй швов. – И паять не надоть. Еще один тож соорудим сами.
Зыбин подозвал одного из рыбаков и растолковал, как вморозить в быстрине круглые дощаники и ловить осетров. Потом он пошел проверить караулы возле пушек, нацеленных в степь. То, что он увидел через бойницу, заставило Зыбина взобраться на частокол. Увиденное омрачило его до последней степени. За полверсты от ограды разбивали свои стоянки джунгарские лучники, окружая новопостроенную крепость. Это начиналась осада

Глава 11. СРАЖЕНИЕ
Начало осады
Лежа на покатом боку обледенелого бруствера, поручик Афанасий Зыбин ничего не чувствовал, кроме холода. Мороз пробирал, что называется, до костей, хотя Зыбин окутался поверх шубейки чехлом из овчины. Рядом мерзли драгунские нижние чины. Попрыгать бы, побегать, размяться… От самокуренного первача, коего надолго не хватало, рот горел адским жаром,
В чистом поле на виду у всех лучная конница калмыков развернулась в три ряда. От нечего делать метатели стрел демонстрировали выучку. Передние спешивались и становились на колено; вторые тоже пешими вставали во фронт, а третьи оставались в седлах. И все разом вскидывали свои луки, натягивали тетивы и целились в крепостицу.
А то устраивали состязания в стрельбе из лука. Подвешивали на шесте узлы из конских хвостов, лоскуты дерюги, драные малахаи и пронзали их почем зря. Самой знатной и опасной забавой было подобие дуэли. Конники становились на одну линию в тридцати саженях друг против друга и пускали стрелы навстречу. Особо удалые были меткими лучниками – их стрелы втыкались одна в другую, и расщеплялись.
И гарцевали калмыки, и джигитовали. Но видно было, что басурмане не могли стойко переносить стужу. Сменяя друг друга, они бежали к кострищам в ямах и толклись около них. Еще вчера Зыбин попробовал сосчитать их. Дошел до семисот и сбился: его повергло в недоумение то, что каждый раз смены состояли из новых лиц. И сейчас поручик вдругорядь прикинул, и вышло опять же семьсот и более. И опять это были другие, не одни и те же.
Другие офицеры, Ступин и Матигоров, тоже, оказалось, на своих флангах вели счет. И когда Зыбин сообщил им свой, они быстро подытожили: кажинный день вахту несли по 2000 калмыков. Всего их, выходит, и впрямь тыщ до десяти. И уже никого они из крепости не выпускали.
Сбившись в троицу, офицеры расселись поодаль от ограды вокруг самовара со сбитнем, да так, чтоб каждому была видна его сторожевая сторона.
- Ты вот, Афонасей, службу рядом с государем начинал? – повел беседу степенный Прокофий Ступин. – Поведай, коль не секрет, каково оно при императорской особе артикулы править?
- В оном 711 году взят был я в военную службу от рождения двадцати лет, - охотно стал сказывать Зыбин. – Определили меня в Московский шквадрон в драгуны, и служил я в том шквадроне от капральского до ундер-офицерского рангов, и в 713 году пожаловали обер-офицерский чин, произвели в прапорщики.
- Ты глянь, - вежливо изумился кроткий с виду Матигоров. - За два года как вырос!
- Так ить из баталии в баталию. Всю науку военную в вылазках да стычках прошел. Шведы и ляхи воины лихие, только успевай саблей отбиваться да ружье вовремя перезаряжать.
- Это по нашим немцам видно, - понимающе кивнул Ступин. - Что Каландер, что Политовский… Кажный троих-пятерых стоит.
- Ну, а сюда-то за какой нуждой? – полюбопытствовал Матигоров.
- Известное дело, какие доходишки у прапорщика. Жалованье не всегда вовремя, из казны монетой не всегда ссужают. Другой раз выдадут из швальни сукна на служебную потребу, ну и снесешь на рынок, обменяешь. Хорошо, хоть харч казенный, да в гарнизоне каморка отведена. И для обслуги инвалида приставляют.
- Вишь ты, увечные солдаты тоже служат? – подивился Ступин. – А тут у нас их в слободу селят. Дадут какое-никакое обзаведение, и хозяйствуй себе как сможешь.
- Ну, а тут-то оказался по воле своей али за провинность выслали? – Матигоров сопроводил свой вопрос изрядным глотком первача и запил сбитнем. – Хорош дикий мед, крепок
- Зато и здоровья через него немало прибавляется, - поддержал похвалу Зыбин. - А сюды-то по охоте поехал. Как узнал, что Иван Митрич людей набирает в свой поход, так улучил время, когда из гарнизона на базар впустили, и к нему  сбегал. В ноги кинулся было, да он остановил, Стыдно, говорит, боевой офицер, знаю тебя по Прутскому походу. Изволь, сказал, внесу тебя в комплект с повышением в чине.
– Вона как! А что же было в том походе? – спросил Матигоров, радуясь возможности продлить беседу.
– Дак пошли на турок. И поляки с нами, и молдаване  с валахами и сербами. Дошли до Прута, сечу имели немалую. Ихний паша сдался. Государь сказал: важная виктория получилась, Россия обрела свободный судоход в южных морях.
– Да, силен наш батюшка император. И тут мы новый ход жизни ищем. Найдем ли? – меланхолично промолвил Ступин.
– Найдем, не сумлевайтесь, господа поручики. – Зыбин утвердительно взмахнул рукой в овчинной рукавице и пристукнул кулаком по колену.

Прибытие Церен Дондука
Церен Дондук был не в духе. Его лицо ничего не выражало. Он сидел в своем шатре и наблюдал, как около него суетилась мелкота, пресмыкаясь на все лады, лишь угодить племяннику грозного к Цеван Рабдана.
Больше всех извивался нойон Намгал – начальник сторожевого хотона. Он уже догадался, что гнетет Церен Дондука.
– Выгони всех, - прервал свое молчание соправитель контайши.
Нойон свирепо проревел «Пошли все вон!». За мгновение шатер опустел, - все вылетели наружу, оставив их вдвоем.
– Значит так. – Церен Дондук погрозил Намгалу плеткой. – Ты послал нам гонцов с вестью о том, что по Иртышу движется огромная армия русских, чтобы захватить наши земли. Из-за тебя пришлось оторвать от сражений на юге много воинов. А на самом деле что?
– Ну, это… как его… – робко промямлил нойон, еще недавно чуть не забивший бамбуком своего коновода до смерти, – пришел отряд военных и столько же торговцев и ремесленников. Но они ставят город, а это захват земли…
– Ишь ты, какой умник выискался! Давно соображать научился? Я-то думал, что ты только и можешь, что самовары воровать…
– Я.. Это… Еще Галдан Бошокту, когда был ламой и сидел в хотоне Зуун-Гар, пророчил: как только урусы начнут строить огороженные дома, конец нашей власти…
– Ладно. Это тебя немного оправдывает. Но вот письма от Цеван Рабдана: он-то разрешил этому отряду идти до самого Нор-Зайсана. Пусть бы шли, а там контайша нашел, что с ними делать. А теперь что?
– Пусть посидят в нашем окружении. Еды у них мало. Поголодают и сами попросятся уйти.
– Хорошо. Время у нас есть. Теперь вот что. Надо отыскать следы нашего посольского каравана. Где этот твой хутухта, который так доблестно спер самовары у русских дозоров? Сюда его.
Нойон засеменил к отворотам шатра и заорал:
–Эй, живо этого самоварника сюда!
Вся обслуга, сбивая друг друга с ног, понеслась к дальней кибитке на берегу. Хутухта Гурджа блаженствовал возле самовара и с удовольствием хлебал из миски калмыцкий соленый чай с молоком, мясом и зеленью. Допив, он налил очередную порцию и поднес краешек миски ко рту. И застыл на месте от испуга. В кибитку ворвалась челядь Намгала, сгребла Гурджу вместе с миской и потащила в шатер Церен Дондука. Шлявшиеся по хотону другие калмыки только рты разинули: Гурджа сидел в позе Будды с чайной миской, а прислужники Намгала несли хутухту на кошме, словно кайсацкого хана.
Так они его и внесли в шатер, опустили на застланную коврами землю и вылетели вон. Намгал стоял слева от Церен Дондука, сам соправитель сидел на стопе войлочных ковриков-сырмаков. Оба молча смотрели на Гурджу, а тот глядел в свою миску. В полной тишине хутухта звучно втянул в себя чай и опорожнил в себя миску. Поставив миску между ступней, он осмотрелся, ища самовар, и на лице его отразилось сначала полное благодушие, а потом недоумение. С почти детской обидой на лице он поднял голову и увидел медно-красные щеки Церен Дондука и побелевшие скулы Намгала.
Церен Дондук перестал сдерживаться и раскатисто расхохотался. Намгал угодливо замекекекал козьим голосом.
– Доблестный наш Гурджа! – перестал смеяться соправитель. – Если бы ты стащил у русских все самовары, они ушли бы на следующий день после этого.
