смех, замолкающий при твоем появлении, передзарплатные голодные полторы недели,
вялые переругивания в интернете, в самолете на визг исходящие дети,
друзья - сановитее и именитее, ты – в алиментах, долгах ли, кредитах ли
и в неодобрительном молчании родителей, жизнь обесточила и размагнитила
прошлого тайны подгнившие, тёмные, тянет вернуться и, может быть, тронуть бы,
но плесень и гнусь к пальцам липнет, проглотит, и в вечную гонку затянет –
цейтноты, авралы, дедлайны и пробки, и мутные пати, делириум-понедельники, начальник-мудак, подчиненные - неврастеники, и скидки на крупы по акции в "Ленте", и все к чертям катится по экспоненте с неоновой надписью алым «фак ю», и каждый день наново в душу плюют, и вот уже здрасте, отметка «за тридцать», за окнами – не высокое небо Аустерлица, а серая хмарь, двороколодезная водица, и ей ни напиться уже, ни умыться, ни по-человечески опохмелиться.
на съемных квадратах в неуютном-необжитом любимая-нелюбимая, подуставшая вить не свое гнездо, постаревшая, зависшая в режиме «он холд», все выжидающая, чтобы ты к ней взял да снизошёл в твоей вечной тоске по вариантам получше, надоевшей заедающей заводной игрушкой, монотонным фоновым белым шумом в трубке телефонной, мелькает на периферии поля зрения, вынуждая врать все вдохновеннее, все самозабвеннее
/да пропади ты уже пропадом с глаз долой, сил моих больше нет ах Господи Боже мой/
мне все снится, как я возвращаюсь домой, в настоящий, живой, светом дышащий дом, почему-то оставленный мне на десерт, на потом, а рядом она, молодая, длинноногая, воспитанная Гардемаринами и каприсами Когана, без лишних кэгэ, со сверкающим взглядом, та самая, намечтанная, рядом, рядом...
но будильник звонит - безучастно смотрю в потолок, серых трещин змеится узор, вьет привычный клубок, выцветает счастливый уют из несбывшегося послесна
как же остоебенило всё, кто бы знал.