/Примечание редколлегии БЛК:
обзор делался по анонимному лонг-листу;
полные ссылки на стихотворения см. на странице http://www.stihi.ru/2018/03/31/10559/
Майкл Витцель утверждает, что первобытная мифология разделилась на северную и южную. Северную интересует происхождение мира и происхождение человека, южную – только происхождение человека, а на происхождение мира ей наплевать.
Я приготовился раз и навсегда разобраться со всеми проблемами северной мифологии. Но, прочитав представленные стихи, понял, что всё это ерунда. Никого не интересует ни происхождение и устройство мира, ни происхождение и устройство человека. Интересует, в основном, только сам процесс написания текстов и простые рефлексии. Реже – тренды и мейнстрим. И это – правильно. «Гуляй, пока молодой».
Я считаю, что у современной поэзии есть только одна проблема – слишком большое количество хороших авторов.
Правда, в этом туре они расслабились, но я вспомнил любимую даосскую притчу и решил применить её при выборе:
Выбор коня
Однажды ван захотел нового коня. Вызвали торговца, который отвечал за поставку лошадей. Ван сказал: «Приведи мне белую кобылу-трёхлетку». Торговец ответил: «Я уже стар и не смогу выполнить твоё поручение, но у меня есть ученик, который разбирается в лошадях не хуже меня». Позвали ученика. Ван повторил своё требование. Ученик поклонился и ушёл. Прошло три месяца. Пришёл ученик и сказал, что привёл коня. Ван вышел на крыльцо и увидел чёрного жеребца-одногодка. Вызвали торговца. Ван спросил: «Как ты мог его мне посоветовать, если он не отличает жеребца от кобылы, не различает масть и возраст?» Торговец обошёл коня, подошёл к ученику, упал перед ним на колени и сказал: «Я знал, что ты разбираешься в лошадях, но то, что ты такой великий знаток, я даже не предполагал. Ты смог разглядеть в чёрном жеребце-одногодке душу белой кобылы-трёхлетки».
ПАСХА
Простор, обрубленный по локоть,
Дождей занудных оболочь...
Дай мне звезду, чтоб ею кокать
В пасхальную святую ночь.
Дай мне особую какую,
Остроконечную звезду…
Я врежу влёт, напропалую
Той, что пророчится в саду.
А утром одуреет паства,
И разлетятся «новостя»,
Как мы отпраздновали Пасху,
Друг друга звёздами крестя.
Поскольку я смешливый, то естественно, что мне это стихотворение симпатично. Единственная его проблема: оно пародирует в основном яйцекоканье, а на поцелуи в трёх экземплярах смотрит индифферентно.
Я выбираю троекратный поцелуй, а яйцекоканье оставляю на потом. Вот такая смертельная битва концепций.
ПОЛДЕНЬ
Здесь каждый встречает полдень, стоя в дверях, —
солнце скользит, как по льду, от порога к порогу.
Люди щурятся, запирают наглухо двери — благодаря
столь дерзкому способу люди попробовали
обмануть бег времени. Получилось. В этом селе
все бодры и румяны — мужчинам всегда по сорок,
женщинам — по тридцать пять бесконечных лет,
ночь тиха и длинна, словно смерть, день проворен и короток.
Если стойкое "здесь" не смыкает глаз в задремавшем "сейчас",
если время становится жалким заложником места,
прорастает и зреет "однажды" — ядом сочась,
выжигает землю. Однажды садовник Темперс,
вырезая побеги омелы из яблоневых ветвей, —
и откуда нынче в наших краях птичье нашествие? —
позабыл о времени и у своих дверей
оказался минутой позже полудня. Шестеро
братьев Темперс дышали за шторой — и ни гугу!
Теряя перчатки и ножницы на бегу,
садовник стучит что есть силы в соседские двери.
Пастор шепчет в замочную скважину: — Сын мой, я верю...
Темперс плюёт на крыльцо, бежит напролом
через грядки святого отца, топчет клубнику.
