Нобелевскмй тунеялец-

 
Взял книгу литературоведа и друга Бродского- И.Ефмиова, "инженера человеческих душ"(т.е. бывшего инженера, ставшего писателем), чтобы, наконец, узнать- как шведы могли оценить гений русского поэта, когда и на его родине мало кого он волнует заумностью творчества,
(особенно последние, типа Венецианского цикла).
Лишний раз убедился в отрыве поэта от реальности, евангелических изысках и отторжении собственных корней, смесь надерганных, без связи, древнегреческих и библейских имён и "событий" и в актив добавил лишь несколько строк из его ранних, действительно волнующих стихов("Васильевский остров", "похороны Жукова"."письма
римскому другу" и некоторых других+ ещё несколько)

Глупо было власти заводить на Бродского "дело" и высылать из страны- сделали рекламу, как и Б.Пастернаку (за его роман "Доктор Живаго"- вытравление из себя еврея- опубликуй его на родине- мало бы кто и заметил...)


..................

"Нобелевскмй тунеялец"-
Игорь Ефимов,М-2010
(есть в интернете)

фрагменнт
...........
"Хотя в детстве мне не раз доводилось слышать "жида", я не думаю, чтобы обидчики так уж проницательно могли распознать во мне еврейские гены. Они просто слышали правильную русскую речь, и, как ни дико, именно это служило для них главным доказательством еврейства, которого не могли перевесить ни русское имя, ни русский нос картошкой, ни на­личие русской родни.
   Много лет спустя мы с большой компанией проводили лето в псковской деревне. Были среди нас и русские, и евреи, и полукровки, но крестьяне всех нас зачисляли в потомки Авраама. Почему? Ну как же: говорите гладко, не напиваетесь, не материтесь, друг другу помогаете, гостей кормите и поите без счета и устроены так хорошо, что можете все лето не работать. (Наше корябанье пером по бумаге и трещание на пишущих машинках они, конечно, за работу не считали.) Был во всей компании единственный человек, Яков Гордин, которого они признавали за русского; ибо по избытку сил, по доброте, по отзывчивости он большую часть сво­бодного от писания времени тратил на безвозмездное вскапывание кресть­янских огородов, на починку прохудившихся крыш, на пилку и колку дров. Даже могилы копал, когда помирал кто-то из стариков, у кого не было ни сынов, ни взрослых внуков. Однажды во время общего застолья жена "русского" созналась, что он-то как раз — самый чистокровный еврей.
   — Нет! — грохнул кулаком по столу тракторист Ви­тя. — Не может того быть!
   — Правда, правда.
   — Аркадьевич — еврей? Такой человек?! — Витя обвел всех наливши­мися пьяной слезой глазами, понял, что его не разыгрывают, и с непе­редаваемой горечью человека, у которого отнимают веру всей жизни, произнес: — Не говорите этого больше... Не расстраивайте меня...
   В юности я выдержал довольно важный отбор: сошел за русского при поступлении в Ленинградский политехнический институт. Кто-то объяснил мне, что инженер по газовым турбинам — хорошая и очень нужная специ­альность. Я подал туда. Турбинное отделение состояло из трех подгрупп: гидравлические турбины, паровые и газовые. Газовая турбина — основа любого реактивного двигателя, поэтому большинство выпускников газо­турбинщиков попадало в военную промышленность. После окончательной разбивки поступивших студентов среди 30 человек газотурбинной группы не оказалось ни одного еврея (если не считать моей скрытой половинки).
   Тогда же я впервые увидел, как просто и грубо это делается.
   Шел экзамен по физике. Билет мне попался удачный, я подготовил ответы на все вопросы, сидел, ждал своей очереди. Передо мной отвечал Сережа Ю. Не за­глядывая в его анкету, можно было без труда догадаться, что у него в пятом пункте. Экзаменатор, крупный детина, с невнятной речью и тем тяжелым покроем лица, который наводит на мысль о спрятан­ном во рту булыжнике, задал ему дополнительный вопрос: об эффекте ка­пиллярности. Я насторожился — этот вопрос шел третьим в моем билете. Сережа ответил так, будто читал по моей бумажке — слово в слово. Экза­менатор пожевал свой булыжник и изрек:
   — Абсолютно неверно. Не знаете. Тройка.
   Не помню, как уж я отбарабанил ответы на первые два вопроса. Дошла очередь до третьего. И так как никакого другого объяснения эффекта ка­пиллярности я не знал (до сих пор помню: в случае соединения со смачи­ваемой стенкой капилляра поверхностное натяжение жидкости поднимает мениск вверх, в случае соединения с несмачиваемой — опускает вниз), я вздрагивающим голосом повторил Сережин ответ:
   — Правильно, — сказал экзаменатор. — Отлично.
   (Позже мы поняли, что "засыпать" студента экзаменатору удобнее всего на дополнительном вопросе: ничего не остается на бумаге.)
   Вспоминая сейчас этого экзаменатора, я иногда думаю: отчего у него на лице была такая тоска? Было ли ему муторно на душе оттого, что он участвовал в гнусности, выполнял негласные инструкции начальства? Или он действовал добровольно, и тоска была нормальной традиционной тоской погромщика-охотнорядца? Или предвидел он, что, несмотря на все расставленные рогатки и препоны, еврейский подросток, сидящий перед ним, прорвется куда ему надо, закончит не только турбин­ный факультет (не по газовым, так по паровым), но впоследствии и мате­матический, защитит кандидатскую диссертацию, получит место в ленинград­ском ВУЗе, а потом уедет в Америку и будет профессорствовать в Университете штата Орегон?
   Нет, действительно: почему евреи такие пробивные?
   Существует много теорий на этот счет. Гены, традиция, воспитание.
   Конечно, русская мать любит своего ребенка ничуть не меньше, чем еврейская. И ничуть не меньше желает ему добра и успеха. Но весь опыт и весь инстинкт учат ее, что главным условием для выживания в россий­ской жизни будет послушность. Будь послушным, скромным, не высовывайся, не лезь вперед старших, не делай того, не трогай этого, не бегай, не прыгай, а то будет бо-бо, а то придет милиционер, а то леший утащит, а то пошлют куда Макар телят не гонял. (Однажды я слышал, как учитель­ница сказала на родительском собрании: "Кем я довольна, это Вадиком Акимовым. Мальчик на глазах становится человеком и гражданином. Он стал управляем".) Многие иностранцы, жившие в России с детьми, рассказывают, как русские упрекали их за "беспечность и безответственность", за то, что дают детям пользоваться острыми ин­струментами или дорогими приборами, легко одевают, отпускают одних ездить на городском транспорте. Как можно!
   Еврейская мать знает, что послушность не спасет. Что окружающий мир все равно останется враждебен. И что поэтому надо готовить ребенка к противоборству с миром. Мир безжалостен и может отнять все: деньги, одежду, дом, огород, машину, драгоценности. Единственное, чего он не может отнять (или отнимает только вместе с жизнью): знания, умелость, энергию. Поэтому еврейская семья (часто бессознательно и даже чрезмерно) все силы тратит на то, чтобы побольше запихнуть в детскую голову, чтобы учить ребенка музыке, языкам, математике или чему он сам захочет, не сдерживая его порывов, не запугивая послед­ствиями, не одергивая на каждом шагу, поощряя любую инициативу, даже если она будет связана с дополнительными хлопотами и расходами.
   Так что, скорее всего, не один только административный анти­семитизм причиной тому, что евреев почти нет в партаппарате и ар­мии. Если б даже их пускали туда, они бы не могли ужиться в систе­мах, где главной добродетелью является безоговорочное чинопослушание. И точно так же не случайно они составляют около пятидесяти процентов в тех последних сферах советской жизни, где на одной по­слушности не уедешь, где инициатива, знания и воображение все еще необходимы: в литературе, живописи, журналистике, кино, науке.
   Даже наша делегация из пяти человек, направляемая на важное по­литико-литературное мероприятие за границу, как я впоследствии обна­ружил, состояла на пятьдесят процентов из евреев. Русский же народ был представлен всего лишь половинкой человека — моей"