Би-жутерия свободы 180

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 180
 
– Пойдём отсюда к чёртовой матери к французикам, полакомимся их лягушачьими лапками, и ликёр у них шикарный, густой, ломтями режется в карты! – вскочил разъярённый Даник. – Если крабы дары моря, то почему я должен за них платить? А там ужин подают вовремя, и обслуга дармовая. Не плестись же нам в столовку «Прихлебатели», где на закуску подают Холодную решимость, и на горячее у них всегда имеется подогретое участие. И потом, я по его официантским глазёнкам видел, что недовольный намеревался обсчитать меня – не попадёшь в воронку – не окажешься в бутылке.
– А я хочу устриц. Подопытных лягушек поглощать – меня совесть заедает, – протяжно завыла востроносая Спичка, клюквенно наморщив межглазничную область, как будто только что выбралась из берлоги насильственной спячки с медведем.
– Не сердись. У меня «фомки» на все девичьи сердца не хватит, – предупредил её Даня, изучая на спине Мурочки ложбинку пониже крестца, откуда тянуло застойным болотом, как от Дуськи Зиготы, с которой он небеспричинно прервал утончённую связь.
– А я хочу чаевые, – присоединился к ней официант.
– Мура, дай типу его несчастный тип, чтобы отстал. Устриц я по кантатной дороге насобираю, тебе же западло нагнуться, – с неподдельной болью выдавил Даня. Он готов был рвать на себе волосы. За неимением их полного набора, он предпочитал экспериментировать на других, но под руку никто не попался.
– Это не устрицы, а улитки, – захныкала Мура. Лучше бы мы пошли в «Д.К.дэнса» развлечься под оркестр балалаечников.
– Не капризничай, улитки повкуснее устриц будут, если их окропить укропной водой. Подозреваю, что у повара тайный сговор с поставщиками моллюсков. Но я сосредоточу все усилия, для раскрытия устричных раковин, и мафиозного заговора вокруг Них-них, Нюх-нюх, Нах-нах, – эффектно щёлкнул пальцами Даник, вытаскивая на свет из мокриц-мыслей сказку «Три порносёнка».
Поправляя мельхиоровые ресницы, Мура подчинилась узурпатору, вошедшему во вкус без предъявления документов и не поинтересовавшемуся, как там было, сообразив, что неизвестно чего ещё можно ожидать от коротышки. На какую-то долю секунды Даник ощутил, насколько живуч в нём ментор и мент Хаузен. Шницель поднялся из-за стола и потянул за собой изголодавшуюся куколку к дверям. У выхода он вытащил из кармана пульверизатор с краской бордо и в озлоблении исполнил нравоучительными брызгами на жёлтой стене: «Чревоугодие чревато последствиями...»
Они гордо вышли рука в руку и зашагали нога в ногу, отрывисто как на плацу, в направлении фешенебельного кафе-бистро «Оноре де Баль Зак» неподалёку от кафе «Драла» бывшего священослужителя Макровелли. Там известная на бетонных панелях Брюквина замызганная певичка Лоредана Качелли исполняла бородатые шансоны голосом пониже открытого пространства декольте, проигрывающего в соревновании дерзкому вырезу на спине, обильно забрызганному духами «Шрапнель №5».
Выдрессированные хозяином циркового номера накрашенные квакушки в мини-юбках подавали свои лягушачьи лапки всем желающим. Страстный поклонник французской макулатуры  Даник лягушек любил безоговорочно. Они больше других страдают от сплошного надувательства через соломинку, повторял он, а уважающие себя водяные крысы не селятся в пустыне и квакушки не заводят оглушительных романов в местах, где нет заводей.
Безропотная ночь накладывала свою бархатную печать туда, где не оставалось места отпечаткам, омрачившим  начало их вечера. В бликах луны белёсое марево, пеленой поднимающееся с земли, обнажило груди холмов. Прошествовав мимо скверика, Мурочка увидела цветы, что-то в ней проснулось и повернулось на бок.
– О, Анютины глазки! – захлебнулась она от восторга, вызванного представившимся ей зрелищем, и вырвала оба (из деревьев она любила долговязы и плакучие ивы, но сил на них у неё не хватило, да и какие могут быть претензии к неискоренимому дереву) – А что, если мы смотаемся в ресторан Крутых «Любят не за будки»?
