Игорь Дадашев
ПОСЛЕДНИЙ ПОЕЗД В МАГАДАН
Последний поэт Советского Союза
Перед вами сборник стихов советского поэта Игоря Дадашева. Да, именно советского, хотя все стихи написаны уже в XXI веке, а многие из них являются откликом на текущие политические события. Более того, в советское время значительная часть из представленных в сборнике стихов были бы запрещены, а сам автор был бы объявлен антисоветчиком.
Читая сборник стихов Игоря Дадашева, я подумал о том, что самый сложный поэтический жанр – гражданская поэзия. Именно здесь публицистика и политика настолько близко приближаются к поэзии, что всегда есть риск превратить стихи в рифмованную агитку. При этом не столь уж важно, какие именно гражданские позиции ты отстаиваешь: провозглашаешь ли осанну очередному политическому лидеру или предаешь его проклятию. И в том и в другом случае ты рискуешь покинуть поле поэзии и оказаться политическим публицистом.
Мне кажется, что И. Дадашеву удается избежать названной опасности. Его стихи, несмотря на нескрываемую публицистичность, остаются фактом поэзии, а не газетной полемики. Гражданская поэзия подчиняется тем же законам, что и любая другая, но она особенно чувствительна к фальши. И. Дадашева можно упрекнуть за открытость поэзии, но не в фальшивости. Искренность его убеждений искупает с лихвой прямолинейность заявленной гражданской позиции.
Для того чтобы принять или отвергнуть поэзию И. Дадашева, надо понять тот исторический контекст, в котором протекает его творчество. А для этого нам следует определиться с некоторыми процессами, которые кажутся не очень поэтичными.
И. Дадашев принадлежит к поколению, становление которого пришлось на удивительные годы перестройки, когда многим казалось, что издержки коммунизма у нас уже позади, а впереди эра реализации тех преимуществ, которые заложены в коммунистической идее.
Потом наступило время пустых магазинных полок, всеобщего ликования по поводу распада Советского Союза, безграничной и вечной любви Запада и России. Коммунистическая идея казалось нелепой, неуместной, анахроничной. Рынок должен был спасти нас. Наступающее товарное изобилие представлялось реализацией всего того, о чем мы так мечтали в бесконечных очередях. Вновь нам стало казаться, что у нас всё впереди, что при поддержке всего мира мы вольемся во всеобщее капиталистическое братство, если уж с коммунистическим содружеством ничего не получилось. Почему-то вспоминаются стихи А. А. Галича, написанные по поводу иллюзий другой эпохи, послевоенной:
Ах, как шаг мы печатали браво,
Как легко мы прощали долги!..
Позабыв, что движенье направо
Начинается с левой ноги.
Пришло время прощаться и с иллюзиями относительно любви всего мира к нам. Пора подводить итоги того, что мы сделали за прошедшую четверть века и какими мы стали. Эти итоги далеко не утешительные. Да, сегодня мы большей частью сыты, проблемы автомобильных пробок дотянулись и до Магадана, в преддверии объявленного кризиса скупаем не спички, а плазменные телевизоры.
Но…
Россия всегда была территорией идеи. Православие осенило нас еще в эпоху Киевской Руси; государственная идея мучительно рождалась в соседстве с Золотой Ордой; собирая воедино русские княжества, мы убеждали себя в том, что Москва – третий Рим; имперская идея овладела Россией в эпоху Петра и в преобразованном виде продолжала жить в советское время.
Не только поэтов, но и всех нас имел в виду В. В. Маяковский, когда писал:
Поэт
никогда
и не жил без идей.
Что я —
попугай?
индейка?