Хлопает булочник дверью, шипит: — Поделом! —
прячет ключ. Портниха заходится в крике,
сапожник смеётся, аптекарь, сжав зубы, молчит,
учительша уши прикрыла ладонями белыми.
Садовник, седой как лунь, упал в наступившей ночи —
и умер. Наутро воскрес исполинским деревом.
Солнце встало в зените в положенный час,
заскользило привычным путём, зацепилось за ветки —
и уснуло. Всё погрузилось во тьму. При свечах
сельчане метались между трухлявыми вехами.
Двери хрипели, визжали и лаяли. Шло напрямик
освобождённое время, шатаясь спросонок.
В крайнем западном доме умер первый старик,
в крайнем восточном — родился последний ребёнок.
Пока читал, мне показалось, что это парабола, что вот-вот второй план разветвится. Но притча, она и в Африке – притча.
Я ещё раз убедился, что опаздывать нельзя. А то можешь превратиться в то, чем ты занимался. Понятно, во что может превратиться водитель троллейбуса. А вот во что превратятся врачи различных профессий? А во что превращусь я, занимавшийся разными вещами? Развалюсь на кусочки? «Не кладите же мне, не кладите остроласковый лавр на виски, лучше сердце моё разорвите вы на синего звона куски».
СЛУШАТЬ БЫ МОРЕ...
Только зимою стало быть дураки
Прячут под сердцем письма, боясь руки.
Той, что ссылает рифмы на маяки
И столь умело правит затвором CANON.
Черное/белое. Вроде не моряки,
Чтобы справляться веслами до реки,
Днем ожидать прилива. Ну, ты прикинь.
Слушать бы море, только рингтоном Ленон
Джон. Непременно там где стоишь, там стой,
Те, кто пытался тихо грести за мной,
Кашляют болью. Крик – первобытный вой,
Был им наградой в бездне ночных истерик.
Мы из последних, кто выходил на бой.
Самое время всем слабакам домой.
Там ожидает борщ, диалог с женой,
Лед под ногой – не суша. Но тоже берег.
Ласточки низко-низко. Видать дожди.
Память опять заездила лейтмотив.
Молишься небу, ну вот и я почти
Нервно шепчу в подушку: «Авось, случится!»
Сны в твоем трюме– лучше любых HD.
Не поминая лихом, идешь? Иди!
Как же прекрасно выжить в твоих «не жди».
Выжить.А утром снова сломать ключицу.
Своеобразный стиль и текст. Я назову его – поток речи. Он раскручивается, цепляясь сам за себя и сам из себя вырастая. Поскольку этот текст ещё и странно начинается, то перелом ключицы уже не выглядит неожиданным. Даже радует, что всё закончилось без жертв.
Вспомнился старый преферансный анекдот:
Иван Иваныч сыграл мизер, зашёл в трефу, взял пять взяток, инфаркт и умер. За гробом идут партнёры и рассуждают: «это ему ещё повезло, что он зашёл в трефу, а если бы зашёл в пику, он бы так легко от нас не отделался».
ОБРЕЧЕНЫ
быть может всё что мы видим сны
быть может ты права
не рушь безгрешность тишины
не облекай в слова
и я поверю что плох обман
и как прекрасна явь
и прыгну в горький густой туман
и дальше только вплавь
мы уходили вдаль ища
горели их сердца
и каждый клятвой обещал
остаться до конца
но трюм распорот шлюпок нет
и весь трофейный ром
разлит и паруса в огне
и мы в огне вдвоём
горят и мачты и мечта
и око маяка
но только нам это невдомёк
и блажь ночи сладка
поверь же в явь как я верю в сон
и в бурю вплавь одна
и помни нет тем кто обречён
ни берега ни дна
Эмоции – это хорошо. Я понимаю, что ритм надо было сломать, чтобы показать, как разрывается сердце от виттовой пляски эмоций. Как ни странно, но именно ритм (с переломом) стал главным достоинством этого текста. А вот декорации и спецэффекты, из которых пытается появиться молодой «горячий» одноногий (возможно ещё двуногий, но именно в этот момент теряющий ногу) Сильвер, произвели странное впечатление.
