Что эта жизнь, - барьер для неимущих,
Монаший страх, - нигде и ничего,
Кто в самый сок, познал, что он заблудший,
Рванул к Нему, отрекшись от всего.
Он не споёт про бюст из Нагасаки,
С бесовской травлей будет вечный бой,
Корону, разве, на обряде брака,
Подержит над безумной головой.
Он, исповедь, приняв от юной мамы,
Узнает, что пошла к тому с ножом, -
Не знала, как ей дальше с этим срамом,
Сейчас его, ну а себя потом.
Слезами плакали теснённые подушки,
Не в страхе был потерян аппетит,
Вдруг бабушка шепнула ей на ушко,
Сдала я мамке, - дочь твоя, родит.
И плакали все трое тихой ночью,
Матрос, писал со службы, - всё путём,
Она, - одна, и с ним ей будет, - очень,
Господь, простил монашеским чутьём.
И вот крестины в монастырском храме,
По осени венец и поздний брак,
Монах покаялся уже законной маме,
Чуть не сказал тогда, что жизнь, - бардак.
А после долго плакал в своей келье,
Что небеса, что омут, - всё одно,
Вдруг облачко увидел у постели, -
Сам ангел, в рот, - просфорочку с вином.
В ней плоть Господня и огниво крови,
В ней Вавилон с последним завитком,
Душа горит, - не уж то, час не ровен,
Бес завизжал, пропав за потолком.
По воскресеньям шла на звоны паства,
Монах служил, лечил, благословлял,
Он принят был давно небесным братством,
Но здесь, под небом, сирых окормлял.
А морячок крестил недавно внука,
Погоны новые, на кителе орлы,
Супруга, - бабушка, на каблуках со стуком,
Купель, - грехи Адамовы палит.
Была мечта, как план первопрестольный,
Был промысел в безверии судьбы,
Монах по тропке узкой и окольной,
Отдал в день рока Господу бразды.