Не первый раз снится в этом духе. Лезу на крышу собственного дома (10-этажка), через несколько лет после последнего посещения. На рубероидной крыше прохлаждаются свиньи, группками штуки по 2-3 на подъезд. Ах да, вспоминаю, тут на крышах всегда свиней держат. Замечаю невдалеке компанию из нескольких неопределённых человек, которые, как я воображаю, вряд ли рады были бы меня увидеть здесь, расчитывая на полностью свиное окружение. Те свиньи на крышах растут, видать, как грибы, в безлюдьи и запущении, хотя и выглядят прилично. Ныкаясь от людей, я попадаю в запутанные чердачные помещения, к этому времени теряющие связь с моим домом. Захожу в каморку, где стены покрыты паутиной в промышленной пыли, а на запорошённых верстаках и полочках стоят обмылки предметов, стеклянных и железных, вроде проржавелого молотка без ручки или грязного пузырька неизвестного происхождения. Через окно в рыжих капельках и радужных разводах я вижу, что нахожусь в панельной девятиэтажке, в стену которой вмонтирован стальной каркас с трубами и вентилями, огрызок так и не запущенной, к всеобщему счастью, перегонной установки. Дом пуст, внизу растрескавшийся асфальт и солнечный бурьян. Потом я снова на крыше, опираюсь на накренившуюся градусов на 45 металлическую раму (типа опоры ЛЭП), с которой от старости труха сыпется, а под моей рамой на крыше какая-то мерзкая пена, может битум, может, ещё чего Тарковский накидал. С рамы открывается красивый вид на руины города-производства с плотной застройкой, перенёсшего неслабые бомбёжки лет пятьдесят назад. Солнышко светит, тучи вдали мутно-серые и пылюка немного летает.
Ладно, я добрый сегодня. А вчера ел шашлык и мясо застряло между зубами, и мои ЗАПОНКИ пропахли гарью. Кто носит ЗАПОНКИ, тот поймёт, он жёг органическое стекло, непрозрачное - для межкомнатных дверей. Тогда пришёл дядя Гоша и рассказывал про Чечню, там все ходили без запонок, а иные без знаков отличия, но с бородой, и бросали в колодцы ручные фугасы. Когда горело красное стекло, пахло луком, чадом и потными ногами, потому что красное стекло - державное. Когда горело синее, то были модели машинок, советские железные, вонючие пугачи с лентой и летним солнечным зданием какой-то больницы, пылесосы Циклон и катушечные магнитофоны (с Цоем) - по ночам в разрисованной словами комнате и кассетный - у старшего друга Максима, с нелюбимой "иностранщиной". А однажды прожгли утюгом палас, и аквариумные рыбки ловили пузырьки воздуха от компрессора. Это было в совсем другой комнате, под прямым углом татары варили молочный суп с чесноком и играли в Марио, а, может быть, это и не татары были? У соседа Васи, нелюбимого приятеля, была пахучая алкоголичка мама и сестра Лена, и Вася владел разноцветными загибульками из того же плексигласа, прозрачные жёлтые, и синие, и зелёные, и красные! Они легко ломались, а потом его мама умерла в туалете и лежала в коридоре под простынёй, а я обрадовался радикальности события и пошёл искать Васю, сказать ему, что мама у него умерла. У них на китайском магнитофоне мигали дурацкие лампочки, тоже разноцветные и отталкивающие. В пустой комнате были учебники Родного Языка и Родной Речи, в колясочной были коляски на полках, в прачечной - машинки и гофрированные шланги, а у нас были тараканы и бутылки из-под "Рояля" на подвесных шкафах, а под шкафами горела оранжевая лампочка на двухконфорочной эмалевой электроплитке, и была ночь, и все куда-то ушли. Я стоял с палкой, темный складной стол был мультфильмом о мышах в церкви и ядерной войне. А в школе было плохо, но это было после.
Давид Бурлюк не существует, река Ока течёт.
Чистый песочек на пляже, арбузные корки усохли - как солнце жарит! Наверху, на обрыве, на ольховых и дубовых пеньках сидят парами ярко-ярко-зелёные ящерицы. Россыпи сверкающего диоксида кремния с примесью окислов трёхвалентного железа и без малейших намёков на Давида Бурлюка! Ни запаха его, ни вида, ни памяти, только толща известняка, над ней триста метров речного песка, а на самом верху мать-и-мачеха огромными лопухами, ароматные дубы с дуплами, ивняк в пуху и паутине, землеройки и вьюнки с колючими коробочками. Гляди-ка: Две Тысячи Девятый. Год, в котором пожухли музеи.
Посмотри, посмотри пуля-дура-два, там ай-яй-яй, эхма и огого!
