(Подборка из разных лет)
Мы не ищем легких путей
Мы не ищем легких путей. Прорываясь сквозь тьму и пламя,
отпуская последний вздох, в жерло смерти кричим: «Ура!».
Потому что, как ни крути, но мы верим: Москва – за нами!
Хоть и нету в престольной той ни кола у нас, ни двора.
Даже если ее салют на окраине нам не слышен,
даже если ее наград нам не выдадут никогда,
добывая свой скучный хлеб среди елок своих и вишен,
мы надеемся: к ней ведут все дороги и провода.
Помню – славный то был старик – в день победы, за чаркой чарку,
обязательно говорил тост за матушку, за Москву!
«Сам-то был там хотя б разок?»
«Нет, не выпало мне подарка,
только я за нее тогда выжил в смертью протухшем рву.
За нее в медсанбате был распластован врачихой-стервой,
матюгальщицей – видит Бог, среди нас таких днем с огнем.
«Без руки – но ты будешь жить. Не последний, сынок, не первый,» -
и добавила пару слов на каком-то родном своем.
Я спросил ее: «Что ты, мать?» - было бабе уже за сорок.
«Помолилась я. Спи, солдат». Помолчала, вздохнув едва.
И промолвила сухо, как подожженный сгорает порох:
«Над тобою, сынок, Господь. За тобою, боец, Москва».
Нам не дарит судьба путей, не продутых насквозь ветрами.
Но от страха и от любви мы как прежде орем: «Ура!».
И мы верим, мы знаем, что будет вечно Москва за нами,
хоть и нету в престольной той ни кола у нас, ни двора.
_____*_____________*______________________________
Мы доживем
Мы доживем и до этой весны,
во что бы то ни было доживем.
Кто мы такие? Мы – внуки войны,
там наши деды легли в глинозем:
кто-то поднялся, а кто-то не встал.
Пуля не дура. Война есть война.
Ангел-хранитель по небу летал
и удивлялся: «Какая страна!
Сколько в ней рек и озер, и лесов!
Сколько непаханой щедрой земли!»
И положили на чаши весов,
что мы имели и что мы могли.
И перевесило то, что дано –
волчье пространство, таежная сыть,
степь, по которой не сеют зерно,
поле, которое не пережить,
и неразгаданный вечный Байкал,
и неухоженный мертвый Таймыр.
Бог удивился: «Кто это им дал?
Этот огромный неприбранный мир,
царство неведомой им красоты?
Кто этот щедрый?» - и взор отведя,
молвили ангелы: «Господи, ты».
Выдохнул в ужасе: «Господи! Я?!
Это ж какую, блин, надо иметь
волю и силу, чтоб все распахать,
выстроить, выдубить и обогреть –
силу сильнее, чем ангелов рать!»
Тот, что всех ближе к Всевышнему был,
тот, что над нами всех чаще летал,
честно ответил: «Не наделил
тем их,мой Боже,о чем восклицал».
Свистнула в небе кровавая плеть:
«Что ж не дает им сбиваться с пути?
Если ты знаешь, мой ангел, ответь:
что помогает во тьме им идти?»
И, заступаясь за эту страну,
не заселенную даже на треть,
ангел сказал: «Ниспошли им войну –
и ты увидишь, как могут терпеть
муку, разлуку и смертную сыть,
битые, жженые, рваные, но –
так безрассудно умеют любить,
что ни в каком не расскажешь кино».
Ангелу – что: он сказал – и усох.
А Вседержитель подумал всерьез:
«Надо встряхнуть их, уж коли я Бог».
Смилуйся, Господи! Мало нам слез? –
некому было тогда прокричать:
строили, пели, в ГУЛАГах и вне –
были готовы за Родину-мать
пасть на кровавой, но быстрой войне…
И неизвестно, кому повезло.
Мужу, погибшему в первом бою
и не узнавшему: выжгли село,
где он оставил и мать, и семью?
Или тому, кто из плена бежал,
чтобы потом до Сибири конвой
с лаем собачьим его провожал?
Матери, сына закрывшей собой?
Девочке в городе тихих людей,
с голода вспухших в оковах войны?...
Может, и стали мы после умней
так, что отдали излишки страны.
Но все еще – много. Уходишь в тайгу –
и не отыщешь ухоженных мест.
Все еще наши дороги – в дугу,
и воровство – то ли стиль, то ли крест.
Спросит Всевышний, взглянувши с небес:
«Как там: не спят мужички на печи?
Не соблазнил ли их пакостный бес?»
Ангел-спаситель, ты только молчи!
Молча, коль все понимаешь, моли,
не провоцируя Бога с плетьми…
Я не хочу, чтобы внуки мои
стали войны этой самой детьми.
