Полярных сов наполнены зрачки
полярной ночью, в солнечной короне
они недвижны. Но едва стежки
проложит в дёрне лемминг или тронет
крылом былинку куропатка – вмиг,
винтообразно за спиной расправив
два белых опахала, распрямит
их в бреющем полете – и с кровавой
поживой хищник поспешит в гнездо.
Там самочка давно уже с тревогой
оглядывает хмурый горизонт –
летит! Приняв, вонзает в тушку коготь
и клювом рвет на части, а из-под
перины пуховой повылезали
комочки серые, хватают жадно в рот
куски, и мать, измазанная алым,
следит, порой вращая головой.
Отец же нарезает расстоянья
под взмахи крыльев, видя не впервой
бескрайнюю равнину – мох, лишайник,
кустарники над вешнею водой.
И тех же обитателей: оленей,
медведей белых – в профиль, чередой
бредущих друг за другом, нераздельных
супругов-лебедей, еще песца –
кого-то караулит он – ах, утку
с крылом подбитым в центре озерца…
Все внятно, повторяемо – разлукой
их не пугает каждый новый день.
А вон бежит – двуногий, в серой шкуре,
нахохленный, с оглядкой, но нигде
не спрятаться вокруг. Набедокурил –
теперь беда к нему повсюду льнёт.
Сове полярной видно: уже близко
погоня, топот; скорою резнёй
попахивает. Прокатился выстрел.
«Стоять! – орут, – Нагнулся! Руки вверх!»
И тот застыл внаклонку, а отростки,
что вместо крыльев носит человек,
задрал за спину – ну же, не покорствуй,
маши скорей, заухай, полети!
Нет, карликовым деревцем под ветром
сгибаться ему век, жить под плетьми.
Он тут чужак. А мне чужды запреты,
мои владенья здесь, и лишь метель,
из года в год стирая с перьев пятна,
их выбелит когда-нибудь, затем
чтоб сжать меня в объятьях необъятных.