Хутухта осклабился:
– Вы только прикажите…
Намгал подскочил к хутухте, приподнял его за шиворот и грянул лицом в пол:
– Ты что, - зашипел он злобно, – не видишь, это же Церен Дондук!
– Уй-ёй! – глухо взвизгнул Гурджа в кошму.
– Отпусти его, Намгал! – велел соправитель. – Гурджа, тебе с твоими дозорными нужно найти наше посольство. Оно вышло из Ямышева, но не дошло даже до Зуун-Гара.
Хутухта схватил свою миску и кошму, покланялся раз десять и выпятился задом из шатра наружу. Потом он помчался в свою кибитку, на ходу выкликая своих дозорных.

Вылазка и крепостное «сидение»
Январь уже закончился, и вместе с ним были на исходе пищевые припасы. Еду стали урезать, и становилась она все более однообразной. Из Преснухи выловили всю рыбу, какую только можно было заманить ночью на свет факелов. Нашлись ловцы, смекалистые по части раскапывания нор. На свет божий извлекли немало барсуков, сурков и сусликов. Не побрезговали и снулыми ежами. Пожелтелые заросли мышейки (спорыша) давно уже скосили и смололи наподобие муки-посыпки, годной для заправки рыбной юшки.
Весь январь Бухгольц вел переговоры с Дондуком. Тот был неумолим: русские должны срыть крепость и уйти с Ямышевского подворья. Упрямился и полуполковник: приказ мог отменить только сам государь. Потеряв терпение, глава калмыков велел отогнать конский табун урусов. Случилось это в начале февраля. На беду, караульный был всего один. Пальнуть из фузеи он поопасался, поэтому затаился в камышах и побежал в крепость, когда калмыки с табуном скрылись в пойме. Добежав до штаб-офицерской избы, он поднял крик. Офицеры не спали, коротали ночь в разговорах.
Лицо Бухгольца озарилось мрачной улыбкой: наконец, хоть какое-то дело! Душу вымотали эти калмыки. Что ж, они сами захотели и получать перцу основательно.
– В ружье! – скомандовал он. Когда стрельцы и пешие драгуны выстроились в линию, полуполковник повел их на ограду и поставил в оборону.
Засвистели стрелы, пущенные из тяжелых клееных луков.  Они не причинили особого вреда никому. Зато свинцовые пули пробили в тройном ряду лучников изрядные бреши. Калмыки усилили атаку. Бухгольц скомандовал Зыбину «На вылазку!». Поручик выстроил из своей пехотной команды плотное каре и во главе с нею выбежал из крепости. Следом за ним Матигоров вывел канониров. Артиллерия была обустроена вне острога на отдельном дворе. Но пушечные залпы ничего не дали.
Ступин возглавил атакующих драгун, стрелявших из пистолей, рубившихся саблями и бросавших гренады. Вылазка была устроена по всем правилам европейского складу. Но то, что годится для шведов, немцев и поляков, к калмыкам неприменимо. Они просто просочились сквозь ряды и влетели в пустую крепость. И тут же они принялись– поджигать и рушить постройки. Зыбин перестроил свое каре и повел обратно в крепость. Калмыки и попали под пули зыбинской команды. Выгнав неприятеля, ямышевцы заняли укрепление. Обломками они забаррикадировали все проломы в ограде и укрылись в землянках.
Потерь среди осажденных не было. Зато калмыки заняли два амбара с припасами продовольствия и провианта в стороне от острога. Они соорудили в них защитное заграждение, прорубили бойницы. Ступин велел пальнуть по калмыкам картечью, но это не помогло. Тогда зарядили пушки бомбами и взорвали амбары вместе с неприятелем.
Обозленный Церен Дондук велел окружить острог более плотным кольцом. Бухгольц, послал ему письмо, в котором разъяснил, что был указ о строении не только Ямышева городка, но и других по Иртышу с тем, чтобы идти без неприятельских намерений и для рудной разведки; а ему, Дондуку, лучше самому уйти и не нарушать мира и покоя.
Соправитель ответил, что с великим государем калмыки всегда жили в совете, и не было указа о построении городов, поэтому острог выстроен самовольно. Лошадей калмыки не вернули.. Внезапно началось поветрие: откуда-то нанесло черную заразу, и люди стали помирать по пять, семь и десять человек в сутки. Терпя лишения, Бухгольц, его поручики и отряд мужественно продержались до пасхи.
Как только обозначились проталины во льду, ночью в полынью спустили небольшую лодчонку и укрыли шалашом из льдин и таким манером ухитрились отослать двоих гонцов в Тобольск. Но пока князь Гагарин волынил, от отряда осталось не более 700 человек, и Бухгольц скрепя сердце согласился на условия калмыцкого соправителя.

Глава 12. КОНЕЦ ОСАДЫ
Зимовальное «сидение»
Начиналась весна, но зима вовсю господствовала. Морозы перемежались с метелями. Судя по приметам, таяние должно было прийтись на окончание масленицы.
Военные действия были редкими: как только группа калмыков подъезжала к ограде и норовила стрелами сбить несколько защитников, фузейщики открывали огонь. Чаще осаждающие постоянно гарцевали у стен, а по обоим берегам носились их дозоры. Всего один раз какой-то шибко лихой нойон – прихлебатель Церен Дондука – явился с приступом и хотел было штурмовать. Но его быстро отпугнули. После этого наступило абсолютное затишье. Калмыки просто стерегли осажденных, ждали, когда те откроют ворота, выйдут и падут перед ними ничком с мольбами. Однако Бухгольц твердо решил не сдавать крепость на условиях Церен Дондука. Пусть только начнется ледоход – и остаток войска уплывет по течению на груженых дощаниках. Пусть это будет ретирада, отступление перед превосходящей силой неприятеля, по всем правилам военного дела.
Непонятное затишье тревожило. Какая-то неправильная осада была. Полуполковник велел послать ватажку пластунов, дабы разведать обстановку у Церен Дондука. Пластуны вернулись с неутешительными сведениями. Им удалось проползти через заросли краснотала, взобраться на высокий берег и обойти крепость со стороны доломитных бугров. Калмыки уставили своими походными кожано-меховыми шатрами всю площадь перед редутом. Из тополевых стволов связали клети, набили их снегом и выстроили снежный городок. В нем сидели и жгли костры сторожевые смены.
Выслушав пластунов, Бухгольц сделал вывод. Придется в самом деле дозимовать в осаде, пока не вскроется ледовый покров на Иртыше. С тем и порешили. Как только появятся полыньи и разводья, ночами люди будут покидать крепость на бурдючных поплавках. Матигоров подал мысль:
– Иван Дмитрич, надо бы загодя все пожитки увязывать да в дощаники складывать. В урочный час легче будет с места сдвигаться.
– И то верно, – подумав, ответил полуполковник. И люди без дела сидеть не будут. Да рыбный промысел пусть не бросают.
И никому не сказал он о том, что его угнетало. По всем расчетам  выходило, что надо немедля сдаваться и возвращаться. Но честь и совесть боевого офицера не позволяла соглашаться на позор. Гагарин за сдачу крепости законопатит в Нерчинский острог. Государь тем более не пожалеет. И это при всем том, что князь сделал все, чтобы экспедиция не удалась. Стало быть, яркендское золото – миф? Было бы оно на самом деле, Гагарин давно бы уже наладил вывоз и снял бы с себя все провинности перед государем.
Наихудшая беда пришла с очередным бураном. Пока стихия бесилась трое суток кряду, все сидели под кровом и не высовывались на улицу. А когда все улеглось, стали откапываться. Те, кто первыми вылезли из наносов наружу, обнаружили на снегу там и сям валявшиеся гнилые конские шкуры. И эти первые умерли через сутки в корчах от кровавого поноса.
Каландер, кое-что кумекавший в лекарском деле, сразу сказал, что коварные калмыки подбросили заразу, использовав метельный ветер. Приняли меры, какие только могли. Первач стали крепко солить перед питием – вот и все лекарство. Кому-то оно и помогло, но поветрие все же косило людей.  Их заворачивали в ткани, предназначенные к продаже, складывали в опустевших землянках и заваливали эти землянки грунтом, раскапывая валы.

Лед тронулся
Терпя лишения, Бухгольц, его поручики и отряд мужественно продержались до первых проталин во льду. Перед самой пасхой, когда лед растрескался и тронулся по воде, Бухгольц распорядился послать еще одну пару гонцов по льду.
– Быстро, пока не видят калмыки, снаряжайте нарочных. Пусть сплывут по ледоходу вниз по Иртышу. Те, что плыли первыми, могли и сгинуть.
Плыть вызвались пластуны. Они ловко соорудили простенький ковчег из нескольких льдин и жердей. Запихав туда круглую лодчонку-обласок, пловцы оттолкнулись шестами от берега на быстрину. Течение подхватило их, и через полчаса ледяная палатка затерялась в утреннем тумане.
