Как сердце заколотится тревожно,
Когда потушит Боже верхний свет,
И кто-то спросит шёпотом:
«Тут – можно?»
Она, теряясь:
«Что ты, что ты… нет».
Слабеет голос: «Нет же, нет… о Боже»,
А пальчики простынки угол мнут.
Но свет потух.
И кто теперь поможет?
Она: «Нет-нет…», а он целует «тут».
Совсем без сил и пальчики, и руки,
Коленочки распались – нету сил.
Слов тоже нет,
лишь – сдавленные звуки.
Такой сюжет, я знаю, Богу мил.
Он отключает время, свет, сознанье,
Бормочет, лыбясь:
«Ладно, мне пора»,
А сам садится в золотые сани,
Рукой махнув: «Милуйтесь до утра».
Всё это Он:
послал куда-то мужа
И в дом завлёк лихого смельчака,
Который просто так зашёл на ужин
И заявил: «Я не уйду пока…»
В глаза смотрел уверенно и долго,
И убеждал: «Вы будете моей»,
Волнуясь, трогал кофточку из шёлка,
Она: «Да что ты, что ты, Тимофей!»
«Я не уйду пока…»
«Безумец, что ты, Тима!»
В постель её унёс он на руках,
Настойчивый, чужой и не любимый,
Она: «Безумец… Боже… Тима… ах…»
Рассвет потом – опаслив, робок, зыбок.
Мужчина рядом, дерзкий, молодой.
Произнесёт он коротко: «Спасибо»,
Уже почти любимый и родной.
А женщина, прощаясь,
скажет: «Боже».
Закроет дверь и выпьет коньяку.
Она впервые отдалась, похоже,
Такому удалому смельчаку.