Под стук колёс, под рельсов стоны,
Под дрожь испуганной земли,
Нас, снова погрузив в вагоны,
В Махачкалу сквозь тьму везли.
Узнали мы поздней, что фрицы,
Лишь двадцать семь минуло дней,
Смогли в Ростов ордой вломиться
И мирных убивать людей.
Причём по-зверски, без причины,
Народ расстреливали, жгли,
Их хуже венгры и румыны
Себя палачески вели.
Они насиловали скопом,
Спешили грабить, убивать,
Так что советую «европам»
О «зверствах русских» помолчать,
О том, что не был варвар русский,
Когда в Германию вошёл,
Знаком с галантностью французской,
Обескуражив женский пол.
К тому же Жуков стал расстрелом
Карать насильников-солдат,
Но слыл у немцев парнем смелым
Насильник-немец, их камрад.
Расстрелян Черевичкин Витя,
Подросток, на глазах людей,
Посмел врагам не подчиниться –
Он им не отдал голубей.
Держал их парень для забавы?
А вдруг почтовые они?!
Всего боялся немец бравый –
Из страха зверствовал все дни.
Был враг чуть более недели
В Ростове – тысячи убил.
...А в небе голуби летели,
Грустя, что Витя их забыл.
Наутро наши из Ростова
Внезапно вышибли врага,
И обожгла его сурово
Огнеподобная пурга.
И много беженцев обратно
В Ростов вернулось – чуть не треть –
К своим квартирам-голубятням,
Чтоб... так, как Витя, умереть,
Когда фашисты снова взяли
Ростов, идя на Сталинград
И на Кавказ, и убивали
Они евреев всех подряд
Как Untermenschen*) безусловно…
Все двадцать девять тысяч их.
Живых встречает смерть любовно
Чтоб мёртвых сделать из живых.
В Змиёвской балке, каменея,
Лихим убитые врагом,
Над слоем слой, лежат евреи
Слоёным страшным пирогом.
Их привозили раз за разом,
И пулемёт их там срезал…
Знать, Бог глядел на это глазом,
Которым видеть перестал…
И привозили душегубы
Их в душегубках много раз,
Из них вываливая трупы,
И выхлопной струился газ.
Видать, патроны звери эти
Уже для фронта берегли.
И были среди мёртвых дети,
Отныне пища для земли.
Им ядом смазывали губы
Перед погрузкою врачи,
Вернее, просто душегубы,
В халатах белых палачи:
Их этим парализовали,
Заставив сразу замолчать,
Фашисты после б плохо спали,
Коль дети начали б кричать…
Они ж воспитаны на Гёте,
Им Моцарт чувства утончал…
К чему, чтоб на сладчайшей ноте
Ребёнок дико закричал?!.
Погибли бедные евреи,
Сыны народа мудрецов.
Мы оказались их умнее
И не вернулись в свой Ростов.
Но жертвы все – лишь только в книжке.
А у иных другой был путь –
На службу к немцам. Мы, мальчишки,
В чужие окна заглянуть
Любили в год послевоенный,
Хоть неприлично – неспроста:
В домишках, хилых и согбенных,
Внутри сияла красота.
Невероятная картина!
В любой из комнат, хоть темно,
Видать: стоят два пианино,
Буфета два и три трюмо,
Или два кожаных дивана,
Ковры со всех свисают стен,
Шкафы, четыре чемодана –
Вся роскошь угодила в плен.
Хозяевам приход фашистов –
Был не беда, а благодать:
Дома «жидов» и коммунистов
Им разрешили обобрать
Враги за преданность и службу.
Те грудь держали колесом,
Установив с фашистом «дружбу»,
Как меж хозяином и псом.
Потом их кинули фашисты,
Когда приспичило бежать,
Увы, смогли не всех чекисты
Немецких верных псов сыскать…
Но, кроме жертв и псов немецких,
Ещё был третий род людей;
В них дух горел живых, советских,
А не затверженных идей.
Они не смели не бороться,
Хоть смерть сулила им борьба,
Таким в глаза судьба смеётся,
Да плачет, – глядь, – сама судьба.
Лет по одиннадцать, по десять
Пять храбрых чуть ли не мальцов,
Хоть расстрелять могли, повесить,
Укрыли раненных бойцов –
Не двух, не трёх, а целых сорок
На чердаке. Но был хитёр,
Коварен, зорок хищный ворог:
Нашёл их и в глубокий двор
Всех сбросил на асфальт и камень,
И тех, кто всё ещё дышал,
Ножеподобными штыками,
С землёй ровняя, добивал.
Была ужасна бойня эта,
А после, выгнав всех жильцов,
Фашист потребовал ответа:
– Кто прятал раненных бойцов?
Иначе всем расстрел на месте! –
Не знали люди, что сказать,
А было их то ль сто, то ль двести,
А, может, целых сотен пять…
Наставил немец автоматы,
И пять мальчишек-храбрецов,
Что были в тот момент крылаты,
Метнули пять отважных слов:
– М ы там бойцов скрывали наших! –
Фашист поверить в то не мог,
И лишь потом как проигравший
Он крылья с жизнью им отсёк.
...Махачкалу враги бомбили,
Но мы привыкли ко всему,
Мы в мире злых бомбёжек жили
И приспособились к нему,
К его и бомбам, и снарядам,
И в свой не верили конец.
…Под осаждённым Ленинградом
Был ранен тяжело отец.
Уже сидел он за штурвалом,
Взлететь он, к счастью, не успел.
Вдруг – мессершмитты… Чёрным валом
Фашист, стреляя, налетел.
Скользил он бреющим полётом
И «брил» огнём аэродром,
Отец, исторгнут самолётом,
Бежал с простреленным бедром.
Потом упал, но полз по снегу…
Тут санитары подошли
И погрозили злому небу
С несчастной праведной земли.
Хирург-старик извлёк у папы
Стальную смерть из живота.
Благословенны эскулапы,
Да сохранит их высота!
Был богатырь отец и выжил,
И был он послан вновь летать,
Но не на «дуглас» – рангом ниже –
На русский маленький К-5.
Хоть мал, во многом идеален,
Тот пассажирский лилипут.
Конструктор был Калинин. Сталин
Сумел прославиться и тут:
Он твёрже был, чем твёрдый Ленин,
Имел орлиный мудрый глаз.
И был Калинин им расстрелян,
Чей самолёт нас позже спас.
Тиран семь степеней свободы
Имеет, то есть всех казнить!..
Отца направили в Минводы –
Чекистов разных развозить.
И нас к себе забрал наш папа –
В Минводы – знать, в недобрый час:
И оттого фашиста лапа
Едва не добралась до нас…
_____________________________________________________
*) Untermenschen [унтерменшен] - недочеловеков (нем.)
9 мая 2018 г.
(19:31) и
10 мая 2018 г.
(4:33-5:14).
Москва.