Когда же встало солнце, еле живые, но уцелевшие защитники крепости услышали за оградой рев бычьего рога. Калмык с бунчуком на пике – белым хвостом яка – выкрикнул на ломаном русском языке приглашение к переговорам в полдень. К назначенному времени явились более знатные джунгары. Один из них зычно объявил:
– Эй, зовите вашего нойона, наш зайсанг Дондук-Церен с ним поговорит!
Матигоров, несший  в этот день вахту, скомандовал:
– Ружья в гору! Кто-нибудь, смотайтесь живо за господином полуполковником!
Но Бухгольц в вицмундире, при шарфе и офицерском поясе с прицепленной шпагой уже появился на валу. Оглядев прибывших, он увидел Церен Дондука, откозырял ему особым салютом Преображенского полка. Зайсанг, увидев мужество и решительность Бухгольца, уважительно поднял руку ладонью вперед и хотел начать речь, но офицер его опередил:
 – По какому праву вы держите в осаде подданных русского царя, коего данниками являетесь и вы сами? Я уже много раз писал вам, что поход наш разрешен вашим контайшой!
Церен Дондук растерялся, но не подал и виду:
– Вас пришло сюда до трех тысяч с ружьями и пушками, а это уже не мирный поход, как у Ремезова. Цеван Рабдан не договаривался с вашим повелителем о сооружении крепости.
Позади свиты произошла короткая сумятица. Растолкав простых калмыков-стражников, на общее обозрение появился русский человек в калмыцкой одежде. В одной руке он держал пропуск-пайцзу, в другой два свитка из китайской шелковой бумаги.
Матигоров всплеснул в ладошки:
– Никак, Маркел Трубников? Душа пропащая, князь Гагарин тебя заждался…
– Подождет еще, – крикнул в ответ Трубников. – Бери, зайсанг, признай печать своего повелителя. Пишет он тебе, чтобы ты не трогал сей отряд, пропустил к озеру Нор-Зайсан. А во второй трубке приказ тебе сдать командование нойону Намгалу и под стражей отправляться в ургу контайши, где ждет тебя наказание за ложные слухи и своевольство.
Церен-Дондука тут же окружили стражники и отобрали у него саблю и ножи. Пленного заперли в китайскую переносную кабинку, подогнали верблюда и закрепили ее на хребте животного. Вскочив на коней, стража с зайсангом развернулась в сторону солнца и понеслась в верховья Иртыша. Намгал, ставший нечаянно чуть ли не генералом, весь лучился от счастья, и пучило его от собственной важности. Он обратился к русским командирам:
– Не знаю, что и делать. Благодаря вам я стал важным человеком. Но и разрешить вам остаться здесь не могу. Не могу так же сам тут оставаться – надо спешить к контайше, ему воины нужны…
Трубников и Бухгольц переглянулись.
– Мы так и так уйдем, – сказал полуполковник. – Нас осталось не больше 700 человек, и еды нет у нас. Крепость, считай, срыта, весь грунт на погребения ушел. Наберем соли и поплывем.
– Ты, нойон, сообрази: там, где твой контайша, беспрестанное кровопролитие происходит, – сказал Трубников. – Твоя горстка калмыков мало что решит. Китайцы с юга гонят, кайсаки жмут со всех сторон. Всем вы как кость в горле стали. Цеван Рабдана вот-вот свалят. Церен Дондук уже не будет контайшой. Остается Галдан Церен, а тебя и вот эту дондуковскую рать он не жалует.
Спесь разом сползла с Намгала.
– Так что же нам делать? – почти жалобно спросил нойон.
– Не хочешь в сибирское казачество – иди в земли между Волгой и Доном. Там есть немного ваших, кто ушел в Сальские степи на бывшие угорские земли. Целуй крест, присягай и служи императору российскому. И живите все, как отдельный народец.
– А ведь правда! – просиял Намгал. – Мы тут сплошь буруты и телеуты, а все контайши опираются на чоросов, торгоутов и хошоутов. Эй, все на малый курултай!
Нойон влез в седло, погарцевал, крутнулся несколько раз на месте и поскакал в центр лагеря, где была круглая площадка – майдан. За ним потянулись пешие и конные калмыки.

Злато место да не пусто
Бухгольц одобрительно смотрел вслед.
– Да ты прямо дипломат, – обратился он к Трубникову. – за минуту целую народность сотворил. Пошли, отобедаем нашим скудным припасом и побеседуем за трапезой.
– Получай прибавку, командир! За рекой стоят два наших каравана. Один калмыки отпустили, другой от кайсаков удалось выручить.
Бухгольц распорядился о переправе, и часа через два вьюки и люди двух караванов уже выгружались на берег перед крепостью. И первым, кого увидели ямышевские «сидельцы», был войсковой протоиерей, похищенный калмыками перед осадой. Плача и прижимая к себе кошель с военной казной, он дал офицерам обнять и облобызать себя. Вручив Бухгольцу кошель, он дрожащим голосом объявил:
– Господь сподобил не поддаться басурманам. Пришлось в лестовки монеты попрятать да ими все телеса обвить. Так и жил в плену страху полон – отберут ла убьют…
– Ничего, отче -  утешил священника поручик Зыбин. – Басурманы не охочи до убийства особ духовного звания. У них за это кара полагается
– Если бы князь все сделал вовремя и как следует, не было бы сего несчастья, подытожил Трубников.
– Да уж, – горестно вздохнул Бухгольц, – а все зависть и спесь… Ну, идем! Кашевары, получив припасы из караванных вьюков, состряпали славный обед на все оставшееся воинство. Кончилась осада, а с ней хвори и голодуха. Правда, у многих цинга зубы съела, но они бодрились: ничо, мол, выстругаем себе дубовые жевательные скобки…
За обедом Маркел Трубников доложил Бухгольцу, как послан был Гагариным на поиски золотоносных мест, как скитался и прятался, как нашел караваны и выручал их, как в одном нашел своего брата, посланного самим Бухгольцем с письмом к контайше.
– Видели бы вы, как взъярился Цеван Рабдан, когда я ему все напрямик обсказал. – Трубников отложил обглоданные ребрышки. – Ему этот Дондук так навредил. Я, правда, не сказал контайше, что все это Галдан Церен подстроил.
– Правильно, - кивнул Бухгольц. – Пусть сами грызут друг другу глотки.
– Зато место я нашел.
– И где же? Говори, мы все равно уже не сможем плыть вверх до Зайсана.
– Да  это и не секрет. Там все равно никто не возьмет ни крупинки. Даже сами калмыки кружат около места, однако ж… Видит око, да зуб неймет. Вишь, вся казна эта лежит на высокой скале с плоским верхом с давних времен, уж лет двести прошло.
– И забраться на нее нет возможности? – усомнились чуть не хором поручики Зыбин, Матигоров и Ступин.
– Нет никакой возможности. Стенки отвесные, ни складок, ни трещин.
– А ты, значит, нашел ход? – заулыбался Бухгольц. – По голосу твоему чую, что и влез ты туда, и сосчитал.
– Да, и влез, и сосчитал - подтвердил Трубников. – Ни за что не догадаетесь, как. Да уж скажу. Клгда я с контайшой говорил, он ведь меня как посла принял. Ну, и как водится, на ночь отвели меня в отдельную палатку с женкой-ясыркой. Она оказалась казачкой из Тарского городка. Она-то мне и показала ход подпольный прямо из этой палатки.
– Неужто калмыки про то не ведали?
– Ни сном, ни духом. Она сама случайно нашла, когда однажды провалилась с постелью. Никого с ней тогда не было, она и все в тайну и обрядила. Ход прикрыла, над ним сундук надвинула. Сундук редкой красоты…
– Догадываюсь, - захохотал Бухгольц. – Ты этот сундук привез?
– Конечно. Цеван Рабдан подарок предложил выбрать. Вот я и выпросил эту женку. А какая баба без сундука с ее пожитками…
– Отдашь ли золото Гагарину? – спросил Бухгольц.
– Ради справедливости скажу: не стоит князь такого богатства. Вы тут пострадали  по его милости, столько людей положили. Я лучше отделю вам долю, а про остальное не спрашивайте. Уеду дальше на Восток и там затеряюсь.
 – Твое дело. Мешаться в него не станем. А что, в Сибири нельзя разве затеряться?
– Тут мы все на виду, пока в службе числимся. Я лучше в моряки пойду. Справлю пару корабликов – и по свету поплыву. От Охотска на юг много диковин.
– Завидный выбор, – слегка сокрушился Матигоров. – не то, что у нас: соболя, медведи, лоси да туземцы с кочевниками. Счастливый тебе путь, Маркел. Брата своего прихватишь?
– Само собой, а то он сболтнет, теплого молока во рту не удержит. Вы уж скажите Гагарину, что мы ехали с вами, да попали в засаду кайсацкую и в плен уведены.

Глава 13. ГОСУДАРЕВО ДЕЛО
Казенные хлопоты
Покончив с обедом, офицеры вышли проводить братьев Трубниковых. Маркел передал Бухгольцу три ковровых переметных сумы, доверху набитых небольшими плоскими слитками. Остальные две он приторочил к седлам двух тяжеловозов. Усевшись в седла, братья Трубниковы отсалютовали ямышевцам китайскими калеными мечами и поскакали на восток.
