Владимир Попов
ОЗЕРО
(филологический роман)
часть 14
ВЕЧЕРНЯЯ ПЛАТФОРМА
Середина июля. Воскресенье. Вета уехала в Москву на вернисаж к знакомым художникам, возвращается поздно и попросила меня встретить её на платформе в Малаховке. Из Москвы приходят полупустые поезда, а на Москву вагоны забиты праздными гостями. Иногда образуется солидная толпа из одной семьи: пожилые родители, взрослые дети и маленькие внуки.
Иногда появляется толпа подростков, которые ведут себя хамовато, – хозяева вечерних подворотен и тёмных переулков. Они неестественно громко хохочут, по-бабьи хихикают, толкаются-брыкаются-замахиваются, и в то же время зыркают глазами: как на них реагирует народ.
Возле них стоят мужчина средних лет, полная маленькая женщина и худенький мальчик, лет шести.
– Ребята, перестаньте ругаться матом при ребёнке! – громко говорит мужчина.
Не говоря ни слова, сопя и хмыкая, они бросились на мужчину и стали его бить. Он согнулся и закрыл лицо руками. Наконец, они сбили его с ног, и он упал, свернувшись набок. Теперь они пинали его ногами, а один губастый всё пытался ударить его гирькой, привязанной на резинке к руке. Лежащий поднял руку и, видно случайно, схватил гирьку. Губастый дёргал привязанной рукой изо всех сил, приподнимая тело человека. Подскочил низенький пацан с ножом и чиркнул по резинке. Человек повалился навзничь. Подошла электричка из Москвы, и вся толпа шпаны прыгнула в тамбур, – с хохотом и визгом.
Маленькая женщина опустилась на колени и гладила ладонями по лицу мужчины, размазывая кровь.
– Изя, они тебя убили, Изя! – твердила она.
Оторопевшие люди, издали смотревшие на избиение человека, теперь придвинулись ближе, стараясь поднять мужчину. Он встал, пошатываясь, и обнял женщину.
– Нет, – сказал он, – я ещё жив! – Он разжал руку и бросил гирьку на платформу. С красно оборванной резинкой она была похожа на гранату.
Я стоял у подземного перехода и ждал Вету…
Когда в конце жизни я буду вспоминать счастливые минуты в своей жизни, я обязательно вспомню о том, как стоял и ждал женщину, спешащую ко мне.
– Что случилось? – спросила она, глядя на мои дрожащие руки.
– Да так, ерунда… – мне не хотелось её расстраивать.
Мы шли и долго молчали. Когда молчание стало тяжким, я спросил:
– Как вернисаж?
– Всё, как обычно: я выпила шампанского, была очаровательна, и мужики целовали мои руки!
– Ну, а если серьёзно?
– Если серьёзно – дрек! Было там несколько картин у наших ребят из «двадцатки» вроде приличных. Были телевизионщики и куча «коррептов» из Зарубежья. Было смешно: подходит один кретин к Таньке Беловой и спрашивает: «А что вы имели в виду, когда писали картину "Красные дома"?» У Таньки невинная картина «под Сезанна» с красными домами, а им всё кажется двойное дно: ещё не наелись дерьма!
Она меня взяла под руку:
– Ты меня долго ждал?
– Долго! Всю жизнь…
В тот момент это была правда…
НОЧЬ В БЕСЕДКЕ
Уже перевалило за полночь, а мы всё пили чай и закусывали бутербродами.
– Как говорила моя мама, – смеялась Вета, – «люди спать ложатся, а они жрать садятся». Электрички уже не ходят, и я тебя никуда не отпущу: ложись в терраске или в беседке.
Мы вытащили стол из беседки и приволокли матрас. Вета устроилась в терраске, а я на свежем воздухе, посередине летней ночи.
Я закрыл глаза и слушал ночные звуки.
Где-то далеко залаяли собаки:
одна лаяла громко и визгливо,
другая хрипло и глухо, как будто кашляла.
Прошёл товарняк, постепенно стихая.
Самолёт сделал круг и пошёл на посадку в Быково.
В саду громко падали яблоки…
Я вспомнил рассказ Паустовского о том, как он спал в беседке и перед рассветом встал и пошёл на рыбалку. И когда он уходил, дремавшая у калитки собака била хвостом.
Под утро пришла Вета, одетая в спортивный костюм.
– Собралась на утреннюю пробежку? – удивился я.
– Можно, я лягу с тобой – мне одной грустно, – объявила Вета. – Поклянись, что будешь вести себя прилично!
– Угу, – пообещал я.
Она залезла под одеяло и вела себя достаточно вольно: положила голову ко мне на грудь и обняла рукой за шею.
В утреннем влажно воздухе ромашковый запах её волос был особенно силён и свеж. Я убирал волосы со своего лица, но спящей это не нравилось: она ещё крепче обняла меня с тихим стоном.
Я лежал на спине, словно прикованный, и боялся пошевелиться. Сначала было приятно чувствовать спящую трогательную женщину, но уже через полчаса стало невмоготу: её тяжесть давила и не давала свободно вздохнуть. Это только в кино да в романах выглядит так романтично!
Я осторожно освободился от объятий и повернулся к ней спиной: только в этом положении я смог спокойно уснуть…
Утром Вета принесла горячие оладьи и кофе.
– Какой же ты всё-таки дурак, – смеялась она, – не мог согреть меня по-человечески!
– Я давал клятву! – оправдывался я.
– В какое время ты живёшь – сегодня все клятвоотступники!
– Ну и живи… идиотка! – обиделся я.
– Не сердись… И спасибо тебе…
– За что?
– За всё!
Я глотнул кофе и обжёгся.
САЛАТ КУЗНЕЦОВОЙ
Был яблочный год. Ветки ломились от тяжести плодов. Весь сад был усеян яблоками.
В этом яблочном царстве подлинной Царицей была Вета: она даже вся пропахла яблоками. Чего только она не придумывала: каждый день варила нам компоты, а я через день бродил по магазинам в поисках сахарного песка для варенья. Яблоки печёные, яблоки фаршированные, яблоки с сахаром, яблоки со сливками, яблоки в тесте, яблоки с рисом и так далее…
– Сегодня у нас будет «салат Кузнецовой», – заявила Царица Яблок, – где у нас пассатижи?
Она заставила меня колоть грецкие орехи и разминать ядра до выделения сока.
– «Бунин едет получать Нобелевскую премию, – рассказывает Вета. – С ним Вера Николаевна, "дочь" Галина Кузнецова и секретарь Андрей Седых (Я. М. Цвибак). "Грасский дневник": "Обедали уже в ресторане парома в обществе первого шведского журналиста, выехавшего на встречу интервьюированного И. А. и В. Н. во время перехода. Обед был прекрасный, особенно закуски: копчёные и заливные угри, заливная курица, салат из яблок и грецких орехов под майонезом…»
Вета протёрла яблоки через крупную тёрку, положила размятые грецкие орехи и смешала с майонезом.
«Паромный рецепт» был неожиданно вкусным.