Владимир Попов
ОЗЕРО
(филологический роман)
часть 13
В ПРИСУТСТВИИ КРАСОТЫ
Когда спрашивали у Ивана Егоровича, как он себя чувствует, то он отвечал:
– Закат Средневековья был великолепен! – добавлял: – В присутствии Красоты! – и оглядывался на Вету…
Мой день рождения отмечали торжественно: Иван Егорович облачился в чёрный смокинг и бордовую бабочку, и стал похож на профессора (кем он на самом деле и являлся).
В тёмном, с блёстками, полупрозрачном и шуршащем платье Вета стала похожа на хрупкую стрекозу. (Теперь я прекрасно понимаю И. А. Бунина, что для него значило присутствие Галины Кузнецовой).
Первый тост Иван Егорович поднял за отцов – основателей «Озёрного братства»: за И. А. Бунина, Н. Д. Телешова, А. Е. Телешову – именно они и собрали нас вместе в этом доме.
Потом были тосты за Ивана Егоровича, за меня, за Елизавету Владиславовну…
После первой рюмки торжественность исчезала, а через полчаса мы уже дошли до пересказов еврейских анекдотов.
Жёлтые розы, подаренные Ветой, её весёлые глаза и смех Ивана Егоровича были самым дорогим подарком ко дню рождения.
Потом Вета забралась с ногами на диван, поудобнее уселась и сообщила:
– Люберецкая газета вспомнила о В. Н. и опубликовала его несерьёзный рассказик. Вот послушайте.
И мы стали слушать…
СКАЗКА О КОЗЕ
А насчёт того, что в Томилине все дураки, я вам скажу, гражданочка, что это сущая неправда, мало того, в Томилине даже все животные твари имеют умственные способности. Вот взять хотя бы козу Люську с улицы имени наркома просвещения Луначарского Анатолия Васильевича. Ничего не скажу, у Люськи – характер не сахар, но до чего умная тварь – даже сил нету! Мало того, что она залезает на крышу сарая, как обезьяна, и сверху ругается на всю улицу товарища Луначарского отвратительным блеянием и издаёт пакостные звуки, но вот, намедни, открыла запор на калитке и вышла на улицу имени Луначарского А. В.
А когда Люська выходит на улицу, тут уж ей навстречу не попадайся! И, как назло, попался ей один дачник, весь в белом. Подходит к нему Люська и улыбается своей нахальной улыбкой. Дачник, конечно: «Козочка-козочка, тю-тю-тю, лю-лю-лю», – а она стоит смирненько и глазки опустила долу, ну прям девица на выданье. А сама, стерва, внутренне хохочет и хвостиком пошевеливает. Постоял-постоял дачник, налюбовался вдоволь, да и пошёл дальше по улице наркома просвещения. Не успел он пройти и пяти шагов, как Люська со всего разбега своим рогатым лбом ему шарахнула под поясницу. Раньше дачник был в белом, а теперь превратился в серое с мелкой слезинкой. Вот такая была Люська, и за это все её очень любили.
И вдруг произошло событие: Люська пропала! Хозяйка, Татьяна Ананьевна, в крик и слёзы, побежала собирать народ. Собралась вся улица товарища Луначарского, даже инвалид Пахомыч приковылял. Ну, насчёт событий – у нас в Томилине это дело любят. Хлебом не корми, водой не пои, а события подавай! Народ собрался, и стали выступать: ну, первым делом, выступила старая революционерка Шпинцель Роза Люксембурговна и стала громко заявлять о том, что в то время, когда первое в мире государство прямой дорогой идёт к коммунизму, всякая белогвардейская нечисть и империалистические прихвостни воруют наших социалистических коз. Долго ещё она говорила и про стахановское движение, и про лёгкую промышленность, и про тяжёлую индустрию… А кончила она, как всегда, замечательно: сорвала с головы красную косынку, высоко-высоко подняла правую руку и крикнула:
– Ура!
И все собравшиеся закричали:
– Но пасаран! – и достигли такого восторга, что даже инвалид Пахомыч, на что уж человек мягкий, и то сгоряча разбил свой костыль в щепки о первую попавшуюся берёзу. Короче, решили выслать разведку по близлежащим вражеским улицам. Уличные пацаны и пацанки на это время превратились в разведчиков и тимуровцев.