Солнце пошло на закат. Калмыки закончили свой гвалт на майдане и уже собрались в дорогу. Намгал подошел к офицерам и стал с ними прощаться и заранее благодарить за помощь в переправе.
– Всего тебе хорошего, Намгал, – мягко сказал Бухгольц. – отправляйтесь левым берегом к Тарскому городку, переправитесь, в Тобольске присягу примете, а оттуда в Россию, на заход солнца, к Каменному Поясу.
Полчаса тянулась вереница людей и животных на берег и через реку, пока не скрылась за горизонтом. Понаблюдав, офицеры вернулись в крепость и сели доканчивать обеденные яства, ставшие ранним ужином.
– Эть их, – всполошился Афанасий Зыбин, – а про место так и сказал Маркел-то!
– Обойдемся, – сказал полуполковник. – Нам хватит и этого подарка. Только никому ни гу-гу. Себе не возьмем, так для дела сгодится. Не о золоте думать надо. Большой разбор впереди, дай бог головы не потерять. Нас обвинят в нарушении воинского долга.
– Думаешь, Гагарин нас к ногтю?.. – неуверенно спросил Зыбин.
– Нас с тобой вполне, мы ведь из Москвы ехали. Если под государственную измену не подведет, то разошлет в глухоманные края на верную гибель.
 – Так и нам достанется, – усомнились Ступин с Матигоровым.
– Вы, камрады, честные служаки, - ответил полуполковник. – Но вам лучше отдельно от нас отъехать. Плывите сегодня же до речки Омки и там ставьте колья для нового редута. С вами пошлю гонца, пусть привезет от князя разрешение на постройку Омской крепости. Мы с Каландером прибудем, а вы проситесь обратно сюда и восстановите Ямышево. В Тобольск не суйтесь. Подальше от царей – голова целей.
Ступин и Матигоров подумали и согласились. Действительно, вины меньше, когда все по отдельности ответ несут. Тогда и наказание маленькое. А гуртом отвечать – петли не миновать. С тем и разошлись почивать. Утром Бухгольц написал письмо Гагарину и отдал офицерам. Не промедлив, они рассадили остатки войска на плоты и дощаники и отплыли по шуге вниз по течению Иртыша.
Бухгольц и Зыбин остались наедине.
– А что с нами может быть? - с надеждой на лучшее спросил Зыбин.
– Думаю, что не казнят, а гонения стерпеть придется. Наша служба от нас не убудет. Живы останемся – уже награда от Бога. Вот что, Афонасей, нам надо остаток казны собрать. Помнишь, мы ее по занорышам прятали?
Афанасий кивнул.
–Тогда пущай солдаты, что останутся, идут за второе озеро лес рубить. А мы тут без лишних глаз потрудимся.
– Хвалю, земляк. Казенное соберем, а свое попрячем. А к случаю придется – заедем и заберем.
Занорышей оказалось с полсотни, и в них попрятаны были не только монетки, но и припасы – сухари, вяленые да соленые рыба и мясо, пули, порох. Все это богатство Бухгольц рассредоточивал на случай полевой обороны из схронов, по опыту запорожских казаков. Можно было спрятать в схронах половину экспедиции.
Но воспользоваться этим не довелось. Оглядывая лари с припасами, Бухгольц чувствовал, как наполняет душу горечь обиды и давит камень вины. Эти пайки помогли бы бороться с голодом, и народы бы померло меньше… «Лучше бы сразу попрятать пехотные команды по схронам. Все мы задним умом крепки», - подумал Бухгольц и отогнал этот помысел подальше.
Хорошо, что Афанасий простак и не задумывается. Вдвоем они вытащили на свет божий весь огневой припас и провизию и снесли на большую волокушу, оставшуюся от соледобытчиков. Привязав ее к лошади, офицеры притащили кладь в развалины своей крепости. Собрав из нее кошели с деньгами, оба вошли в штабную избу. Усадив Зыбина за подсчет монет, Бухгольц высыпал все из кошелей и достал мешок с монетами, сбереженный священником.
Монеты складывали и пересчитывали до самого прихода лесорубов. Полуполковник остался доволен: сличение по ведомости показало, что ни одна полушка или деньга не пропали, казна осталась в целости и сохранности.
– Вот, Афонасей, – радостно потерев руки, сказал Бухгольц. – еще один крупный козырь в нашу пользу. Сдадим деньги, но не Гагарину.
– Да неужто он позарится на этакую малость?
– Он и за меньшее под плети подведет. Заберет казну без расписки и скажет потом – в глаза не видел. А нас хитниками и растратчиками объявит. Деньги не он давал, не ему и отнимать. Они государевы.

Княжеские заботы
Князь Гагарин был сам не свой. Одно за другим получил он известия о событиях на месте бывшего Ямышевского подворья. До этого Матвей не раз посылал курьеров, но ни один не возвращался. От соглядатаев не было ни одной весточки. Исчез и караван, посланный на подмогу. Теперь же картина была ясна. Экспедиция провалилась,  виноват будет он один, сибирский губернатор. Даже если и воздаст государь Бухгольцу, все равно возьмет своего гвардейца под защиту.
Зато ему, Гагарину, достанется выше головы. Так что надо концы прятать. Князь поворошил бумаги на столе и выудил письмо Бухгольца, в коем тот просил указания на возведение крепости при речке Оми. Что ж пущай строит, все равно вины этим не загладит. А ему, князю, будет чем отчитаться за строительство. Та ли крепость, другая ли – все едино. Задание было на одну верхнеиртышскую крепость. Ямышево задним числом можно объявить местом неудобным.
Того не знал губернатор, что еще до начала осады Бухгольц успел послать казака с письмом лично для государя. Так и наказал: вручить лично императору. Казак обернулся за пять месяцев, сумел пробраться обратно в Ямышево и доложил, что государю вручил лично, догнав его в Копенгагене.
Этот был первый крупный козырь Бухгольца. В письме он добросовестно отчитался обо всей своей работе, ничего не утаил о склоках с Гагариным и подробно описал, как на самом деле готовилась экспедиция. Ничем не упрекнув губернатора, полуполковник брал на себя вину за недосмотр и недостаточное усердие.
Князь швырнул депешу Бухгольца, переданную курьерами Матигорова и Ступина и с досадой сказал:
– Так-таки спрошу я с него полный отчет по всем делам, какие могли образоваться. Лишь бы до государя не дошло то, чего никому знать не положено. – Князь откашлялся, раскатисто чихнул и трубно высморкался в карманный рушничок. Потом позвал: – Эй, писца сюды!
В терем влетел совсем юный парнишка, уселся за конторку, расправил лист бумаги, умакнул перо в плошку с чернилом и изготовился писать под диктовку. Гагарин заговорил, диктуя с паузами:
– Сим довожу задание всем солдатским командирам, что им надлежит за трое суток набрать рекрутов по татарским, польским и курляндским слободам. Паче того забрать у крещеных калмыков всех, кто может держать оружие. Брать мужиков всех возрастов. После набора снабдить провиантом, припасами и отправить в помощь подполковнику Бухгольцу для удержания Ямышевской крепости. Готово?
– Ага, – шмыгнул мокрыми ноздрями писец.
– Ты чей будешь?
– Выкормыш я, с подворья Ремезовых, – пискляво ответил юнец, ободренный неожиданной лаской вельможи. – вы меня туда отдали в ученье.
 – Добро. Хоть кто-то скажет мне хорошее слово. Теперь отдельно пиши: казачьим сотникам разъехаться по кордонам и учинить строгую проверку службы; тарских, томских и тюменских городовых казаков готовить по спискам к переселению на Верхний Иртыш. Все, иди и сажай всех писцов множить депешу.
Мальчишка убежал, а Гагарин велел привесть кого-нибудь из «дятлов», – так его сиятельство называл своих наушников. Немного погодя пришел маленький человечек, коего запомнить было весьма трудно.
– Ну, сказывай, что врут люди в городе обо мне.
 – Ваше сиятельство, отец родной…
– Будет тебе, - поморщился губернатор.- Видишь, недосуг. Живо перечисли, что мелют языками.
– Все за золотом хотят идти. Кажный норовит утечь ночью, особливо родственники тех, что с Бухгольцом ушли. Стража ловит и возвертает. Но есть, кто смогли сбежать.
– То само собой. Пущай бегут, туда им и дорога. Мороки меньше, не будет лишних едоков. А обо мне что брешут?
– Молва трещит, что вы, ваше сиятельство, послали отряд на верную смерть. Этим, де, глаза хочете отвести от своих дел.
– Ладно, вот тебе алтын, иди и слушай в оба.
После ухода наушника князь тяжело плюхнулся на лавку. Тяжелая дума занавесила разум. Крал или не крал он – такого вопроса в уме и не возникало, всяк берет, что плохо лежит или не сосчитано. А вот с этим немчином впросак попал. И как не разглядел сразу, что другого поля ягода этот полуполковник.
