На старом, изъеденном червями, трухлявом паруснике со сломанными мачтами, вытащенном на ржавый берег, усеянный болтами, обломками якорей, рыжих чугунных ядер и прочего проржавевшего в труху железного лома, жил Червяк. В самом низу сырого, мокрого трюма, где застоялось болотце гнилой воды с тиною он и обитал. Сам себя Червяк называл Трюмом. Ворчал себе под нос: «Затрюмили меня, бедолагу! Будто я трюмная плесень, крысиный помет. Но нельзя без трюма вовсе. Это на палубе раскинулись мачты белоснежной парусиной, натянулись пеньковые канаты и драят матросы доски и медяшку до блеска, чтобы дамы в вуалях и с зонтиками могли наслаждаться в лорнеты на красавцев морских офицеров в ладной форме. А тут живешь в темноте, да в сырости. Но ведь и я – человек! И что мне чуждо из людских пороков и заблуждений? Да ничего! Я такой же, как и вы. Хороший!».
Так размышлял себе Червяк, сам себе присвоивший фамилию – Трюм. И однажды он выполз на свет божий. И как закашлялся от свежего морского бриза. Тут и прилив начался. Но старое, дырявое корыто крепко засело между острых, как клыки морского чудовища камней. И парусник, некогда носивший гордое название «Весенний цветок ландыша», только по-стариковски кряхтел ударяясь то одним, то другим боком о намертво обхватившие его в своих объятьях зубастые скалы.
Червяк свесился за фальшборт, посмотрел на обросшие ракушками доски обшивки ниже ватерлинии. И пополз на чреве своем, приговаривая: «Трюм, Трюм, вы еще услышите обо мне, ссуки!». Он полз по крошащейся в древесную труху и пыль палубе, воображая себя питоном, а то и анакондой. Но был всего лишь мелким червяком с голодным, вытянутым куриной попкой, ртом.
Червяк пролез сквозь отверстие на носу, откуда спускали якорь и по ржавой цепи спустился вниз. На песок. И пополз дальше. Он тянул свое тело без костей вперед. Вслед за уходящим солнцем. На закат. Когда от голода и жажды он окончательно обессилил, а колючие сухие растения изранили его нежное тельце, Червяку стали мерещиться разные глюки. Вдруг он увидел непонятный ему мультфильм, в котором забавные зверюшки говорили друг другу: «Трям! Здравствуйте!».
Червяк подумал: «Вот бы и мне попасть в эту славную компанию! Наверняка, они бы и накормили меня, и стали бы со мной дружить. Надо только поменять свое имя с Трюма на Трям. В этом весь секрет!». И уже умирающий от голода и жажды Червяк попытался улыбнуться, но только еще больше вытягивал куриной попкой бескровные губы в трубочку. Еще немного и он потерял бы сознание. Но тут налетела туча, небо потемнело, и начался ливень. Это кто-то большой заслонил от Червяка небо.
Фермер из Монтаны Джон О’ Рейли расстегнул свой потрепанный джинсовый комбинезон. Вчерашнее возлияние с соседом Хуакином Гарсией Лопесом сильно отразилось на координации движений. Руки дрожали, ноги готовы были непроизвольно сплясать джигу, а в голове шумел улей. «Хорош был вчерашний самогон Хуакина, - подумал Джон, - вот только откуда у меня на ранчо столько кошек, нагадивших прямо в рот? – спросил сам себя вполголоса фермер, автоматически передергивая ствол своего кольта, - кто бы мне это объяснил, ведь отродясь никаких кошек в доме не водилось, даже когда моя старуха Мэри еще была жива?».
Золотой дождь, обильно пенящийся, пролился на Червяка Трюма. И тот ожил.
Фермер О” Рейли на нетвердых ногах, обутых в растоптанные ковбойские сапоги, почапал обратно в свою ветхую халабуду.
Трюм, оживленный златоструйным теплым душем, расправил безрукие плечи и стал увеличиваться в размерах. Он рос и рос, превращаясь в гигантского дракона. И хохотал, и ликовал. «Я – Трям! Великий, ужасный и неповторимо исключительный, могущественный владыка мира!».
Дракон уже стал выше не только одноэтажного домика Джона О’ Рейли, но и сравнялся ростом с макушкой одинокого дуба, росшего посредине фермерского поля. И продолжал расти. Из его спины, прорвав драконью бронированную кожу, вылупились два мощных крыла, напоминавшие крылья летучей мыши. Но гораздо больше в размере и размахе. У Трюм-Тряма выросли ноги, целых четыре конечности. Каждый палец был украшен огромным когтем. Из пасти у него вырвался сноп огня, и дракон спали ветхую хижину фермера. Когда дракон стал больше горы, он пополз на кривых и толстых, как ствол секвойи лапах туда, где, по его разумению находились все его обидчики.
« Я вам покажу, трям, здравствуйте! Вы у меня узнаете и меня, и мой грозный нрав, - думал дракон, - и вы все еще пожалеете о том, что родились на свет!».
Шерсть вздыбилась на голове дракона боевым гребнем. Он набирал скорость и уже мчался, как курьерский поезд, на всех парах. И вдруг суша кончилась. Он пересек континент и остановился перед океанским берегом. «Но я же умею летать, - вдруг осенило дракона, - чего же я медлю?».
Трюм взмахнул своими массивными крыльями, напоминавшими птеродактиля, только больше в сотни раз. И полетел. В этот момент плотную пелену туч, скрывшую небо, разорвали лучи яркого, нестерпимо сияющего солнца. И первый же луч просверлил, словно боевой лазер аккуратную дырку в макушке дракона. Он стал съеживаться, как сдувающийся воздушный шарик. Его швыряло ветром из стороны в сторону и уже мелкий червяк упал на дымящиеся угли, оставшиеся от сгоревшего домика Джона О’ Рейли. Протрезвевший фермер стоял на ногах уже вполне твердо. Рядом был его сосед и друг Хуакин-мексиканец. Джон раздавил каблуком червяка. Слизь, брызнувшая во все стороны из-под подошвы, была неприятного цвета и отвратительно воняла. «Тьфу ты, трям ползучая! – сказал фермер, - тварь поганая. Мелочь какая, а сколько от нее вони!».
«Да, - согласился с другом Хуакин, - пошли землю пахать, а эту погань на удобрения надо пустить, вместе с навозом».
Фермеры вывели из сарая хуакинового старенький трактор и начали вспашку своих наделов.