Вряд ли Зина была знакома с трудами Сухомлинского, Макаренко не говоря о докторе Споке, однако, для меня она была и навсегда осталась добрейшей русской няней. Все мои детские капризы увещевала словом и только словом, без обещаний и лжи. Склоняю голову перед её терпением, года три, может и больше, каждый божий вечер засыпал под сказанную её удивительным голосом сказку «Жил-был пёс». Она и пела удивительно, её просили, стыдясь, отнекивалась.
-Какая из меня певица? Вздыхала и зачинала.
Порхаясь на кухне всегда пела, я же тихонечко пробирался, прятался за «шкапик» и слушал, углядев меня, тут же прекращала петь. Я тоже пытался петь, но она мне тем же удивительным голосом
-Ты поёшь очень хорошо, но долго.
Этим, все мои попытки стать певцом оборвала, а вот рисование всячески поощряла. На последние деньги покупала карандаши, да не шесть цветов, а большие коробки, в которой был карандаш с белым грифелем. Радовалась каждому моему рисунку, а позже, когда учился, борясь со сном, замерев, часами позировала и всё рассказывала про самый красивый город Прагу, который ей довелось увидеть, возвращаясь из немецкого лагеря.
Так сталось, последний раз с Зиной свиделся на Троицу. Перед этим, как и в детстве увязался за ней нарвать чабреца, кленовых веточек, ими мы завсегда украшали двери, иконку, пол устилали чабрецом. Дорога была не близкой, говорили-вспоминали. За годы учёбы, обкатанный как дробина, столичной жизнью, со свойственной молодости бескомпромиссностью суждения хлёстко отозвался о нашем русском разгильдяйстве.
- Вот осталась бы в Германии и жизнь твоя сложилась бы по иному.
Ляпнул, не подумав я, она резко оборвала меня.
- Упаси Господь, не дай Бог познать тебе такое.
Помолчав.
- А и то, твоя правда, там был порядок даже где людей заживо жгли.
И вновь помолчав, спокойно.
- Мне довелось видеть много разных людей, у нас, у русских нет серёдочки, русские без краёв, как в одну, так и в другую сторону. Ну, уж если судьба будет благосклонна, поручкает с человеком светлым, ни одна хмарь не сможет зАстить солнышка.
После немецкого лагеря мне пришлось и в нашем ещё побывать, услышать обидное «немецкая овчарочка», всего лишь за то, что освободили не наши да с передачей тянули долго, полных три месяца. Можно было злобой захлебнуться, да тут случай такой выпал.
После лагеря, я с мужем моим Василием Ивановичем(мужа она называла только так) жили на квартире у тёти Лены.
Призадумалась и шёпотом
-это надо же ни фамилии, ни отчества, тётя Лена, вот и всё…
-Ну, так вот, жили мы у тёти Лены, Василий Иванович на оборонном работал, а там знаешь какие строгости, сказывали, в войну запороли плавку, так начальник смены в ковш с раскалённым металлом прыгнул, сгорел сердешный семью спасая. Случилась серьёзная неполадка, Василий Иванович с бригадой устранил, премию за это получил пять буханок белого хлеба. Одну мы тёте Лене, смотрим, не ест и на другой день не ест, нам неудобно пировать, спрашиваем
-Тётя Лена, что не так? Почему не едите?
- Нет-нет, всё так Зинушка, да может, кто в гости придёт.
-Это в то время, когда и черняжечки вволю не Ёдывли…
Я давно уже старше Зины, но тот духмяный запах чабреца, замешанный на мудрых её словах «Когда судьба ручкает тебя со светлыми людьми, стыдно жить вполсилы и смокчать корочку под одеялом» в трудные минуты не раз выручали меня.