«Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».
Ев. от Матфея, гл. 6, ст. 21
...Уже несколько дней отмываем трапезную. Наверное, это самое главное место в монастыре, не считая храмов, а для кого-то всё-таки самое...
Весь день в это маленькое помещение отовсюду стекаются люди — верующие, неверующие, сочувствующие, просто голодные, кто-то со шлейфом перегара, насельники, работяги, местные жители...
Вот парень зашёл, попросил лазанью, принёс с собой громкую музыку, под которую и трапезничал, почти не убавляя... Здесь редко кого одёргивают, с Отца пример остался, он редко кому замечания делал; даже если на службе дети шумели — терпел, молился...
Вот заглянул цыган, осмотрелся, вышел на улицу звать молоденькую жену со смуглым голеньким младенцем на руках. Она сначала отказывалась, но потом зашла осторожно, боясь присесть; он усадил и, самодовольно улыбаясь большими карими глазами с хитрым прищуром, взял на раздаче две тарелки супа и хлеб. Начали есть, ушло напряжение, младенца покормили, ушли...
Кого здесь только нет... хотя известно кого... Здесь нет людей, одетых в Chanel, Armani, Versace, здесь как-то всё по-простому — у больных и убогих нет смысла во всей этой напыщенности. Отец Архимандрит, когда ещё жив был, говорил, что «...к нам сюда болящие только едут, а все здоровые на барахолке торгуют...» Это по его наказу и работает трапезная с утра до ночи, он всех в монастырь принимал и говорил, чтобы и другие так же поступали...
С каким-то тихим, спокойным и молчаливым остервенением отмываем по углам чёрное, склизкое, собираем в кладовых пауков и смахиваем шали паутинной бахромы — то, до чего в ежедневных трудах руки не доходят, как будто душу свою трём, а она плохо отчищается. Сыро очень в корпусах из шлакобетона, а весной с глубин вода поднимается, вот и растёт повсюду плесень. Скребу черноту и вспоминаю, как однажды встретилась здесь с радостными глазами послушницы перед постригом: она руками отмывала местные отхожие места, в которые заходить было страшно и гадко даже ногами, — как будто и не замечая этого...
В трапезной сейчас чистенько, кафель белый, светлые стеновые панели — за последние лет десять сильно монастырское хозяйство преобразилось. Матушка, правда, говорит, что с достатком сознательность уходит, есть, мол, приходят, а работать не хотят. Попросила мужиков помочь, а они: «Мы на службу, не можем, причащаться сегодня будем...» — доедая последние ложки каши...
Идут и идут, роняя грязь; мятые лица в кирзовых сапогах, как будто по их складкам ходили эти же сапоги. Проходят по чистому полу и в общем-то им, наверное, абсолютно всё равно, какой он был, какой есть, какое всё вокруг, была бы еда... Сели, разговорились: «Ну где ещё найдёшь такое место, чтобы просто так кормили? Хорошо!» — доедая макароны — «Вот тушёнки бы ещё добавить!» Глаза потихоньку оживают, и из них, среди уставших морщин, пробивается свет, который озаряет эти землистые лица, преображая их...
Здесь городской маскарадный налёт сходит дня за два, и люди меняются; помню, как однажды зимой улыбающаяся дама в норковом манто, с бриллиантами в ушах, расстегнувшись и раскрасневшись, рубила дрова в монастырской ограде и была абсолютно счастлива в тот момент...
А кто сказал, что в этих чёрствых на вид мужиках Света меньше, чем в нас, чистеньких, городских? Кто они, как здесь оказались? Может быть, под всем этим немытым и нечёсаным потрясающая красота сокрыта, а где-то, под внешней аккуратностью и ухоженностью, топают, раскидывая куски грязи по своим и чужим душам, кирзовые сапоги...
...А высоко над землёй, в дальней неоштукатуренной серой стене монастыря свили свои гнёзда множество ласточек, и по утрам на сиреневом фоне розового тумана, окутывающего золотые купола и кресты, словно вырастающие из облаков, радостно чирикая, носятся, возвещая новый день и славя Солнце, свободные жители небес...
14.06.18