Анна знала, что её Митя, обожаемый, горячо любимый, самый лучший и необыкновенный Митя… изменяет ей.
Никто Анну не понимал. Одни считали, что муж ей безразличен, и поэтому она так легко терпит. Другие говорили, что она смирилась, не умея противостоять греховоднику. Третьи полагали, что она просто ни о чём не догадывается.
Анна страдала. Но, даже оставаясь одна, не плакала. Она вообще не выносила слёз, считая их высшим проявлением слабости. Это глубокое убеждение лишало женщину такой простой и доступной возможности облегчить себе душу.
А ещё Анна никогда и никому не жаловалась. Работа, дети, домашнее хозяйство – вот чему отдавала она всю себя, всё своё время. И малейшей лазейки не оставляла всеразрушающим терзаниям: им дай только слабинку, и они завладеют всей твоей сущностью без остатка, без возврата…
А что же Митя? Тайная его жизнь (просебя называл он её «потусторонней») давно не представляла для него никакой прелести. Но, из упрямства, а более того, из-за обиды на жену, продолжал её. Да-да, он обижался на Анну за её невнимание к его проделкам: пошумела бы, поругала, прибежала бы к дому его любовницы, хоть окна побила или двери дёгтем намазала – спокон веку так было принято в их деревне. И он бы победителем вышел из затянувшейся и надоевшей ему истории.
Думал-думал Митя, как ему изловчиться, и надумал. Как-то остались они вдвоём с Анной. Он и говорит ей:
- А ты правильно делаешь, что обходишь стороной Манькин дом. Когда я у неё, мы на уличную дверь вешаем замок, а дверь с надворья закрываем изнутри – и на чердак… вроде, дома и нет никого.
Тысячи шипов вонзились в сердце Анны, побелела, как полотно. Отвернулась, чтобы мучитель не видел её лица. Собравшись с духом, сказала тихо, кажется, совершенно спокойно, но на самом деле, вложив все свои силы в слова, удерживая дрожь и слёзы в голосе:
- Не надо лазить на чердак. Это лишнее. У неё мужа нет, и прятаться ей не от кого. И тебе, Митя, нечего бояться. Живи, как хочешь, я тебе не помеха. Помолчала, собирая остатки сил, и продолжила:
- Да и опасно это: выпьете, свалитесь с высоты…
Не дождался Митя триумфа, мол, бабы за него подрались. Сам потихоньку бросил Маньку. Хорошо зажили они с женой. Загадкой было соседям, как такой мужик никакими делами не гнушается: и в колхозе управляется, и дома – метёт, скребёт, завтрак Аннушке своей подаёт.
А Митя и любил жену, и вину искупал… Жить бы да жить, но заболел Митя, слёг. Не долго Аня ухаживала за мужем…
Скорбела она, от горя закаменела. Собрался народ проводить Дмитрия в последний путь да послушать, кто как голосит, что причитывают. А у гроба тихо, слышно, как свечи потрескивают. Взрослые дети молча льют слёзы, причитать не умеют. Анна застыла, словно изваяние. Глаз от лица своего Мити не отводит. До самого выноса не отошла от гроба, не присела, не прилегла…
«Всезнайки и понимайки» судачили: жене-то хоть бы кто луком глаза натёр – слезинки не проронила.
Анне Господь отмерил долгий век. Как-то говорит она дочери, у которой жила в старости:
- Хотелось бы мне уснуть и не проснуться, тихо закончить свой земной путь…
Да что ты, мама!- испугалась дочь.- Живи, с тобой нам всем и тепло, и светло.
А сама подумала, что во сне только праведные к Богу отходят.
Проснулась как-то дочь рано-рано утром:
- Что-то горло у меня болит, загляну к маме, пожалуюсь.
Вошла в спальню…