И вот нам сказали, что ничего особенного (помимо дураков и отвратных дорог) у нас нет, что нам надо быть такими, как все. Под всеми, конечно, имелись в виду не китайцы и не бразильцы, а объявившие себя избранными представители романо-германского мира (Европа + Северная Америка). Увы, но скоро выяснилось, что европейский мир куда более прагматичен и не столь бескорыстен, как в этом пытались убедить нас в 90-е годы. В начале нового тысячелетия выяснилось, что романо-германский мир оказался не готовым к возращению России в политическое пространство нашей планеты, еще менее готовым он оказался считать нас частью европейского пространства. Реакция, как в нашей стране, так и за ее пределами, не заставила себя долго ждать. Мы заявили, что не хотим быть попугаями при Европе, а романо-германский мир отказал нам вправе называться цивилизованной страной, не понимая, что, отделяя Россию от себя, он в то же время противопоставляет себя не только нам, но и всему другому человечеству.
На рубеже тысячелетий нам стало обременительно ощущать себя европейскими попугаями. Вспомнили об идее, которая должна нас объединять. В XIX веке идею России сформулировал министр просвещения С. С. Уваров: «Православие, Самодержавие, Народность». В XX веке большевики сделали все возможное, чтобы опорочить эту идею, но добились только того, что сами оказались вписанными в эту идею в качестве ее органической части.
Отчаянная и неумная борьба с православием привела к тому, что в конечном итоге сегодня коммунисты, вопреки всем Марксам и Лениным, признали необходимость веры как для себя, так и для России. Важное историческое свойство православия – его умение мирно сосуществовать с другими религиями, прежде всего с исламом. Это подтверждено всей историей нашей страны. Поэтому сегодня, наверное, надо говорить не о православных основаниях российской идеи, а о том, что российская идея опирается на традиционные религиозные ценности, исходящие от основных религий, распространенных в России.
Нас долго убеждали в том, что самодержавие – это монархия. Монархия – это только одна из форм реализации самодержавия. Главное не в том, что есть царь, а то, что самодержавная страна сама, без какого-либо давления извне, принимает важнейшие для нее решения. Сегодня такое состояние государства принято обозначать словом суверенитет.
Народность следует понимать как самобытность. Суверенитет – это преимущественно внешнее выражение нашей независимости. Понятие народности обращено вовнутрь, она – свидетельство того, что каждый народ, проживающий в нашей стране, имеет право на полноценное проявления своей собственной самобытности.
Конечно, представленная здесь картина в значительной степени идеализирована, но сейчас мы говорим об идее, а не о ее далеко еще не совершенном воплощении в нашей стране. Несовершенства воплощения зачастую связаны с существованием в России общественных институтов (включая властные), которые абсолютно чужды нашему обществу.
Если читатель категорически не отвергает изложенные здесь соображения, то ему будет проще понять и принять поэзию И. Дадашева. Перед нами поэт – преданный традиционным ценностям России и отстаивающий эти ценности в своих стихах.
Поэт ощущает свою связь с православным прошлым России, поэтому первая часть сборника названа «Моя Киевская Русь». Здесь и преклонение перед нашими истоками (не только христианскими, но и языческими) и резкое осуждение российско-украинского противостояния в наши дни. Ощущение единства с Украиной не покидает русского человека и в наши тяжелые дни. Отсюда горькое недоумение и грусть.
Моя Киевская грусть.
Дом прабабушки. Подол.
Я сюда еще вернусь.
Ведь на четверть я – хохол.
Кончается стихотворение напоминанием о нашем общем прошлом и надеждой на будущее.
Моя Киевская Русь,
Где язычник стал святым.
Я к тебе еще вернусь
Сильным. Смелым. Молодым.
Конечно, не на БТРе хочет вернуться лирический герой И. Дадашева на святую для каждого русского землю Украины, а как брат, как свой. Доживем ли до этого времени?
Иногда И. Дадашев, вооружившись цветаевскими ритмами и желчью, бросает в лицо своим братьям очень резкие слова:
Иудин грех на Украине.
Проклятье Каина сынов.
Отвергнув Русский Мiръ, отныне
Вам лишь подстилкою врагов
Служить, в безсильной злобе щерясь,
Да ненавидя белый свет,
Костром Тараса Бульбы «греясь»,
Подняв мазепинский портрет…
Но и эти резкие стихи завершаются призывом к единению, братству:
Отринь же, Малая Русь, морок!
Не быть окраиной тебе.