Уже через три дня прошёл слух о том, что в сарае у Малафеевны с улицы Гончарова кто-то жалобно блеет. Всё Томилино знало о том, что у Малафеевны характер мерзкий и если ночью у Малафеевны горит лампа под зелёным абажуром, то в это время она пишет анонимки.
И никому она житья не давала, даже птицам небесным. Намедни прилетела к ней в огород синица и села на яблоню, так Малафеевна полдня кидала в неё сковородкой. Нездешние дачники спрашивают:
– А что это у вас в этом саду сковородки летают? – А местные жители отвечают спокойно:
А это Малафеевна птичек гоняет!
Вот такая она, Малафеевна, – не баба, а гражданская война!
Пришла делегация к Малафеевне: впереди, как всегда, Шпинцель Роза Люксембурговна, посредине весь народ, а сзади ковыляет Пахомыч на новом костыле.
Подошли к забору: хотели взять штурмом – не получилось в этот раз, потому что Малафеевна стала грозиться законом и отстреливаться плохими словами. А в дырку было видно, как она возле крыльца нахально нашу Люсеньку доит. Пошли в милицию. В милиции говорят:
– Пишите заявление, и дело передадим в суд.
На улице Гоголя стояли два барака, так вот, в одном из этих бараков и находился наш суд. В назначенный день весь барак ходил ходуном, а помещение суда ломилось от любопытных персон.
Собралось всё Томилино: даже было по пяти представителей из Кирилловки и из Хлыстова. Люську временно передали участковому Весёлкину и оставили у крыльца. Люська и Весёлкин очень волновались: Весёлкин всё время курил и благожелательно отдавал Люське пожевать окурки.
Начался суд, и первой, как назло, вызвали Малафеевну, которая нагло заявила, что никакую Люську она не знает, а убогую козу купила за мешок картошки у цыгана из проходящего табора. Судья Оводков Я. Я. призадумался и снял очки. Потом вызвали Татьяну Ананьевну, и она, вся в слезах, не в силах была произнести ни одного слова.
Потом выступали свидетели. Свидетелей было много, и все они спрашивали у судьи:
– Где справедливость?
Потом поднялся шум, гам и суматоха. И крики:
– Долой!
Тогда судья Оводков Я. Я. выгнал всех на улицу. Возмущение народа достигло предела: товарищ Шпинцель Роза Люксембурговна призывала строить баррикады, инвалид Пахомыч разбил в щепки новый костыль о попавшуюся под руку берёзу. Наступил критический момент, и тогда судья Оводков Я. Я. принял соломоново решение: поставить рядом Малафеевну и Татьяну Ананьевну и отпустить Люську из мужественных рук Весёлкина.
Стояла гробовая тишина. Весь посёлок замер: не гремели бутылки, не звякали стаканы, поезда сбавляли ход, машины останавливались.
Словно в замедленной съёмке, Весёлкин медленно развязывал верёвку на шее козы, и Люська медленно оглядела толпу своими мутными глазами. Потом она медленными шажками направилась в сторону истиц. И всем стало видно, что она прямым ходом стала двигаться на Малафеевну. Напряжение достигло такого предела, что одна нервная дачница в белом уронила зонтик и упала в обморок. Не доходя несколько шагов до Малафеевны, Люська нагнула голову почти до самой земли. Прыжок был великолепен! Люська парила в воздухе, как птица, и ещё её благородные копыта не успели коснуться матушки-земли, как она ударила своими золотыми рогами в гадкий живот Малафеевны.
Что тут было! Судью Оводкова Я. Я. вынесли из суда на руках. Шпинцель Роза Люксембурговна подставила своё верное плечо инвалиду Пахомычу вместо разбитого костыля, Татьяна Ананьевна целовала Люську в сахарные уста, а поверженная Малафеевна лежала в пыли, и люди брезгливо обходили её стороной.
На улице имени наркома просвещения, товарища Луначарского Анатолия Васильевича, был настоящий народный праздник: Роза Люксембурговна вывесила красный флаг, инвалид Пахомыч почти перестал хромать, дачник-художник обещал нарисовать портрет героини. Люська целый день была мила и доброжелательна и стала похожа, как говорил наш А. С. Пушкин, на трепетную лань.