Прочитал это стихотворение 8 раз, пытаясь найти некий скрытый смысл (код). После седьмого раза в тексте появилась дополнительная строка: «ты – морячка, я – моряк». На восьмой раз эта строка вытеснила весь остальной текст.
Моряки бывают странные. Я шёл домой. Мне было 18 лет. Время – около двух часов ночи с 7-го на 8-е ноября. На тротуаре стояла парочка. Мужичок в фуражке с крабом (торговый флот) и женщина на 9-ом месяце. Оба – пьяные, стоят, качаются и разговаривают. Когда я проходил мимо, мужичок вдруг решил её ударить. Я подскочил и сказал, что беременных женщин бить нельзя (если бы я сказал, что вообще женщин бить нельзя, он бы мне не поверил, это я сообразил, пока подскакивал), а вот, когда родит, тогда другое дело. Мужичок сразу меня зауважал за ум и отвагу и сказал: «это моя жена (здрасьте), я год и два месяца был в море, вчера вернулся, но это мой ребёнок». Я подтвердил: «твой». Он зауважал меня ещё больше. (Правда, как выяснилось позже, у него остались некоторые сомнения). И мы пошли, а жена поплелась за нами «в бурю вплавь одна». Оказалось, что они жили в ста метрах от моего дома. Что было дальше, рассказывать не буду.
ДО ВСТРЕЧИ НА ЛУГУ
Сова проснувшаяся стонет,
стальных подковок слышен звук.
Опять идут в ночное кони
на Бежин луг,
на Бежин луг.
И стайка мальчиков
из рощи
таскает хворост для огня.
Летящей сойки
теплый росчерк
подшил к заре страничку дня.
На Бежин луг, на мятный ветер,
на добрый дух пчелиных сот...
На Бежин луг
телега едет,
и пастушок за ней идет.
А вслед за ним -
табун из песни
взбивает пыль по кочкам дней,
табун земных,
табун небесных
и даже огненных
коней.
Туда -
за сладкою травою.
Туда,
где в дружеском кругу,
как брат с сестрой -
Покой и Воля
пекут картошку на лугу.
Я не могу причислить себя к фанатам поэзии, линейно вырастающей из литературы. Но могу сказать, что это – правильно написанное стихотворение. В нём всё на месте: «пушинка к пушинке, ни одного пёрышка». И форма, и содержание, и набор слов, и нарастающее обобщение, и уходящая в бесконечность, приправленная лёгкой иронией концовка. По поводу «туда». Возможно, найдутся те, кто не понимает «куда?». Но меня это не смущает. Когда внучка была маленькой, она была подвижной, постоянно вытягивала руку, как Ленин, и кричала: «тюда!». Поэтому я точно знаю, что такое «туда» и где оно находится.
БЫЛА БЫ Я ГОРОДОМ
«Если бы вы были произведением искусства,
чем бы вы были?»
из Интернета
Была бы я городом
вольным, могучим, гордым,
неприступным, как скала –
били колокола
динь дон дан –
это сигнал дан,
и привиделось мне:
пушечные бойницы
на зубчатой стене
облюбовали птицы,
на карниз опускаются
аисты, аисты.
Была бы я городом,
на сотни верст развернутым,
в небо упертым
своими стекляшками дутыми,
с мостовыми, в камень обутыми,
скрученными хитро,
заползающими прямо в метро,
я бы мечтала:
чтобы светлее стало,
пусть назовут улицы
женскими именами –
Маши, Наташи, Ани –
верю, сбудется.
Была бы я городом,
или аулом горным,
может быть, деревушкой
с меленкой и речушкой,
с фонтаном и садиком,
с видом на виноградники –
приезжайте, пожалуйста!
будут там жить аисты,
и капибары сгрудятся
у пруда,
а по главной улице
имени Кочуевской Наташи*
без труда,
не опираясь на палочки,
словно бабочки,
будут порхать бабушки
и дедушки наши.