Потрясённый Даник отпрянул от спутницы, решив, что это, ещё одно неизвестное приобретённое ею качество, говорит о практицизме, которым не следует пренебрегать. Завтра же, по окончании телесериала «В родовых путях генеалогии» запишусь в льстецы, а сегодня позволю роскошь побыть самим собой, спланировал учтивый Шницель. Его обуяли видения молодости, когда он умудрился отвести левый глаз в сторону поседевшей за минуту рядом с ним девушки на скамейке в парке и сказать: «Поговорим об этом в более подходящей обстановке, после третьего захода... солнца». Долбанутый на всю голову Шницель осознавал, что для того, чтобы ему удалось вжиться в роль любовника по совместительству без боли и шрамов, необходимо выжить из неё, находившегося там до него сердцееда. Без этого ничего не получится – занавес упадёт раньше, чем закончится трагикомический спектакль-реприза, собратья актёры признают его как из ряда вон выходящего.
Предстояло покрыть значительное расстояние до кафе-бистро «Интервью с набитым ртом», а Мурка была вся на шпильках. Характер у Дани не мёд, да и физия одутловатая, так что жизнь с ним даже близко не обещает быть пилёным сахаром, подумала она.
Шницель остановил жёлчное в шашечку такси, и вдруг вспомнил, что там, куда он намеревался направиться, устраивается маскарад, а маскарады Шницель на дух не выносил, считая их массовой обезличкой ещё с того времени, когда ему принесли бостоновый отрез на костюм с походом «Дранг нах Остен». Но объяснять Муре создавшуюся  ситуацию – это то же, что глухому, не шевеля губами, вслух читать, подумал он. Подвижное жёлторотое чудище-такси разверзло дверную пасть перед дамой и почти, было, захлопнуло беззубую, чтобы увезти Мурку. Но не лохом шитый, и не пальцем деланный Даник подсуетился и мышонком юркнул в освещённый салон как бы невз(на чай) заметив, – не возражаете, если воспользуюсь вашим распахнутым предложением? Не переживайте, шеф, вы же меня знаете, в случае чего моя спутница расплатится натурой, как это принято в трудовой колонии муравьёв.
Мура не прореагировала на заявление Даника, отсеянное ею, что никому ещё (кроме художников, наносящих визиты кисточкой полотну) не удавалось изобразить недоумение на яйце недоумка. Она без постороннего нажима проимитировала камерное отупение, отпихнув гордость в сторону и стала строить в головке козни из имеющегося на него материала, ловко подцепив Шницеля на вилку мщения и смакуя мельчайшие детали пикантных подробностей.
Шофер же в ответ на недипломатичный приём проходимца обернулся в солнечный целлофан отражения в приспущенном окне, и не дискриминируя поприветствовал его золотой улыбкой легендарного Виктора Примулы, сообщая последнюю побасенку, попахивавшую портянками казарменной морали: «У солдат лифт вышел из строя». Потом  Витёк умильно посмотрел в запавшие глаза Мурочки, обведённые синими кругами, и подумал, молочно-кисейная барышня Медуза Гаргона с кисельными берегами дряблых бёдер, находятся же и на неё любители. Интересно, кто её по своему вкусу и усмотрению оприходовал до сопровождающего её идиота?  А так как Витёк был убеждён, что Марсельеза трогательная аппетитная женщина и значительно бефстроганней других, хотя и незамужняя (зачем брать неурожайную замуж, когда в ней столько выходящего за пределы возможностей), то это спасало его от многих неприятностей. И Витя поведал Мурочке прелюбопытную историю, рассказанную ему пассажиром в нацистской форме, которого он подобрал у кафе патологоанатомов «Мертвецки пьяный». Там чеченцы отпускали чечевичную похлёбку в одни немытые руки и наливали  камфорный спирт, сообразуясь с сопроводительным справочником «Спиритус Гиннес» и сложившимися обстоятельствами.
Вот его история в мельчайших подробностях.
«Прежде чем отправиться на поиски реки с двойным дном, я старался произвести приятное впечатление, но продать мне его никак не удавалось, потому что я не обладал умением видеть язык, как тебе показывают ущербные. Согласитесь, не всякое наглое производство прибыльно. Я стал плаксив, породист и дотошен в беседах с собой, уверовав в административные меры веса в политике.
