Май, последними днями, хлестал по застывшей памяти,
И ощерившись солнцем, смеялся под пение птиц.
А седой ветеран, расплатавшись, как нищий на паперти,
На полу, в своём доме, лежал, руки вытянув - ниц.
Раскаленное солнце ломилось в закрытые ставни
И кричало: - Откройте скорее, впустите тепло!
Дом хранил тишину и закрытые окна молчали,
Солнце в дом ветерана попасть всё никак не могло.
Измождённый старик, прошептав все слова и молитвы,
Помянув всех друзей поимённо, прилег на кровать.
И события давней, безжалостной, страшной битвы,
Миг за мигом, как бусы на нитке, он стал вспоминать.
Этот бой был обычный, какие он видел немало.
Замки, звери, арены, турниры, сражений поля...
В жизни варваров вечно войны и смертей хватало,
Что слезами и кровью до ядра пропиталась земля.
Шли на Битву Героев, казалось бы, всё как обычно.
Тот же жаркий июнь, то же солнце и те же друзья,
И огромный топор лег в ладонь ветерана привычно,
И рука не дрожит, да и дрогнуть и струсить нельзя.
Вот сомкнули ряды, опустили забрала на лица,
Север с Югом опять, в сотый раз, друг на друга - стеной.
В небе солнце в зените, да кружат голодные птицы,
Пот по телу ручьем, а вот разум и взгляд - ледяной.
Вон мальчишка - боец, ну салага совсем, а туда же,
Запах крови и битвы его уж вовсю опьянил,
И в азарте кричит, как сейчас он им всем покажет...
Прилетели шипы. Парень рухнул, лишившись сил.
От доспехов шел дым, солнце жгло и живых и мертвых,
Забиралось под шлем и лучами сверлило мозг,
И звериный инстинкт пробуждался в броне истёртой,
Люди падали сотнями, ноги никто не унёс.
И лишь только тогда, когда солнце за горы упало,
Когда птицы спустились кровавую жатву принять,
Ветеран снял свой шлем и на камень присел устало,
А десяток живых стали сотни умерших считать.
- Заигрались в войну, обезумели, глупые люди...
Захотелось вам крови, и солнце не стоит винить.
Коль, нет в сердце любви, то и радости в жизни не будет,
И, коль, разума нет, то придется друзей хоронить.
Бурым стало от крови, зеленое некогда, поле,
На дороге, в пыли, одиноко валялся топор.
Ветеран поседел, ветеран выл по-волчьи от горя.
А вернувшись домой, сам себе огласил приговор:
- Двери, окна закрыть! Чтобы вновь за оружье не взяться.
Ни еды, ни воды. Только хлеба и водки сто грамм.
И прощенье просить у друзей: - Не сберёг я вас, братцы...
Каждый год, в этот день, я клянусь, буду плакать по вам.
Май, последними днями, хлестал, как наотмашь ладонью,
И ощерившись солнцем, смеялся под пение птиц.
А седой ветеран, словно в склепе, но в собственно доме,
На полу, как в агонии бился и выл, руки вытянув - ниц.