И будут праздники:
все-все дети,
все, кто приедет
из Треблинки,
из Ленинграда,
из Кемерово,
смогут покататься на радуге –
сразу по семеро!
и поплывут кораблики
по речке до меленки,
по облакам беленьким,
по звездам огромным
с горошины на горошину –
я была бы городом
очень хорошим.
*Наташа Кочуевская – студентка театрального ВУЗа, в 17 лет погибшая в московском ополчении 1941г. После войны ее именем по инициативе жителей был назван Скарятинский переулок в ЦАО г. Москвы, где она проживала, но в 90-е годы прошлого века историческое название было восстановлено.
Я думаю, эпиграфом надо сделать текст примечания. Тогда сразу всё встанет на место. Город – не произведение искусства, город – изменяющаяся среда обитания, имеющая историю.
Если попытаться определить жанр, то это – романтическая утопия, в основе которой лежит мечта, описанная Тао Юаньминем в Персиковом источнике.
Аисты, капибары, счастливые дети и порхающие бабушки и дедушки… Конечно – это замечательный город.
Только нельзя ставить Треблинку и Ленинград в один ряд с Кемерово. Дело в том, что в этот ряд придётся внести и высокую детскую смертность, только среди детей до года примерно 5000 в год (сравните с Кемерово), и другие смертельные проблемы.
Кемерово – техногенная катастрофа, в которой виноваты халатность и жадность конкретных людей. Результат нарушения строительных норм и правил, пожарных инструкций, инструкций по эксплуатации и контролю и несовершенство технологий.
Треблинка и Ленинград – сознательный каннибализм, за который ответственны правящие элиты.
Безусловно, жертвы все равны. А вот символы – нет. Если ставить их в один ряд, то получается пропагандистское клише, использующее только эмоциональное воздействие печальных событий.
ВОТ ЭТОТ ЛЕС, ОСТЫВШИЙ К НОЯБРЮ…
Вот этот лес, остывший к ноябрю,
уставший за год,
оставил куст рябины воробью,
горчащих ягод,
перетряхнул опавшую листву,
вздыхая тяжко,
и разошлась тропинками по шву
его рубашка.
Как воробей, продрогший на ветру,
лишённый веса,
я в эту зиму также не умру,
гнездясь у леса,
где пролетарским хлебом на крови
горчит рябина,
благословенна, что ни говори,
неистребима.
Можно придраться к «Вот этот лес…». Но, если не хочется придираться, то можно подумать, что это реминисценция «Где эта улица…» в исполнении сестёр Бэрри, хотя настоящие ноги «леса» растут из Данте.
Можно ещё придраться к пропастернаковской поэтике. Но с другой стороны – это можно рассматривать как попытку приблизиться к Нобелевской премии.
Придраться можно. Я уже выпустил клыки и когти, но не нашёл мотивацию. И спрятал клыки. А когти слегка поточил.
СЛОВО МЕНЯЕТ СУДЬБУ…
Слово меняет судьбу, как светофор – цвет.
И если мы берем ситуацию на перекрестке,
То всегда нужно помнить, что есть и помеха справа.
Но сколько таких, что, не замечая дорожных,
Думают, что несутся по главной?
Слово страдает от брака, как дерево от урагана.
И если мы берем ситуацию в поле,
То всегда есть вероятность удара
Молнии, что попадает туда,
Где по определению выше.
Слово меняет судьбу,
Скажем больше: оно ее пишет.
Можно взять любую тему, добавить парочку необязательных непритязательных метафор, и получится стихотворение на заданную тему. Или – не получится. Но всё равно хочется «…ронять слова, как сад – янтарь и цедру…».
