Ещё одна запыхавшаяся мысль,
ещё один изгиб благородной шеи,
одно нежное слово, слепленное сквозь стыд,
одно оплаченное солнце над просушенной кожей –
и я пойму, как беречь людей,
как встречать их взгляды, узнавая сквозь слёзы,
не бояться варварских обветренных скул,
восхищаться морщинами и резким запахом.
Скрипни, усталое колесо в извилинах, –
упоительное пламя над горящими волосами,
крылья, сложенные в парашютный ранец,
стопа, не шелохнувшая травянистого моря.
Мы говорим на языке стволов,
раненых веток, неухоженной почвы
в пластмассовых пещерах одобренной памяти,
в бумажных протоколах разрешённой любви.
Это небо и эта земля
никогда не устанут зачинать и дичиться,
расцветать, отсыхать, рассыпаться на крохи,
зарывать в тиши, называться белым светом.
Даже родясь преждевременно, ты опоздал,
остался без билета на праздничный шабаш,
отстал от астероида, искрящего по рельсам,
от серьёзной эпохи в игрушечном календарике.
Нет иного выхода, кроме того, как любить,
жалеть шубу-старость и о будущей смерти,
следить на свежей коже траншеи времени,
переиначивать ландшафт и верить в неведомое.
Нет сильнее, чем губить ненароком,
испытывать мясо с электрического конвейера,
отгонять насекомых, отстаивать свою кровь,
корчевать седину из макушки природы.
Заручась равнодушьем, скрепившись умом,
не пытаясь понять про еду и одежду,
не стесняясь узнать, кто затаился в тебе
до ночного чернозёма, до глади спокойствия –
земляничная ягодка в уколовшем лесу,
печальная вермишель в опустошённой тарелке,
заведённый снегирь на зимних кустах,
прибитая над бездной подкова на счастье.
Я знаю человека, который живёт
в каждом зеркале и смотрит оттуда,
он думает о своём, изменяясь в лице,
он тихо удивляется вместе со мною…
Солнце за солнцем, капля за каплею,
сон за сном, роздых за роздыхом –
очищая пожарами колизеи памяти,
бережливые сожаления смывая дождём,
всевышний агент не раскрывает имени,
шелестит в подошвах, поджилках, поступках,
намекает о себе в цитатах и прописях,
призывает к любви и честно прячется.