Вечереет. Зной июньский заставляет влагу
отдавать последние, но столь желанные глаза,
на потеху тополям. Прощаюсь, теребя бумагу,
я прощаюсь, и не вернусь назад.
Мне б асфальт в ковровом ситце расстелить,
чтобы более от твердости не плакали колени.
Я прощаюсь - и если б лег корабль на мели,
был моим. Я открываю параллели:
Взгляд твой - фонари в моем любимом парке,
я кидаю камни, бью их, як взрослый хулиган.
И все лучшее в тебе я выпил (что в порядке),
будто бы стакан крепленного вина.
Души твоей завистливо я обрывал порывы,
скукотою дьявольской в своей латая дыры.
Дорогая! Пишу тебе, а клавиши несут обиду,
внутри сидящую, и вновь сплошное "не могу".
Я пишу тебе. Закладывает уши (сейчас погибну)
самолетный сверх-яркий гул.
Дыхание передавило вновь: теперь мне одиночкой
плыть сквозь темный жизненный затон.
А в конце письма я попрошу закончить точкой,
но оборвется точно запятой.
Я прощаюсь. Не лезет под курсор ни слова,
да не существует слов таких в природе!
Знаю я одно сейчас: подавленно раскован,
раскрепощен,
поэтому
свободен.
Я пишу письмо, развевая его по ветру:
дорогая, я жду, но боюсь ответа.