Настолько честный этот Бухгольц (только глазами луп-луп!), что ничего к нему не пристает. Ни капли корысти в нем нет, ничем его не прельстишь. Такому скажи, что он виноват – не откажется. Будет в глаза глядеть и не отопрется.  Но и от любого греха открестится. Неужто можно устоять, когда кругом одни соблазны и искушения?

Письмо государя
Простоватый Бухгольц задал такую задачку, что ни один хитроумец не распутает. Крепость строил – и допустил ее разрушение; острог защищал – и сдал его неприятелю, баталию выиграл – и осады не выдержал… Тут же прав, тут же виноват.
Впрочем, за кем угодно всегда найдется провинность, и не одна. Все зависит от того, как толковать. И Бухгольцу несдобровать, есть за что уцепиться. Князь даже встрепенулся от малой затаенной радости: а как же, средства потратил, людей сгубил, а ничего в итоге и нету! Ни новой крепости, ни старого подворья. Но радость тут же потухла: спросят-то с него, с губернатора. На кочевников ничего не спишется, государь пострашнее неприятелей видел. Хоть и поздно, но предпринять меры придется, для самозащиты.
Гагарин вздохнул было, да сдержался. Выдохами туч не раздуешь, грозы не отгонишь. Где же, где просмотрел? В Нерчинске был полным хозяином, а тут весь на виду. В дверь постучали. Это явно не русак-сибиряк, у него в обычае нет стуком господ тревожить. В лучшем случае валенками потопает в сенях, снег стряхивая. А тут тихонько, деликатно, учтиво. Надо бы денщика усадить в сенях, чтобы о прибывших докладывал. Гагарин разрешил входить. В дверях замаячил высокий и тощий курляндец, командир из новоприсланных Якоб Эрстер.
– Чего тебе, твое благородие?
– Да позволит ли не столь сиятельная персона…
– Перестань, господин Эрстер, говори по-человечески.
– Ваш приказ о рекрутах понятен. А если будут сопротивляться?
– Бери с собой татарскую кавалерию. Татары перепорют всех, кто вздумает отказаться. Курляндцев не надо пороть?
– Что вы, Матвей Петрович! Они сами пришли проситься. Им служить легче, чем хозяйствовать.
– Еще бы! У нас ведь что ни татарин – то князь, что ни курляндец – то фон-барон. Один с вас толк: воевать да усмирять. Строить так и некому. Иди, твое благородие, исполняй. Толкни в шею сюда ко мне писца.
Курляндец так добросовестно выполнил просьбу губернатора, что писец влетел в горницу, брякнулся рожей об пол и расшиб нос.
– Эк тебя! С похмелья, что ли, на ногах не держишься?
– Виноват, ваше сиятельство, - прохлюпал сквозь ладошку писец. – Господин офицер изволили крепко ручку приложить…
– Неловок ты братец. Открой створку, приложи снег из-за окошка. Черкай мне на подпись: «Сим дозволяется подполковнику Бухгольцу возведение крепости в устье речки Оми по установленному государем чертежу».
Князь подмахнул бумагу, отдал писцу и воткнул ему меж пальцев, зажимавших нос, серебряный рубль.
– Это тебе за боевую рану. Срочно пусть отправят сию депешу через Тарский городок до Омки.
Писца как ветром вымело из горницы. И только в сенях он прошептал: «Ишь, подобрел, знай, монетами сорит. Видать, новую каверзу удумал…». Посторонившись, писец пропустил запыленного офицера с почтовым подсумком и открыл перед ним дверь в горницу. Гагарин быстро отогнал от себя девку-прислужницу за печку и тут же принял вид озабоченно-служебный.
– Фельдъегерь из Санкт-Петербурга премьер-маэор Голынцев. Имею для вас особливое личное письмо государя и его же наказ учинить проверку почтовой перевозки денег и секретной корреспонденции.
– Благодарю за службу. Ступай, офицер, тебя проводят, – сказал Гагарин
Оставшись один, князь прочел послание государя. От первых же строк Матвей Петрович похолодел: царь известил, что в Тобольск он намерен направить офицера своей личной гвардии для проверки управления Сибирью и что ему, Гагарину, дается время для приведения в порядок всех дел.
Так. Бумаги переписать. В казну денег довложить. Недовольных услать подальше. Из терема в простую избу перебраться. Но порученец будет и заслушивать людей. Да, не зря говорят: нет положения хуже губернаторского.



Глава 14. И СНОВА ЯМЫШ-ОЗЕРО
Княжеское горе
В княжьем дому – всё в дыму. Губернатор бражничал, как обыкновенный унтер-офицер. Прислуга сбивалась с ног, стараясь угодить его сиятельству. Но Гагарин становился всё лютее. Даже крепчайший первач не помогал забыться. С десяток девок-прислужниц хороводили вокруг Матвея Петровича. Наплясались до ломоты, напелись до хрипоты.
И все оттого, что царские посланцы один за другим прибывали с ревизией и убывали с весьма неприятными и даже угрожающими бумагами. Они же поочередно передавали друг другу губернаторские полномочия.
Ни помешать им, ни задержать их Гагарин уже не мог — он был отстранен и водворён в свой терем под домашний арест. Собственных стражей от князя удалили, чему те были только рады. Улучив удобное время, они попросту сбежали с очередным лодочным караваном в Ямышево к Матигорову.
Впрочем, затворником князь не был — ему разрешалось ходить и ездить куда вздумается, но под эскортом. К тому же за ним осталась обязанность подписывать все приказы и грамотки.
И примерно с месяц Матвей Петрович пытался вести себя как полный хозяин. Но вся губернская обслуга было только почтительна с ним, подносила бумаги на подпись и не поддавалась на тихие уговоры. Вот и ударился князенька в загул.
– Вот ведь судьбина! – шумел он, швыряясь кружкой да мисками. – Трудился рук не покладая … И на тебе! Являются хлыщи столичные, спихивают чуть ли не в яму. Сколько нажито было… все прахом пошло! Ограбили подчистую
Было что оплакивать Матвею Петровичу. Все, что он считал своим, вмещалось в сто сорок возов. И всё было отобрано под письменное свидетельство, и с наложением государевых печатей помещено в отдельные кладовые Гостиного двора. Даже десяток слитков из бухгольцовых переметных сум князь не смог утаить. Избыточно честный полуполковник не только доложил обо всём, но и привел проверяющих к тайнику.
Челядь только пригибалась да увёртывалась, но помалкивала, ловя посуду. Кому, как не ей, было знать, как переменчива фортуна. По многу раз были биты-пороты, сосланы и обратно затребованы. Простолюдин перед князем вошь, князь перед царем козявка, а царь – Богу ответчик…
Девок сменяли рожечники, свирельщики да балалаечники. «Эх, подгорна ты, подгорна, широкая улица…» — ревел под их трели и трени-брени сочившийся самогоном и злыми слезами всемогущий губернатор Сибири. Потом Гагарин снимал сапог и отводил душу – лупил почем зря свою капеллу по мордасам.
Временные управляющие пробовали урезонить знатного разгуляя, приходя в его терем.
– Что уж вы так, Матвей Петрович? Погодите, остынет Петр Алексеич, простит. Не вы ли, ваше сиятельство, смелый прожект предложили по постройке крепостей на Иртыше? Кто бы ни приехал, все мы готовы вам помочь… Не держите на нас сердца свово.
Но князь, выслушав, с горькой миной взмахивал рукой.
– За сочувствие премного благодарен, господа хорошие? – Гагарин, жмурил тлеющие ненавистью совершенно трезвые очи. – все мы слуги государевы да дети Божьи. Стало быть, повинен я, коли кара такая снизошла.
– Да что вы так убиваетесь? Простит государь, непременно простит. Вы уж перерыв сделайте в празднике вашем, чтобы дела не простаивали.
– А что им, делам, приключится? Бумаги я на полгода вперед подписал. Приказные свою работу знают, пусть управляются. Да и велики ли дела эти? Ясак исправно собирается, по всем рекам судоход налаживается, соль нагребаем, кое-где варим. Крестьянишки хлебопашество поднимают да в пособных местах расселяются. А номадам степным нешто я голова?
Гости поражались князю: третий месяц пьет! А Матвей Петрович щедро потчевал гостей, и они не смели отказаться, несмотря на опалу губернатора. И они валились спать после третьей кружки сивухи.
Оттого вскоре перестали проведывать Гагарина. Всё было на виду: пушнина горой и ворохами в рентерее. Бумаги – грамотки да депеши – читаны-перечитаны по сту раз. Три сумы с золотыми слитками, доставленные Бухгольцем, были запечатаны и заперты надлежащим образом под строжайшей охраной. Войсковое имущество и огневой провиант тоже доглядывались надлежащим образом.

Бухгольцовы гости
Вот и коротали время столичные штучки на охоте и в прогулках по окрестностям сибирского «Царьграда». Девицы из местной сибирской знати откровенно поглядывали на приезжих начальство, некоторые не стеснялись заводить прямые разговоры о том, не женаты ли их да почему бы не обратить внимание на отважных сибирских барышень. И вот ведь диво – на какую ни глянь, любая из них писаная красавица-недотрога, без пудры и румян, не чета петербургским тощимм девам.