Если исходить из понятия, заложенного в «Евангелие от Иоанна»: «В начале было Слово…», то для людей воцерковленных – аксиома, что Слово пишет судьбу. В других случаях изменить судьбу (тем более – написать) может только слово, исходящее от власть (или силу) имущих. Может даже придумать судьбу, как в случае с поручиком Киже. Собственноротно изречённое слово ничего не изменит, если не наткнётся на реакцию изменяющих судьбу, как, например, в случае с «Pussy Riot». А так:
«Ни вьюги, ни няни, ни цензора.
Меня бы в именье сослать.
Но щас –
даже пасквиль напишешь на цезаря,
а ему высочайше плевать».
Если говорить о том, что слово может изменять сознание, то это будет слишком большим упрощением. Можно, конечно, уйти в дебри номинализма. Можно распотрошить «Слово и культуру». И это только потому, что действие происходит на поэтическом сайте. Но из всего этого потом нужно будет как-то выбираться, отвечая за базар. Две-три простыни писанины гарантированы, а результат – дружба. Поэты – что с них возьмёшь. Так «зачем же стулья ломать?», если можно сразу дружить.
Раз пошла такая пьянка, приведу стихотворение Гули Кириллова, который вырос в православной среде, подростком прислуживал патриарху Алексию второму, когда тот был архиепископом Таллинским. Короче – впитал мировоззрение с молоком матери. Но потом прочитал «Сущность христианства» Адольфа Гарнака и обрёл вольность мысли, частично переоценив основополагающие догматы:
***
Красота совсем не однозначна,
каждый шаг её неповторим.
В шорохе надежды огнезрачный
медленный проходит херувим.
Как вернуть поэзию былого,
тёмную, как куликовский стяг?
Новое ложится в губы слово,
принятое всеми за пустяк.
Правильно. Зачем с собой лукавить?
С чердака не падают слова.
Для одних слова – синоним славы,
а другим и слава трын-трава.
1982
БРЕДБЕРИ
похоже не закончится доска
расчёска заберёт два волоска
знакомую поверх поставят визу
не виден воздух сломан карандаш
и ты пятак из платины не дашь
за то чтобы продолжить экспертизу
ещё малозначительный штришок
пятак стираешь в медный порошок
и не страшна соседская винтовка
легко отдашь ненужный медный грош
и может быть полжизни не поймёшь
пятидесятка или сороковка
но если же закончится доска
ты наконец увидишь облака
закроются последние пекарни
захочется с малиной бутерброд
полезешь ты в соседский огород
и соберешь малиновые камни
Я не понял, почему стихотворение называли «Бредбери». Я бы назвал это «прогулка с Брэдбери». Понятно, что это набор знаковых элементов, которые должны собраться в коллаж. Но Брэдбери такой большой, а знаки такие второстепенные… Хорошо обыграна обратная задача алхимии – превращение платинового пятака в медный грош. За этим превращением тянется длинный хвост разветвляющихся ассоциаций.
МАМА-РЕКА
женщина-мама пахнущая рекой
приходит домой приносит большой покой
слепое детство следы деревьев
ползущих на водопой
черный песок густой
мама-река смеется и говорит
ты не люби кто любит тот горит изнутри
жажда тебя погубит я не смогу помочь
сердце держи в сосуде глупая моя дочь
крепко его запри
нет у меня сосуда, мама
только худой мешок
драная сумка сердца гаснущий уголек
память о том, что где-то в мире горит огонь
мальчик с ладони детской кормит его собой
а у меня ни тела больше ни рук ни ног
мама-река, что делать
берег твой так высок
«Поговори со мною мама, о чём-нибудь поговори…»
В Эстонии есть река Эмайыги, что так и переводится – Мама-река (эма – мама, йыги – река).
Все дороги ведут в Рим, а все религии вышли из шаманизма. Стоит только ударить в бубен, и сразу возвращаешься к истокам, стряхнув почти весь багаж приобретённых знаний (за исключение филологии, конечно). В этом деле главное – выбрать правильный дурман и правильный ритм, чтобы заговорить на языке девятихвостой лисы, травы, реки, песка, червяка, современного подростка и т.д.