Настоящее кино, про то, как происходят дела. Про то, как всегда бывает и случается постоянно в этом сереформе. Мужчины ходят одетые в плотные куртки и брюки на ремнях, цвета неброские, ноздри просторны, но пахнет какашкой, может быть - оттого, что живот вырос большой и твёрдый, словно подростковые жигули. Женщины любят анальный секс и одеты в пальто или короткие пухлые курточки, что вредит яичникам. Они любят анальный и оральный секс и большие флаконы со скидкой, а на голове конфета Старт: полужёлтая, получёрная, после сорока - короткая в мелких кудряшках. Вся совокупность мужчин и женщин размещена в просторном заржавленном плавательном бассейне, который пуст и пахнет плесенью. Если вздумается гаркнуть, то станет эхо, вследствие того обстоятельства, что потолок поддерживается не лишёнными ажурности конструкциями из металлопроката, щедро вознесёнными на весьма значительную высоту железобетонными опорами квадратного сечения, несущими также стенные панели. Раньше здесь делали синтетический бензин, а теперь вот запилили бассейн. Спортсмены его боятся - как мыши боятся унитаза, потому что чаша бассейна выложена коричневой неглазурованной плиткой, знаете, как на полу в школьном сортире. Им становится холодно, хочется быстро дышать и шапочка давит на голову, а под шапочкой таится уверенность в том, что купание здесь выйдет боком. Вот у кого точно нет в этом сомнений, так это у тех, кому уже приходилось лежать на боку на такой вот влажной коричневой плитке. Они знают, как сильно меняется в этом положении угол обзора, фатально меняется, разительно. Совет вам: попробуйте, лягте на советскую керамическую плитку голым боком и полежите так хотя бы несколько минут. Пока лежите, бросайте вокруг пристальные взгляды, покорчитесь, внимательно понюхайте пол. Этот опыт много ценнее, чем любая интоксикация. А пловцы тем временем уже убегают по шпалам на склад минерального сырья. Они там наберут в шапочки каждый по три килограмма переплавленной серы и пойдут продавать на бульвар Космонавтов. Им ведь тоже надо на что-то жить.
"рецензия" на фильм "Бег" про гражданскую войну
А кто? И вот! Как всё и ниоткуда не возьмись, оппа. Солдат говорит правду, а лицо у него как у лошади, длинное и губастое. Обама? Хлопфер? Обоз там, ну, как его, а, ну Хлудов, да, точно, живописец имени мятых алюминиевых кастрюль. Я фильм посмотрел, а фильм говно. Почему так жестоко, зачем говно фильм? А он желудочный. Понимаете? Нет, наверное, я не умею говорить по-русски. Просмотр этого фильма вызывает желудочные ощущения. Наверное, это потому что я такой желудочный. Наверное, я не умею глядеть фильмы. Требуется что? Праведный гнев, скорбь и раздумия о судьбах, всё средства из арсенала краеведческого музея с гипсовыми мордами первобытных мордвин и чёрными зубами некогда волосатых мамонтов. Школа политической дефлорации, архетипической мастурбации, вот какой я умненький хороший, а вы что думали, я говняный? Нет, я пищеварительный, а это понятие более широко и всеобъемлюще. На самом деле, Бег это плохой фильм. Но раз скачали, то можно и глянуть. Одну серию, вторую не буду, потому что от него мне хочется покушать про запас. А думать я от этого фильма не умею, потому что он не только желудочный, но и грамматический. Он регулярный, фасеточный и неизбежно - жалюстный: пустые животы, сыпняк, глупые мужики стреляют и режут, что же делать глупому желудку? Самоубийство, самоубийство, самоубийство - звучит в голове, самоубийство, совершите самоубийство. Три макета там совершили, но у них своя канифоль, их всю жизнь ставили на табуретку читать стихи, а в на самом интересном месте табуретка возьми и пойди ****ой, ах чтоже делать, хлоп мозги по стенке. Нет, так же неинтересно, отвратительно это и не по-христиански. Нет интриги, бумажные человечки, я не хочу сказать, впрочем, что так в жизни не бывает, но тема сисек не раскрыта! Сдохли три солдата, а не три человека, образа Божиих. Вот из-за таких фильмов мы не можем иметь нормальных вещей. Кстати, у меня тут в военкомате интересовались: Нравятся ли мне сказки Андерсена? Вполне ли равнодушен я к вопросам религии? Часто ли мне не хочется жить? А потом они сказали - разденься, нагнись и раздвинь ягодицы. Вот вам и Андерсен, вот вам и кинематограф! Так что я как-то больше верю в музыку. В кинематографе слишком много Геббельса. А вам как кажется?