Мягка лапка твоя, да остёр, говорят, коготок.
Что ты им обжигаешь мою заскорузлую кожу?
Мы встречались с тобой в перекрестье китовьих дорог.
Ты играла камнями, что целого царства дороже.
Ты смеялась – и смех уносила шальная волна.
Приплывали дельфины, кричали над палубой чайки.
Ты была весела и свободна, наивна, юна.
Не мечтала о принцах – травила моряцкие байки.
Ты была королевой – и море бросало к ногам
бирюзу и сапфиры, и жемчуг, янтарь и кораллы.
Ты шептала заклятья звенящим в ладонях камням,
и в шторма старый боцман тебя подводил ко штурвалу.
Ты водила суда, не сверяясь по картам – но снам
доверяла всегда, как пророку, наперснику, сыну.
Вольный ветер, забывшись, к твоим припадал парусам,
а шторма прикрывали твою непокорную спину.
В том порту, где тебя поджидала слепая судьба,
мы с тобою расстались навек, не надеясь на встречу,
и теперь в твоих мыслях – шитьё и цветы, не пальба,
но будь проклята ты, коль кому-то от этого легче.
Ты в шелках и парче позабыла о рокоте волн,
горечь с губ смыло сладким питьём, и растаяли песни,
что звенели под небом, свободным от царственных зол,
и в дворцовом дыму затерялся рисунок созвездий.
И слетаются ныне к другим твои вещие сны:
волшебство не прощает, а море не терпит ошибок.
Потому и не знаешь: тебе не дожить до весны –
твой покой, точно палуба в шторм корабельная, зыбок.
Не отпустит морская пучина заблудшую дочь –
свята нежность клинка, закалённого кровью солёной.
И поглотит последний твой крик непроглядная ночь,
и морской королевич возьмёт, наконец, тебя в жёны.