Аристократы терялись от такой прямоты и мямлили что-то несущественное, на что девицы отвечали звонким смехом.
– Ахти, ваши благородия, это не мы, это вы красны девицы!
И повертевшись около щёголей, стайкой разбегались по избам. Дворяне сибирские, несмотря на свое благородное происхождение, жили просто, как обыкновенные горожане. Редко кто прислугу держал — крепостных да кабальных в Сибири никогда не было. Дрова сами рубили, лошадей сами седлали или в телеги запрягали, воду от реки носили, и печи топили, и подворное хозяйство вели. Только и разницы, что их улицы располагались отдельно от «чёрных» порядков.
Возле Ремезовского подворья, занял квартиру Иван Дмитриевич Бухгольц. Вернувшись из Омского редута, возведенного под его командой, он прибыл к Гагарину и был помещен в пустую избу под стражей. Временные управляющие Тимофей Зорин и грек Этигор (те самые, которых осаждали девицы) стражу с избы Бухгольца сняли и заглядывали к нему на огонек.
Первый должен был получить назначение комендантом одной из вновь построенных крепостей на Иртыше. Второй дожидался из Санкт-Петербурга своего начальника, генерал майора Лихарева. И оба живо и интересовались обстановкой на Иртыше. Кое-как отвязавшись от очередного «гостевания» у Гагарина. Зорин и Этигор с удовольствием перешагнули порог обиталища Ивана Дмитриевича. Он встретил их с обычным в эти дни печальным лицом – пережитое в Ямышеве сильно сказалось на нем.
– А мы с подружками. Не прогонишь?
Бухгольц поискал глазами за спинами приятелей.
– Ах-ха-ха, господин офицер, вот наши подружки. – хохотнул Этигор и выставил три штофа мадеры на козловой стол, сколоченный из плах. – Ну и стол! Чистый баркас!
Лицо Бухгольца осветилось несмелой улыбкой:
– А я как раз конинки нажарил. Тут сосед принес окорок жеребячий. Ногу повредил кобылий детеныш, пришлось забить.
Он выложил печеное мясо на выточенное из широкого пня блюдо, на чистом полотенце горкой сложил ломти хлеба. Зорин вышиб пробки из штофов. Дворяне уселись за «баркас», и потекла беседа, прерываемая лишь бульканьем заморского вина и закусыванием.
– Тебе уж ведомо, Иван Дмитриевич, что государь Петр Алексеич приказал заселять пойму Иртыша, не выдаваясь за пойменную линию, а степи оставлять кайсакам.
– И это несмотря на неудачу Яркендского похода? – округлил глаза Бухгольц.
– Что такого? Помнишь Бековича-Черкасского? – сказал Этигор.
– Как не помнить! Вместях Москву покидали. Мне в Сибирь, ему в Хиву.
– Весь отряд загинул, во главе с ним, вся тысяча.
Бухгольц осенил себя православным крестом по-лютерански – кистью руки.
– Матерь Божия! Прими, господи, души воинов, зазря загубленных! Спасибо, напомнили, надо попам поминальные требы заказать.
– Царям солдатских голов не жаль. Понадобится, так новых рекрутов забреют. А вот выгоды на новых землях терять нельзя, сказал государь. Конечно, сильно серчает он на тебя, еще пуще на князя. — Этигор снова разлил мадеру по кружкам. – Князя в Петербург затребуют, как пить дать. Много тяжких грехов начислилось. А тебя помытарят да подальше ушлют. Ты уже как здешний, а опытных офицеров ой как мало. Опрокинем за улучшение дел!
Махнув по третьей кружке, приятели примолкли, занятые обгрызанием костей. Закончив первым, Этигор отвалился к стенке и достал зубочистку.
– Давай-ко, Иван Митрич, сгоняем до Ямышева-озера, все покажешь и расскажешь наглядно, чтобы легче было докладывать Лихареву. Он та еще гроза, но еще никого напраслиной под уголовщину не подвёл.
– Спасибо, кавалер, – сипло ответил Бухгольц, – утешил. На Ямыш сплаваем, отчего же не сплавать. Попа с собой возьмем, панихидку пусть отслужит. Ай нет, там же дьякон есть. Поночуете, господа,  или к себе пойдете? Оставайтесь, уже вечер, хозяева псов за ворота выпустили.
Шел 1718 год. Сибирское лето вступало в силу. Листва на деревьях отливала глянцем, в берёзовых кронах жужжали хрущи – майские жуки, и далеко по береговым лугам расползались плавунцы. Сытые птицы, объевшись жуками, уже и не смотрели в их сторону. На трех плоскодонках с дюжими гребцами Этигор и офицеры доплыли до Ямышевского подворья. Пристань была уже восстановлена, и лодки одна за другой притулились к дощатым мосткам.
Сойдя на берег, Бухгольц неотрывно смотрел в сторону развалин. Они напомнили ему о перенесенной горести, о пережитом позоре, и Иван Дмитрия стиснул зубы. Этигор и Зорин, понимая его чувства, тронули его под локотки и показали в сторону нового редута.
Когда дошли до бревенчатой ограды, гостей встретил запыленный, но аккуратный Каландер. Швед обрадовался, увидев Бухгольца, и ветераны осады обнялись по-братски.
– Эх, камрад, хорошо что ты жив остался, можешь людям на пользу потрудиться. Не то что я. – Бухгольц отвернул голову, чтобы не увидели, как он смаргивает невольную слезу.
– Браухт ман нихьт зо траурихь, — напомнил Каландер другу –командиру родную речь. – Не надо так печально. Это разве служба? Кто знает, что ждет впереди? Мы прошли такое худшее, что плохое покажется хорошим, а лучшее отличным.
– Хорошо сказано! – одобрил Этигор. – Настоящая мудрость воина! Скажи, офицер, есть тут те, кто был с вами в осаде?
– Есть, —  подтвердил Каландер. – Все здесь, обратно вернулись и жить здесь хотят. У всех тут родственники померли.
– Вот заботы у тебя, всех опросить, – покрутил головой Зорин. – Месяца на три одних разговоров. Ты лучше поручика Афоню Зыбина приспособь, он грамоту знает.
– За Афоню благодарствую. О нем Иван Дмитрич похвально в своей реляции отзывался. Ну что, пойдем, хозяйство осмотрим.
Для новой крепости выбрали другое место, поближе к Иртышу. Там вовсю шла стройка. Как было велено, новоиспеченный полковник Матигоров развернул фронт работ. Самого его не было — уехал с усиленным дозором к дальнему озеру. Там обнаружились вооруженные всадники.
– Ну, друже, кажи нам редут, –обратился Зорин к Каландеру. – Мне его у тебя принимать.
Бухгольц с Этигором ушли, а Каландер развернул чертёж, и оба они с Зориным занялись крепостью, обходя надолбы, пороховые погреба, фланки и контрэскарпы. Педантичный швед ни на йоту не отклонился от образцов, данных крестником царя Абрамом Ганнибалом. С холма укрепление выглядело безупречной французской постройкой из бревен и грунта. Вид этот не вязался с местностью, на что Зорин указал шведу.
– Это исправимо. Людишки слободу выстроят, валы деревьями обсадим.
Послышался топот копыт. Со стороны озера прискакал дозор во главе с Матигоровым. За ними следовали калмыки. Работы тут же прекратились, и весь отряд столпился вокруг Матигорова, офицеров и калмыков. Бухгольц всмотрелся в предводителя джунгар.
– Э-э, старый знакомый! Это же Намгал, который у казаков на посту самовары стащил. – сказал Иван Дмитриевич. –Ты почто здесь, а не на Волго-Доне?
Круглолицый Намгал засиял, как луна.
– Эван Тимиртыш! Я вернулся домой. Люди заставили. Теперь вот контайша прислал с пайцзой.
– А что ж такой крюк сделал?
– Сказали, что ты приехал. Тебя забоялся.
– Да что теперь поминать! – сморщился лоб Бухгольц. – Давай пайцзу.
– Берите! – Калмык вынул пластинку, обклеенную простыми самоцветами, которые образовали квадрат, пересеченный ромбом. – Наш хан знает, что вы строите тут и разрешает жить, охранять. И просит ни во что не вмешиваться.
– Нам бы раньше, в ту пору эту пайцзу.
– Тогда Церен Дондук хитрил, хотел Галдана Церена извести. А тот умней оказался.
– Что с него взять? Дундук, он и есть Дундук.
Намгал опять просиял и закивал:
– Да, да!
Офицеры засмеялись, за ними захохотали все люди. С полчаса эхо носило над рекой и поймой гомерический смех. Насмеявшись, все разошлись по работам, а калмыков Матигоров пригласил угощаться по правилам посольства.

Глава 15. ГЛАВНЫЙ РЕДУТ
Равнение на флаг!