 Правда, меня извиняла специальность, превратившаяся в хобби подрядчика строительства теснящихся домов на живородящих деревьях. У меня выявилось чувство вины педиатра, принимающего не приёмных детей в приёмные часы. При порывах ветра я обстрадался морской болезнью не только от боковой качки бёдер. Партнёрши прощали меня ответственные моменты, не успев как следует распробовать. Некоторые делились со мной своими ощущениями – их преследовала иллюзия знакомства кувшинки с кувшином. Я щедро расплачивался с красотками в Гименеях или подопытным прощальным поцелуем (в армии я, человек головокружительной крутизны сидел на заячьей губе, за то что ногами в воде лишнее сболтнул). С переливчатыми соловьиными трелями я превращал расставание в балаган, ассоциируя волны с гвоздями, прибивающими дощечку к берегу. Я искал политического убежища, но сама политика, как и женщины «семи ****ей во лбу» на манер индусок перестала меня интересовать. И в тоже время, не могу не признаться, де-юре её звали Куки Кляксон (от Кляксы и Клаксона).
Это была аккуратно собранная дама-иноверка из костей для арктического холодца и высококачественного мраморного мяса, обтянутого кожей. Коллаж её лица, нарезанный из ошмётков сала, не предвещал ничего хорошего, а тело, высеченное из черствой буханки хлеба, выглядело угрожающе, при всём этом дама строила из себя невозделанную целину. Она испитывающе смотрела на меня, и засунув указательный палец в рот, нервно протирала свои стёртые временем кусачки, как бы перед употреблением, думая, что двуколка – это уколоться дважды и забыться.
Если бы я пять минут пробыл у неё под пятой, я бы определённо спятил, как тот китаец, что ей рисовую пудру дарил (понаехали тут разные). Короче, в тот момент я чувствовал себя фотографом-любителем, запирающимся в ванной, чтобы проявлять наблюдательность или помечтать о кровожадном бифштексе.
Изобретательная Куки догадывалась, что голыми руками меня не взять, и натянула картуз на глаза и лайковые перчатки, дабы не оставлять отпечатков на месте надвигающегося преступления. Рассчитав в уме, что по амплитуде колебаний я могу оказаться лучшим подспорьем в её жизни, она углубилась в раздумье, проявив себя в любви как опытный инструктор верховой езды. После этого она предъявила мне претензии, что якобы я не то отнял, не то оттяпал у неё драгоценное время, заодно очистив половину сумочки. Распаляя себя, она жадно набросилась на меня с острым предметом, напоминающим хлебный резак, с военным кличем: «Не будь ублюдком, недовесок, клянусь – я отпилю твой леденец!».
Признаться, не люблю, когда меня вводят в курс дела подобным способом как слепого кутёнка. Я не готов к закланию даже от руки такой шикарной женщины как Куки Клаксон (болоночный с начёсом взгляд исподлобья выдавал в ней аристократку). Я никак не мог согласиться, что мне так подфартило, а может быть Куки не терпелось развлечься и позабавиться? Но похоже ей пришлись не по душе моя конопатая харизма кобры и нелюбовь к погоде в сыром виде. Я знаю, время убивают по-разному, но никогда ещё не видел, чтобы его резали ножом, поэтому отскочил в сторону, оберегая драгоценные пейсы-самокрутки указательным пальцем у виска и интуитивно осознавая, что сроки спасения жизни наподобие тугих плавок – они поджимают, как надсмотрщики.
Скажем, что я не признаю жестокость в любом виде. Даже от картины окурков, безжалостно выбрасываемых из пепельницы, у меня наворачиваются слёзы на пейсы. Всё это ещё усугубляется тем, что треть жизни я проспал, треть провёл в тёплом туалете, а на оставшуюся треть положил с «обогревательным» прибором. По стечению обстоятельств Куки, которая думала, что Уругвай – это местность, где носят хоругви, не цацкалась со мной, держась необычайно сухо, и я пришёл к выводу – такие отношения просто необходимо сполоснуть. Я дипломатично предложил ей найти приемлемый способ решения проблемы перенаселения планеты – не убивать меня. А не успокоиться ли нам в атмосфере ресторана, подумал я, учитывая свои три поллитровки неразбавленной крови (я полагался на обрушенную мной на неё Ниагару знаний, о реваншистском матче по водному поло в бассейне реки Амазонки, где наблюдал за расплывшимися аборигенками).
