Я на картинах оживлял
фантазией своей
стихию, шторм, девятый вал
и гибель кораблей.
Еще хотелось чуда мне:
чтоб ожила сама
та девушка на полотне
за чтением письма.
Чтоб ожил кадр, и крупный план,
и влага у ресниц.
Но нам застывший ракурс дан
эпох, фигур и лиц.
Еще хотелось бы прочесть –
что в этом письмеце?
Быть может, траурная весть
о матери? отце?
Или от друга сердца к ней
послание в стихах?
И всё румянец горячей
на девичьих щеках.
Но только профиль, и на лист
опущены глаза.
Увидеть больше, портретист
сказал, увы, нельзя.
Хотел охотно бы и сам
Вермеер повернуть
ее, чтоб улыбнулась нам,
сказала что-нибудь.
Кто мог бы время обмануть,
как жизнь на полотне?
Вся, вероятно, в этом суть,
что каждый миг – в цене.
Я на картине оживлял
фантазией своей
и милого лица овал,
и прядь ее кудрей.
Узнал, что радость, а не боль
в таинственном письме.
Сказала: «Сам прочесть изволь», –
и улыбнулась мне.