Многоопытный Каландер не шибко ломал голову над реконструкцией разваленного Ямышевского редута. Земляные валы разрыли, разбросали и ровно утоптали грунт по всей площадке. Сохранившиеся постройки оставили, чтобы потом их приспособить. По чертежу Абрама Ганнибала, выстроили казармы, склады интенданции и артиллерии и обнесли бревенчатой стеной.
На верху стены устроили несколько возвышений – "обламов", крытых тёсом, с бойницами для пушек, мушкетов и пищалей. Малые бойницы были для настенных серединных и «подошвенных» стрелков. Снаружи ограду обвели глубоким рвом и заграждениями из рогатин, коряг, колючих кустов и острых кольев.
По углам соорудили сторожевые башни с тесовыми шатрами для караулов. Единственные ворота для въезда в крепость и выезда из неё повёрнуты к тракту, проложенному между редутом и озером.
Пока Зорин, Этигор и Бухгольц инспектировали работы и проводили опрос ямышевских ветеранов, прибыли солдаты и казаки. Всех разместили в казармах, офицерам отвели отдельные квартиры.
Семейные прибыли с жёнами и детьми, и им отвели времянки. Сбившись в артельки, отцы семейств «впряглись» в достройку своих жилищ, на что каптенармус выдал им материалы и инструменты.
И наступил день, в который полковник Зорин вступил в командование новой крепостью. Построили на пристани драгун и солдат, скомандовали «Равнение на флаг!» подняли на шесте казенное полотнище. Командир поздравил, напутствовал и объявил общий распорядок.
Служба круглосуточная, от нее никто не свободен, разве что по болезни. Солдатам нести караул, заготавливать соль, дрова, рыбу, лепить саманные кирпичи. Дозоры углублять на 10 верст в пойму и степь по обе стороны Иртыша и расставлять пограничные вешки.
Этигор, как знаток уставов, кодексов и уложений, составил образцы надлежащей документации для крепости. На первом же штабном сборе он дал пояснения.
– Как вы знаете, господа командиры, утверждена стратегия расстановки крепостей вверх по Иртышу. Ямышево, как первый редут на этой земле, объявляется главной крепостью будущей линии. Стоит она ровно посередине между Тобольском и Зайсаном. К ней отнесены новопостроенные Омская и Железинская.
Прибывший на сбор командир всей строительной экспедиции Прокофий Ступин, рассказал, как Свирский ставил редут около Темир Булака – Железистого ручья. Удалось использовать остатки калмыцких острожков и поставить маячные вышки ниже и выше Железинки, а также под степь. Боярский сын Чередов уже провёл закладку редута возле Семи Чудских палат. Матигоров доложил о налаживании условий проживания в крепостях, оконченных строительством.
– Тут временами людишки прибиваются. К службе негодны. Так что делать с этими невоеннообязанными? – спросил он.
– Ежели нет провинности, забирай себе в сапёрную команду. Предстоит ставить крепость у Семи Чудских палат, – ответил Этигор. – Остальных отправлять на выселки. Пусть ищут места с водой и угодьями и промышляют, как Бог полагает. Пока нет указа на заселение крепостей, впускать только военных.
– Каков же будет артикул по командованию? – спросил Зорин.
– В крепостях будут стоять воинские команды и казачьи отряды. Форпостом командует пятидесятник с несколькими урядниками; несколько редутов составляют сотню во главе с сотником; большее число редутов образуют полк под командой есаула; три полка бригада под комбригом. Всё вместе казачий корпус, над которым стоят атаман и войсковое правление.
– Солдаты-то зачем? – удивился Зорин.
– На случай военных и инженерных действий. А казаки охраняют, сигналят, хозяйствуют, постройки держат в порядке, кочевников отгоняют.
– Насчёт хозяйствования понятно,– сказал Зорин. – А с землями и угодьями определиться надо с кайсаками. Они уж тут кругом редута бродят.
– Грозятся, поди? – уточнил Этигор.
– Да так, больше хорохорятся.
– Пущай. Это до первого доезда сюда калмыков. Вмиг упорхнут, как степные воробьи-торгаи, – усмехнулся Ступин – А вот сговориться с кайсаками не мешает. У них свой особенный порядок пользования, соответствует выгоде разведения скота. Для нас эта выгода не последняя. Сами понимаете – и мясо, и кони…
– Стало быть, надо известить самых главных кайсацких старшин и проведать их с подарками, – решил Этигор.
– Легче объявить о внеочередных торгах. Здесь купеческие гонцы давно уже вертятся. Пусть дают хозяевам знать, – подал голос Бухгольц. – А узун кулак в степи быстрее ветра. Старшины кайсацкие сами прибудут.
–Это даже лучше, – повеселел Этигор. – Им наши позиции на руку. Теперь политика совсем иной будет: помогать всемерно, но не уступать и отпор бескровный давать. Для нас главное – государственный контроль над тем, что можно взять от этих земель. На этом покончим сегодня
Офицеры вышли наружу и разожгли свои трубки. Пыхая дымом, кто-то обронил:
– Маловато у нас табаку. Казачков озадачить бы: пусть посеют, авось вырастет.
Зорин эту реплику отметил и когда штабной кворум разошелся, полковник послал вестового за каптенармусом Никитой Вострейкиным. Внешне неуклюжий и рыхлый, он производил обманчивое впечатление рохли и вахлака. Но дело он знал крепко. Полковник не жалел, что вызволил Никиту из монастырской тюрьмы, где он был трудником на побегушках отца эконома и прошел хорошую школу.
– Слушай, Никита, – обратился командир к каптенармусу. – Надо бы опробовать посадку табаку.
– Да я уж надумал тут не только насчёт табаку.
– Не напрасно я тебя вырвал из когтей отца эконома. Сказывай, что надумал.
– Я тут на всякий случай с имуществом привёз пахотные сохи, с дюжину. Улучили пару передышек и распахали несколько делянок. На них и посеяли малость овса, ржи, пашенички и проса.
– На посев брал из кормового зерна?
– Ну… из моих мешков. Я с собой прихватил, чтоб тут посеяться.
– Да уж… Отца эконома нам из тебя не выбить. – Так получится растить табак?
– Как не получится? Извольте попробовать, перед пасхой сеял, молодых листьев насушил. – Вострейкин набил трубку Зорина и подал ему.
Полковник раскурил её, сделал затяжку и поперхнулся. Глаза округлились.
–Я и говорю, что молодые еще листья.
– М-мм-моло-дые? Какой же этот табак, когда поспеет?
– Нормальный. – Никита пожал плечами. – Не жалуемся. Конечно, немного горло дерет, а так вполне в пропорции…
– Немного дерет? Да им убивать можно! А зерновые взошли?
– Взошли. На пойме шибко травой зарастают. А в степи нормально, только птицы одолевают. После сенокосу можно урожай сбирать. Сам-пят точно будет.
– Что, и косы-литовки есть?
– Есть. Железо привезут, дак ещё накуём. Жатва лучше битвы.

Кортомный уговор
С принятием командования дел в крепости не убавилось. Обоз и лодочный караван с припасами запаздывали, и весь наличный состав полковник Зорин мобилизовал на промыслы — охотиться на дичь и ловить рыбу. В сети и верши попадали также раки. Ими тоже не брезговали.
Все свободные места внутри крепости украсились вешалками и сушилками, на которых сушили, вялили и коптили оленину, лосятину, осетров. Краснопёрая рыбная мелочь шла прямиком в кашеварню.
Иван Дмитриевич Бухгольц закончил свои дела в Ямышеве. Ему удалось без чужого догляда отыскать десяток своих тайников. Нашлась и часть казны. К ее изъятию Бухгольц пригласил Зорина, Этигора, Матигорова и Ступина.
– Вот, камрады. Прошу засвидетельствовать, что сдаю часть государевой казны. Примите ее в приход. Деньги вам сейчас будут кстати для расчетов с кайсаками. Купите скот. А по случаю своего отбытия назначаю вечеринку.
Угостить ветеранов, старых и молодых камрадов было чем. Бухгольц наткнулся на схрон губернаторских соглядатаев, в котором нашлись вино и закуски из гагаринского погреба.
Вино было знатное – мальвазия. Её князь привёз после поездки к Петру Алексеевичу, когда в 1713 году докладывал о золотых россыпях Яркенда. Шпики Миньки Киркина явно поживились украдкой.
Офицеры провозглашали здравицу в честь Бухгольца и желали Ивану Дмитриевичу выйти из следствия оправданным. Незаметно разговоры сбились на тему о землях. Всё-таки немного побаивались: не быть бы второй осаде…
– Вопрос отнюдь не праздный, – сказал Бухгольц. – Калмыки и кайсаки не очень-то уступчивы. Однако земля им нужна до поры, пока есть кормовая трава для скота. Вытопчут и бросают. Кайсаки ведут себя схожим образом, но делят землю и в нужде делятся ею.
– И кто из них истинный хозяин, так и неведомо, – подхватил Зорин. – А пригоним мы стада и табуны, тут же начнут супротивничать. Землю ройте, лес рубите, соль берите. А выпаса – ни-ни.