Ты тот исток, что сердцу дорог,
Так не противься же судьбе…
Будучи уже вполне взрослым человеком, И. Дадашев довольное долгое время прожил в самой европейской стране современного мира – Соединенных Штатах Америки. По его стихам видно, что в юности он не избежал увлечения американской музыкальной культурой. Для него пребывание в США оказалось и знакомством с Америкой, и прощанием со своими юношескими иллюзиями. Раздел назван «Закрытие Америки. Рок-н-роллом».
Знакомить читателя с Америкой И. Дадашев начинает в… Магадане.
Я увидел белку в Магадане
Идя ранним утром мимо скверика
Возле СВКНИИ серого здания на работу
И вспомнил далекую Миннесоту…
В предисловиях как-то не принято рассуждать о поэтической технике. Тем не менее хотелось бы сказать, что это стихотворение написано верлибром (свободным стихом). Именно этот стих, начиная с У. Уитмена, стал главной формой воплощения американской поэзии. Поэтому перед читателем не только американская Миннесота, но и американская форма стиха. Внимательнее прочитав стихотворение, я понял, что для верлибра в стихотворении слишком много рифм. Рифма не противопоказана верлибру, но ее в нем должно быть меньше. По европейским стандартам. У И. Дадашева и здесь свой стандарт: верлибр напоминает об Америке, а рифмы о России.
В Магадане И. Дадашев, встречая белку, вспоминает о Миннесоте, а в конце стихотворения о Миннесоте неожиданно появляется Колыма. Глядя на солнце там, на американском берегу, И. Дадашев помнит, что светило дальше направляется к нам:
Горделиво, серебряным долларом,
Выплывает на небо Луна,
Ну а Солнце червонное, золотом,
Поспешает к тебе, Колыма!
Надо очень сильно любить рок, чтобы написать о нем столько разных стихотворений. Здесь и рок времен холодной войны, и миннесотский рок, и рок рабочего человека, и магаданский рок. Поэтическому осмыслению подвергается никогда не спящий Нью-Йорк, без конца жующая и тучнеющая Америка, гибель Титаника,
Неожиданно закрытие Америки прерывается стихами, посвященным падению Рима:
Но варваров ордой
Разрушен город вечный,
Что всем грозил бедой,
Расправой скоротечной.
Историки пишут о том, что история ускоряет свой бег. То, на что раньше требовались тысячелетия, в наше время может уложиться в десятилетия. Падение Западной Римской империи произошло в 476 году, а Восточной (Византии) – в 1453. Тогда на падение одной империи ушло почти 1000 лет. Мы совсем недавно были свидетелями падения СССР. Но СССР являлся сложно устроенной исторической матрёшкой. Он на протяжении столетий обрастал историческими кольцами: Московское княжество, Московская Русь, Московия, Российская Империя, СССР. Падение СССР отбросило нас в прошлое. Можно сказать, что мы в своем падении зацепились за XVII век. Не случайно и то, что наш главный государственный праздник тоже родом из XVII века. Это день изгнания поляков из Москвы. У других стран нет такой исторической подушки: их падение может быть по своим последствиям более драматичным для мира, чем распад СССР. Собственно об этом и пишет И. Дадашев в своих стихах.
Следующий раздел – «Мои тюркские корни. Золотая Орда». Именно в этом цикле И. Дадашев наиболее лиричен. Здесь и детство, и связь с тысячелетней культурой, и предки.
О, дивный вкус инжира
Из бабушкиных рук –
Десерт, достойный пира,
А в роли шаха – внук.
«Русское небо» – название еще одного раздела. Он самый обширный не только по объему, но и по охвату мирозданья. Под русским небом у И. Дадашева находят себе место Зоя Космодемьянская, Колыма, эвенский праздник Хэбденек, библейская история, Робин Гуд, Цирцея, Сталинград, Сергей Есенин, Андреи Рублёв и Тарковский. Темы и проблемы самые разные.