– Там, в банкетном зале, – пояснил я, – собираются писатели-передвижники стаканов по стойке бара и подаются изящные блюда: «Квашеные носы тапиров», «Чумазый поросёнок с запекшимися губами и с лавровым винцом» и «То бишь-бармак в башмаке». Эти словоохотливые тварюги забывают обо всём в охоте за словом.
– Вы какой-то ненадёжный, – прошипела Куки (каждый раз когда она пила кровавую Мэри глаза её наливались бычьей кровью).
Она была уверена, что борьба с алкоголизмом началась с газетной подшивки, западая на меня, как западные клавиши расстроенного восточно-немецкого рояля, поражённые костоедой, как амазонка в джунглях, разукрашивавшая тело пленника татуировкой.
Избегая конфликта (единственный с кем я был на ножах,  это окорок в морозильнике – я пробегал по льду пятисотметровку хуже Евгения Гришина на 30 секунд). Я – несбывшийся дрессировщик сфинксов и создатель финансовых пирамид, не лишённых основания, как скоропортящийся продукт кибуца, перевоспитанию не подлежал,  помалкивая с подружкой Малкой Фиштухлер. До прохождения алии Сура Гатная, она же Малка, оказалась бабочкой-капустницей (вечно считала бабки). Малка-Сура всегда была немножко в чьей-то власти, находясь под чьим-либо вливанием. Однажды она попыталась избавиться от своего торгового комплекса неполовоценности и вытянулась передо мной в струнку, но вместо чего-то гитарного образовался вместительный вещмешок со шнурком на упитанной шее, и мне стало ясно, почему с Куки Кляксон я готов был на всё – на поражение в правах включительно.
– Если там не понравится, мы всегда можем смотаться в модный бар «Дак», – пытался ублажить её я. – Правда, существует неписаное правило, туда впускают с одним условием – при входе вытягивать губы уточкой и не крякать. На подмостках выступает комик в ЯнКупальнике, ермолке и плаще супермена. Ему акомпанирует квинтет «Носорожские шахтёры». Слушая их, создаётся впечатление неустанного вкалывания в забое, не как некоторые – работают спустя рукава и грудных мышц не видно. Я-то хорошо проинформирован, что дневную практику они проходили в забитом месте подземного перехода от социализма к коммунизму. Их основной хит то ли «Сальто мортале», то ли «Сальдо в квартале». Ах, если бы вы знали, как им там бросали в клетчатые кепки! Это компенсирует кормёжку впроголодь в бар «Дакке», где теперь находит пристанище группа «Парусиновые паруса».
– Лучше бы ты накинул на рот щеколду и сидел взаперти со всем своим предпостельным церемониалом, придурок. Знаю я ваши «щедрые» посулы. Меня не обдуришь и по контрамарке не проведёшь! Так расставляют слова-силки на неискушённых, а хранить мужей и молчание – эти валюты, едва обеспечивающиеся золотом, надёжнее всего в сухом прохладном месте, – последовал вежливый ответ с последующим разглядыванием моей шевелюры (по эрудированному выражению Кукиного личика было похоже, что она несомненно думала, вспоминая Конан Дойля, что рудокопы – это те, кто ни с того ни с сего подкапываются под рыжих).
Я выслушал её отказ, затаив смрадное дыхание и пришёл к заключению, что теряю терпение. Тот, кто его находит, становится обладателем солидной коллекции скептицизма. Меня охватило чувство пребывания в полёте. Ноги затекают под сиденье. Подняться не могу. Такое ощущение, что локти ампутированы. А за иллюминатором фривольное облако бесстыдно демонстрирует прелестный просвет. И тут до меня дошло, что иудофобии из Куки ничем не вытравить – это у неё заложено в группенфюрерской крови. И я однозначно понял, чтобы успешно сверлить её глазами,  нужно сменить сверло. Как мужчина, расплагавший к себе женщину в зависимости от времени суток, я разрыдался и выбежал из комнаты ожидания клубничного дома со словами: «Вы не понимаете, что я пишу? Скажите спасибо, что буквы вам знакомы, ведь мою книгу признала книгой города армянская принцесса Несмеяна».
С той поры у меня не было мало-мальски доступной женщины, поэтому время от времени я имею безгрудый плоский телевизор и слушаю сквозь одолевающий меня сон его маловразумительное бормотание. А ещё я заинтересовался техникой. Интересно, какой тюбик в тюбетейке изобрёл беспроволочный бюстгальтер и глотательный препарат для прослушивания кишечника?»

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #181)