Тогда получатся стихи, в которых нет никакого смысла. И не должно быть. Просто они должны чисто звучать, «как жалоба смычка… в названьях Ржакса и Мучкап». Так оформлялось (и оформляется) обращение к Защитнице (если божество женское) или Защитнику.
Есть ощущение, что эта интуитивная попытка скрестить синтетическую нравственность запада с естественными ощущениями востока стилизованно народилась – мичуринским методом почкования – от смоделированного северо-восточного эпоса, однако. Не буду переходить на хомус и горловое пение, а просто признаюсь, что я фанат мультфильма «Келе».
Теперь о плохом.
«Сосуд», которого нет, словно какой-то сиротливо-инородный контейнер-термос из параллельного мира знаков, забрёл в «натуральное хозяйство» стихотворения.
В последней части появилось обобщающее и, в то же время, интимное слово «мама». До этого были полуофициальные: «женщина-мама», «мама-река». Поэтому в предпоследней строке обращение «мама-река» снижает интимный градус. А напрашивается простой и естественный вопрос: «что же мне делать, мама?» Хороший вопрос. Раньше на него отвечали: «учиться, учиться и учиться». Сейчас, наверняка, есть другие ответы. Один из них – тусоваться на поэтических сайтах.
Последнюю строчку притащили за хвост и прибили гвоздями, чтоб не сбежала. Что случится, если её не будет? Что она здесь делает? Думаю, пытается угробить стихотворение, подлюка. Но силёнок (пока!) не хватает.
ТЕССЕРАКТ
Не говоря постольку, горя поскольку,
(хоть поднимают над миром на тёплых стропах)
не соберёшь обломки свои, осколки
(строки о катастрофе).
Чётче дорожных знаков, нечётных звуков
("вом лезеретт!") и чище резного света —
смерть ( — внезапно застывшая центрифуга).
Господи, что же это?
Что (обгоревшие ветки, цветки и листья,
статуи, с воплем свернувшиеся у двери)
перебирают ветра сухие лица,
страшные, как деревья?
Если отстраниться и переписать стихотворение, равняясь на эмоционально «заряженную» вторую строфу, может получиться интересный текст. На самом деле очень сложно заставить текст передавать эмоции. Только страшными картинками и декларацией ощущений ничего не добьёшься. Я никогда этой проблемой не занимался, поэтому имею только интуитивное представление. Возможно, Ильдар и его фонетические братья и сёстры могут объяснить, как звуки влияют на эмоциональную заряженность текста. А может, лучше этого не знать. «Во многой мудрости много печали». Вместо того, чтобы свободно творить, ощущая, как «…прежде губ уже родился шёпот», придётся постоянно заниматься анализом этого мычания.
СНЕЖНЫЙ КОЛЛАЖ
Ромбик, звёздочка, косточка, крестик...
С неба спускаются на просторы
разные, разные, разные формы –
с каждой снежинкою всё интереснее.
Вот, наблюдаю под микроскопом
пару снежинок, пока не растаяли –
в точности бюсты Вивальди и Сталина.
Но не делюсь я ни с кем этим опытом.
Выставят психом, с работы уволят.
Вам по секрету (только не охайте) –
ранние фото седого Уорхола
тоже – снежинки, представьте – их поле!
Снится недавно странное место...
Вижу: окопы, снаряды-болванки.
Падает снег на подбитые танки:
ромбик, звёздочка, косточка, крестик...
Если морозно, то формы сложнее,
грезятся: Мессинг, Трюффо, Илюмжинов –
сквозь бесконечные толпы снежинок
дед мой покойный идёт вдоль аллеи...
Странные ощущения от этого стихотворения. Мне нравится его дух, но не нравятся возникающие картинки. Такое впечатление, что они притянуты в одну кучу за хвост насильно. Случайность набора снежных фигур размывает фигуру самого автора (или ЛГ, в подобных текстах они совмещаются). Остаются только три опорных точки: «ромбик, звёздочка, косточка, крестик», «но не делюсь я ни с кем этим опытом», «дед мой покойный идёт вдоль аллеи...». Это система триангуляции данного стихотворения. Всё остальное – наполнитель, от замены которого почти ничего не изменится. «Падает снег на подбитые танки: ромбик, звёздочка, косточка, крестик» за счёт слегка «кощунственной» косточки, хорошо показывает удалённость событий во времени и отстранённое их восприятие. Так проявляется важнейшая способность человеческой памяти – забывать болезненное.
