* * *
...когда же вы будете соус готовить,
то белые кольца разъятого лука
и алое крошево тертой моркови
посыпьте огнем, размельченным и черным,
рассеянно думая, как неизбежно
в сосуде из белой прохладной эмали
кипя, размягчаются зернышки риса,
а сочного мяса тугие волокна
румянятся в толще кипящего масла;
и слыша, как в синий ромашковый шорох
горящего газа вплетается голос,
забыто знакомый, слегка приглушенный
двойными дверями, прерывистым ветром,
что зреет вблизи, в вентиляторном круге;
спускаясь с крыльца по скрипучим ступеням,
чтоб дальнего друга с радушием встретить,
смотрите на кроны дырявых деревьев,
как будто вы их в первый раз увидали,
а после в дверях приоткрытых постойте,
вдыхая двойной влажно-огненный ветер,
и словно бы в дымку прошедшего глядя,
заметьте, как плавно вздымается слева,
квадратно расчерчена праздной рукою,
стена, что стоит шоколадно-шершава,
и запах олифы щекочет вам ноздри,
спокойному ритму ее отвечая;
вглубь тесной каморки проследуйте молча,
там длящимся жестом поставьте стаканы
на стол, облеченный дешевой клеенкой,
к ним легкие вилки небрежно подвиньте
и властным движением хлеб накромсайте;
отбросьте подальше пустые заботы
и белое с желтым в простой сковородке
несите, почти обжигаясь в текучем
прозрачно-несбыточном облаке пара,
затем, мимоходом открыв холодильник,
зеленым стеклом охладите ладони
и щеки, что вспыхнули лишь на мгновенье,
когда их невольное воспоминанье
о встречах прошедших зажгло ненароком;
на едкие реплики той, что причастна
к известным событиям осени давней
и дивной зимы — усмехнитесь спокойно
и как бы случайно спросите у друга,
не стал ли он строже и благоразумней;
ответу пространному молча внимайте,
а впрочем, совсем в его суть не вникая;
вы вспомните давнюю майскую полночь,
всю в матовом теплом туманном растворе,
где в синем рассвете забыто горели
прозрачные поздние свечи сирени;
забудьте Минздрава призывы пустые
и жгучую жидкость в стаканы разлейте,
забудьте о том, что читали в газетах,
смахните их как бы нечаянно на пол,
чтоб чистым от их раздражающей скверны
был стол, где окурки на маленьком блюдце
дымятся, дурманя веселую душу,
что тихою музыкой снова и снова
наполнится мягко до самого края;
когда же вам в окна вечерняя свежесть
дохнет, не ослабив полдневного зноя,
вы выйдите в сад, где трава молодая,
насыщена солнцем, струится упруго;
там, между кустами смородины красной
бесшумно пройдя к неприметной калитке,
вы с шорохом мягким ее отворите
и выйдите в мир, где все так же, как прежде:
и теплая ночь, и сиреней свеченье
в заре желтоватой, что длится и длится,
стекая медлительно в лоно востока
сквозь время, что, кажется, остановилось;
там сосен чернеющих кроны корявы,
разлаписты сучья, кора так рельефна,
крутой косогор так реален и близок,
изыскан дизайн прихотливой скамейки,
в чьей роли причудливый ствол выступает
упавшей сосны, что полуночным бденьем
влюбленных бродяг отшлифован до блеска;
...
когда, насладясь давних дней ароматом,
войдешь ты в свой дом, молчаливый и темный,
все кончится разом, и утром проснувшись,
ты вспомнить не сможешь ушедшую тайну;
...
не слушай ничьих «конструктивных» советов,
доверься всецело лишь собственным чувствам,
и если они тебя даже обманут —
быть лучше обманутым, нежели нищим,
чей жалкий удел — принимать подаянье
от тех, кто себя причисляет к пророкам,
быть лучше обманутым собственным сердцем,
чем жить по законам, дарованным свыше,
дешевым законам расхожей морали;
не слушай ты «добрых» занудных советов
«друзей», пребывающих в сладком стремленье
дурман заблуждений за истину выдать,
по полочкам все разложить непременно,
расставить порядком, пусть даже порочным,
любые поступки любого из смертных.