И. Дадашев – по своему мировоззрению поэт поздней советской эпохи. Советская идеология воспринимала народность не только как самобытность но и как братство всех народов СССР. Именно такое восприятие других народов характерно для И. Дадашева. Его осознание мира органически включает в себя Православие и преклонение перед подвигом наших предков во время Великой Отечественной войны. Он хочет принять историю нашей страны как целостность. Поэтому для него подвиг Зои Космодемьянской так же свят, как и свершения русских людей в эпоху Киевской Руси. Стихотворение о Зое Космодемьянской перерастает у него в размышления о наших днях, когда верность Родине становится предметом торга.
И. Дадашев – телевизионный журналист. В конце сюжета желателен определенный вывод, который бы подводил итоги всему репортажу. Наверное, это хорошо в журналистике, но зачастую неуместно в поэзии.
Не всегда И. Дадашеву удается ответить на те вопросы, которые он ставит перед собой и читателем, иногда предлагаемые выводы явно декларативны. Стихотворение «Русская песня» дает сжатую картину исторического пути России, кончается такими строками:
Я верю, Русь воспрянет сильною,
И краше будет во стократ.
Русь не уйдет во тьму могильную,
Нам нет препон, нам нет преград.
Такая декларативность делает стихи И. Дадашева понятнее, но удаляет от поэзии, которая любит недоговоренность.
Хотелось бы сказать еще об одной черте Дадашева-поэта. Он прежде всего видит окружающий мир с помощью видеокамеры и видоискателя фотоаппарата. Вероятно, поэтому предпочитает не описывать события, а называть их. Очень часто это получается удачно:
Трансгендеры, тире, трансгуманисты.
Насквозь земные трансденденталисты.
Строители и подмастерья. Ложи.
Закваска бунтов. Революций дрожжи.
Менялы. Третий храм. В четвертом рейхе.
Станок печатный. Нефтяные шейхи.
Здесь интересна своеобразная пунктуационная игра: первое предложение автор как бы диктует слушателям. Оно в каноническом виде должно выглядеть так: Трансгендеры – трансгуманисты.
Иногда этот прием употребляется настолько плотно, что уже, кажется, не позволяет следить за ходом мыслей автора.
Адам. Ад… Ам… Гадес. Гад есть? Эдем? Идем? Придем? Найдем? Пройдем?
Ад? Рай? Ади. Иди. Один. Един. Едим? Людим? Иль нелюдим? Он от груди.
Этот текст уже нельзя снять с помощью камеры, он основан на сугубо синтаксических разрывах.
Стихи И. Дадашева ритмически разнообразны. В ряде «американских» стихов, как уже говорилось, проступают черты верлибра.
«Рок-н-ролл времен холодной войны» явно написан в ритме рэпа:
Ты сказала мне, пойдем сегодня в кино,
«Золото Маккены», «Фантомас», все равно,
Или «Виннету» и «Чингачгук Большой змей»,
У меня в кармане пара лишних рублей.
Фанта, Пепси-Кола, Буратино, квас,
Классно, крошка, смотришься в штанах «Техас»!
Битлз, Элвис Пресли, Роллинг Стоунз, джа-а-азз!
Мы с тобой танцуем рок-н-ролл, не вальс!
В одном из ранее процитированных нами стихов явно проступают цветаевские ритмы, сопряженные с переносом слов из строки в строку и создающие неимоверную напряженность речи.
Трехстопные ямбы и хореи нечасто используются в русской поэзии, но И. Дадашев обращается к этим размерам, и в целом удачно.
То ли я в бреду,
То ли пьян слезой,
По полю иду,
Я здесь не чужой.
Милый отчий край,
Колос наливной,
Солнца каравай,
В небе надо мной.
Русь – моя судьба,
Я навеки твой,
Пляшет голытьба
В нищете святой.
Жаловал нас царь
Чарою с вином,
Не жалел нас псарь
Плеткой да кнутом.
Есть и другие ритмические находки у И. Дадашева.
Надеюсь, что читатель сможет оценить самобытный поэтический мир И. Дадашева, вобравший в себя его богатый жизненный опыт странствий по миру, размышлений над судьбами России и над своими собственными истоками.
А. А. Соколянский, доктор филологических наук,
профессор Северо-Восточного государственного университета