– И как же нам закрепить землю за собой? – спросил Этигор. –Степняки не понимают платы за пользование и трактуют эти отношения как взятие взаймы. Попользовался – возмести или отдари.
– Ага, – отозвался Матигоров. – И им все равно, луга, утварь или люди. А, вспомнил: у них это «кортомить» называется. Если пользуемое оставляешь себе, то отдай что-нибудь другое. При этом они могут насовсем бросить одни места и уйти в другие.
– Господа, а мы ведь известили азиатов о торгах. Вот-вот обозы прибудут, а с ними и наши купчины приедут, – встрепенулся продремавшийся Ступин, которого вино разобрало.
– Эй, мырза, тыпыршу емес, – по-кайсацки сказал Зорин и засмеялся. – Не беспокойся, камрад, солдаты и казаки уже давно расчистили Меновое поле.
С Бухгольцем до Омского редута снарядили провожатых, которым надавали наказов, и обязали их вернуться с обозом или лодочным караваном. И ранним утром, оседлав лошадок-джебе основатель двух редутов и его эскорт умчались по тракту на север.
После восхода в крепости началась суета. Стали прибывать торговцы, и большинство из них кайсаки из разных родов. Зорин устроил старшинам уважительный прием и пригласил на угощение.
– Не взыщите, тамыры, у нас по-солдатски. Но довольны будете.
Комендант выдал Вострейкину монеты и наказал купить мяса и кумыс.  За полдня в огромном походном котле было сварено много бесбармака, в который пошло двадцать пять купленных барашков и три мешка муки. Вострейкин блеснул травознайством, и солдаты по его указке набрали уйму дикорастущих специй.
Для гостей на пристанском помосте настелили много рядна и кошмы, наставили круглых столиков, сколотили крепкие перила, дабы гости не попадали в реку. Для пущей диковинности снарядили и музыкантов с барабанами и флейтами, бубнами и домрами, свирелями и рожками гудками и гуслями.
И когда явились неровным строем важные кайсацкие баи в одеждах и шляпах с золочеными позументами, музыканты грянули какую-то смесь мелодий. Старшины остановились возле музыкантов, разглядывая инструменты, особенно барабаны, домры и гудки. В них они увидали свое, знакомое. На лицах читалось одобрение.
Когда все расселись по им одним понятной лестнице чинов, Зорин привстал на коленках, поднял чашу с кумысом и провозгласил:
– Мы рады видеть вас всегда. Будем вместе одну думу думать. Дозвольте вручить вам знаки почета по вашим обычаям!
По знаку полковника Вострейкин пихнул под ребра каждого казака с бараньей копченой головой. Казаки живо обошли столики и с поклоном отдали каждому старшине по голове. Однако голов оказалось больше, чем гостей. Казаки оглянулись на Никиту, тот показал кулак, и пришлось отдать подношения офицерам.
Потом, когда самый почитаемый изо всех старшина кивнул, все принялись за еду. Взяв мясо, кайсаки окутывали его вареным тестом и закладывали в рот щепотью Зорин приметил это и шепнул Матигорову:
– Глянь! Потому и говорят «бес пармак» – бери пятернёй.
Добрых полчаса на пристани слышалось смачное чмоканье и громкое глотание. Потом все отвалились в ожидании чая. Солдатики разнесли полные пиалы гостям. Самый почтенный бай повел рукой, и все замолкли.
– Нам по душе, что вы встретили нас по нашему обычаю. Но не обижайтесь, если кто-нибудь выразит недовольство вашим присутствием. Мы ждем от вас помощи и защиты. Тогда разрешим жить рядом с нами столько, сколько захотите.
– Ага султан, – польстил Этигор, присвоив старику высокий титул. – Разреши нам это записать и скрепить вашими печатями!
– Не запрещается. Но если кто-то нарушит мирную жизнь и станет ущемлять аулы, тех мы прогоним. Это наш кортомный шарт, наше условие.
Отпировав, гости дошли до телег, снаряженных Вострейкиным, и отбыли на свои стоянки. На следующее утро крепость начала свою службу.
Приехали обозы и лодки с баржами. Торговцы отправились на Меновое поле. Добытчики соли обрядились в войлочные робы и ушли на озеро. Зорин и Этигор проводили Ступина и Матигорова с отрядом, которые поплыли вверх по Иртышу, и вернулись – один к своим комендантским обязанностям, другой к написанию договора с кайсацкими старшинами.

Заклюсение МИССИЯ ЛИХАРЁВА
Ямышевское «сидение» наделало много шума. Завели дело, и расследовать назначили не кого-нибудь, его, премьер-генерал-майора Ивана Лихарева. Ехать, значить, в Тобольск, там учинить розыск о худых поступках бывшего губернатора Матвея Гагарина и подполковника Бухгольца. Тем же временем набрать отряд, хорошенько вооружиться и продвигаться по Иртышу до самой урги калмыцкой, а оттуда дальше, чтоб примечать, где есть песошное золото.
Где на привал встали, при речках и лесах, там заложить укреплённое место. Редуты строить для складки провианта, оружия и других надобностей. И чтоб редут от редута находился на расстоянии не более шести-семи дней на переход... И по мере сил людишек в эти места определять на службу и проживание.     О золоте проведывать особливо, подлинно ль оное есть Обо всем, генерал-прокурору Сената Ягужинскому отписывать.
Задумка у Гагарина, будь он неладен, хорошая была: проложить по сибирским рекам крепостные линии, дабы рассечь калмыков-зюнгорцев. Потом же по частям легко их в подданство привести. Но открылось за князем нечто такое… Тайна сия мраком сокрыта.. За Гагарина государь самолично взялся
На фельдъегерской почте под команду Лихарёва выделили поезд из двух десятков карет и 90 ломовых телег, поскольку с ним ехали капитан-поручик Семеновского полка Шаховской, обер-офицер из Преображенского полка, два унтер-офицера и 12 солдат. Кроме них, в путь пустились также военный инженер Летранже с двумя академическими учениками-географами Иваном Захаровым и Петром Чичаговым, лекарь Изернгаген с учениками Афоней Некрасовым и Андреем Яковлевым. Офицеры, унтеры и солдаты были сплошь артиллеристы – фузелеры, канониры и бомбардиры, все здоровенные, как медведи. Удивляться нечему: слабосильным невмоготу пушки таскать.
Весеннее солнце сияло над Иртышом, но морозы стояли зимние. Генерал-майора Лихарёва встретили с надлежащими почестями. Звонари рысью вознеслись на колокольни и вскоре огласили округу благовестом. Собаки стали носиться кругами и заполошно лаять. Из ворот вышла воинская команда и встала в почетный караул.
У ворот карета  с генерал-майором остановилась. Иван Михайлович вышел, отведал хлеба соли, произвёл своей саблей салют. Солдаты, все как есть, прокричали «ура!», пальнули в небо холостыми зарядами.
Царский посланец объявил на первом же сборе, что у него есть свои полномочия, «а вы уж, тут, братцы, соберите свой сенат, как велит государь, а новый губернатор не заваляется»…
Твёрдую руку почувствовали сразу.
Он проверял ход работ на строении судов, наказывал нерадивых, муштровал промысловиков. Пришлось приструнивать купцов, привезших 500 четей (одна четь 320 кг.) хлебной муки и заломили несусветные цены. Лихарёв пригрозил им конфискацией, те живо снизили стоимость. Заняло время выяснение путей к золоту. Лихарёв отыскал всех людей, которые в разное время рассказали Гагарину о россыпях. Летранже с учениками географии постарались начертить подробные схемы и представили Ивану Михайловичу.
К навигации едва успели. На штабном совете Лихарёв зачитал приказ:
– В первой партии в Ямышево отправляются поручик Степан Сомов, геодезист Петр Чичагов, рудный мастер Фирс Запутраев, а с ними 6 человек под комвндой капитана Урезова.
Отряд немедля уселся в баркасы, и уже через час вереница лодок скрылась в мягком речном тумане. А Лихарёв написал первую депешу: Запечатывая свиток, Иван Михайлович припомнил слова государя о том, что именно Верхний Иртыш даст России самый большой выигрыш, пусть даже если золото не сыщется. «Но всё же искать сей металл придется», – подумалось Лихарёву. И потекли генеральские будни сообразно миссии.
Дойдя до Зайсана, Лихарёв возвращался из своих походов и сделал привал на высоком обрывистом берегу, покрытом редким чернолесьем. Годами, которые он провёл на Иртыше, Иван Михайлович был доволен: удалось сделать всё. Поставлены, Убинская и Железинская крепости, растет Семипалатная. Склады, гарнизоны, дабы движение к Зайсану было удобным
Сибирских жителей как прорвало: потоком двинулись они вверх по Иртышу. Ватаги оседали в прибрежных выселках, вступая в полюбовный сговор с кайсаками, Те охотно делились угодьями для того, чтобы выгодно обмениваться, большей частью уже не утварью и едой, а опытом хозяйствования.
.