__________*____________*_________________
Мальчик и Дед Мороз
Игорь Гуревич
Проем окна гирляндою украшен
и мишурой усыпан чистый пол.
Мне Дед Мороз нисколечко не страшен,
не от него я спрятался под стол.
А он - на корточки и протянул конфетку.
Я заглянул в лучистые глаза
и в них узнал веселую соседку,
любившую нам варежки вязать.
Сбежав от мам усталых и печальных,
мы собирались в наш веселый мир
вокруг нее на кухне коммунальной –
вся детвора из двадцати квартир.
Однажды я спросил у мудрой самой:
«А кто у тети Веры на стене
в погонах?»
И ответила мне мама:
«Ее жених. Остался на войне».
И мне приснилась чаща бабкоёжья,
и тети Верин плачущий жених,
бредущий напролом по бездорожью,
в погонах очень новеньких своих.
А тетя Вера, как сестра из сказки,
зовет: «Ты где, Ванюшенька? Ау!»
Я так хочу ей подарить подсказку,
но даже слова молвить не могу.
И как-то раз, за самоварным чаем,
под взглядом человека со стены
спросил у тети Веры не случайно:
«Зачем его не забрала с войны?»
Глаза прикрыла, будто не живая
она затихла с поднятой рукой,
потом, меня за плечи обнимая,
шептала, плача: «Мой ты дорогой!»
Проем окна гирляндою украшен
и мишурой усыпан чистый пол.
Мне Дед Мороз нисколечко не страшен,
не от него я спрятался под стол.
____________*_________________*_____________
Возвратившиеся
Игорь Гуревич
Граненый штык и острое перо
оставлены. Вчерашние мальчишки
гуляют шумно, ставят на зеро,
снимают девок и читают книжки.
Страна гудит, забыв покой и сны,
деревни пьют, столицы зажигают.
Мальчишки возвращаются с войны.
Их урки в подворотнях добивают.
Все правильно. Трофейное добро
по марьиным разгуливает рощам.
Граненый штык и острое перо
им не нужны. Всё выгодней и проще:
еда и заграничное шматьё.
Любите бабы, берегите дочек!
«Мы заслужили, мы берем своё».
История не терпит многоточий.
И я смотрю сквозь пепельный туман
на них, звенящих золотом медалей,
вернувшихся из побежденных стран
туда, где их одни лишь бабы ждали.
Туда, где, отсидевшись по углам,
по выданному сверху трафарету,
придвинув кресла к новеньким столам,
Победу славят дряхлые поэты.
Туда, где не горит грядущий свет
среди разрухи, гульбищем пропахшей.
Где мамин папа, мой далекий дед,
один из многих без вести пропавших.
«Забыть войну. Поставить на зеро», -
все остальное – путь собаки лают.
Граненный штык и острое перо
оставлены, и мужики гуляют.
____________*_______________*_________________
Да, нелегкая ноша
Игорь Гуревич
Да, нелегкая ноша -
"сочинять о войне",
той, что знаешь киношной
и не видел во сне,
потому, что не помнишь,
потому, что не брел
по нескошенным пожням
мимо выжженных сел,
потому, что не слышал,
что рассказывал дед -
как в окопах он выжил
и дожил до побед,
из которых сложилась
та большая, одна...
Наша память - могилы.
Наше счастье - вина.
Проводы
Игорь Гуревич
Переменится погода.
И просеется мука:
через сито небосвода
снегом выпадет тоска.
Узнаю Господню руку:
хлопья белые ронять,
чтобы божию науку
было проще нам принять
в онемевшем снегопаде,
где превыше слов и сил
тишина, как на параде,
что пред маршалом застыл
и вдохнул в единой страсти
горечь зимнего костра,
чтоб на маршальское «Здрасте»
грянуть дружное «Ура – а - а!».
А пока не развязали
ветры зимние войну,
посиди, брат, на вокзале
и послушай тишину.
Прикоснись к лицу любимой,
посмотри в её глаза
и побудь неотделимым
от неё хоть полчаса.
Ну, а там – «Эй! По вагонам!»,
и под окрики «Ать-два!»,
задыхаясь самогоном,
на войну попрем братва,
чтобы ей, стервозе этой,
неповадно было впредь,
нарушая все запреты,
посылать нам дуру-смерть.
В тишине приказ читают
офицерские чины.
И скорбит она и тает
у подножия зимы...
Никого из смерть поправших,
в грудь приявших горний свет,
нет ни раненных, ни павших,
лишь любимые и нет.
Пусть нам маршал не пеняет,
даст дослушать тишину.
Проводи меня, родная,
на последнюю войну!