На самом донышке памяти
в воздухе растворенЫ
васильковые песни мамины
и радужно-светлые сны.
Хлещут струи по стёклам,
сливаясь в сплошной поток;
Землица совсем промокла,
весь мир за окном промок.
Ветка стучит по раме,
настырно в избу просясь…
Над зыбкой склонилась мама
и песня её пролилась.
Завидная память детская
разутрит и пыль стряхнёт.
Вот печка, дровами потрескивая,
гудит, шипит и поёт.
На окнах белые розы,
кухонный скарб на полке,
а за стеклом морозным
серая морда волка.
В наличник упёршись лапами,
глядит, не мигая, он.
То ль сказки-побаски папины,
то ль в правду волшебный сон.
Донховки разлив ранний
видится – будто снится:
утопли амбары, бани,
летящие в небе птицы.
Зеркальной воды скатерть,
а в отраженье прямо
ступает как Богоматерь
по облакам мама.
Я у неё за плечами
сижу, вцепившись в платок,
а между небом и нами
жёлтый кружит мотылёк.
Лампадка перед иконами.
Фигуры и лики святых.
Бабушка всё с поклонами
молит за близких своих.
За Ваню, за Дуню, за Аннушку
за Нюшу, за Полю, за Марью,
что были, когда то рядышком,
но где-то сейчас за далью.
Слезу вытирая, вздыхает
и просит опять «Помилуй!
Что ж, он дурака валяет?
Ну, вразуми, Михаила!»
Всё время расставит по полочкам,
всему свой отпустит срок.
Кого-то заденет осколочком,
кому преподаст урок.
Звени, колокольчик детства,
в отсвете алой зари;
За каждый свой шаг ответствуй
и только ясно гори!