И ПОСЛЕ БЫСТРОГО НАЧАЛА…
И после быстрого начала
замедлится небес проём,
неся в себе невнятный сгусток,
овал, который невесом.
Как нежен белый клубень неба,
где золотая нить ворон
лежит на вертикальном снеге,
в игле которого живём.
Сгибая в лошадь нить накала,
как близорук и точен ток,
галдящий между двух предсердий,
разматывая в речь моток.
И более не страшно, если
замедленный лучом сеанс
сгущается в кинопроектор,
хранящий снег, что прячет нас.
Если попытаться интерпретировать текст, то окажется, что это сделать достаточно просто методом отбрасывания лишних слов. Препарируя таким способом, можно получить более-менее логичный текст с привычным набором интерпретаций. Но тогда невозможно будет покрасоваться и продемонстрировать своё тонкое понимание поэзии. Поэтому «мы пойдём другим путём».
Каждая строфа – набор картинок, более-менее связанных внутренней логикой и конструкцией строфы, динамичных, представляющих собой симбиоз сюрреализма и деконструктивизма. Причём этот симбиоз деформирует не только визуальное представление об объектах и, соответственно, – перцепцию, но и семантику, и грамматику. Единственное, чему почти удалось спастись от травм и переломов – ритм. Ну, это всем понятно и без меня.
Строфы соединяются в единую картину. Теперь мы видим, что их объединяет снег. Снег назревает в первой строфе, падает во второй, возбуждает(ся) в третьей и полностью накрывает в четвёртой.
Почему же тогда всё так запутано? Всё потому, что это называется – поэзия. А по определению Шкловского: «поэзия – запутанная речь».
Формально и эмоционально стихотворение получилось. А где задушевность?
Получается как в старом анекдоте:
– Гиви, ты помидоры любишь?
– Есть – да, а вообще – нет.
Какой же напрашивается вывод?
Простой – эстетика сюрреалистического деконструктивизма мутная и безжалостная по отношению к читателю, но она позволяет моделировать новую реальность.
ВЫБОРЫ, ЗАНЕСЁННЫЕ В КРАСНУЮ КНИГУ
Посвящается диаграмме железо-углерод
http://www.stihi.ru/pics/2018/03/13/7107.jpg
[Перед чтением стихотворения выберете вашу любимую структуру на диаграмме железо-углерод:
1) …феррит; 2) …перлит; 3) …аустенит; 4) …цементит; 5) … ледебурит; 6)...графит;
выберете ваше любимое превращение на диаграмме железо-углерод:
1) …перетектическое превращение;
2) …эвтектическое превращение;
3) …эвтектоидное превращение;
выберете ваш любимый сплав на диаграмме железо-углерод:
1) ...сталь; 2) ...чугун;
теперь можно приступать к чтению]
Я верю – настанет секунда, –
И спящий народ поймёт, что не спит,
И испробует свежего бунта,
Взорвав всех, кто… [вставьте выбранную структуру]
Я верю – наступит минута, –
И течение пойдёт против течения,
И мы свергнем того, кто нас в путах…
[вставьте выбранное превращение]
Я верю – приблизится год, –
И нацию бросит в пот,
Ибо каждый поймет, кто лгун,
И каждому будет жаль,
Что страной верховодит… [вставьте выбранный сплав]
[после прочтения можно вернуться к выборам, чтобы осознать, насколько сильно они влияют на сложившуюся ситуацию]
«— Разное,— сердито сказал поп.— А откуда всё сие окружающее? Откуда планеты, звёзды и луна, если бога-то нет? Сын-то ничего такого не говорил — откуда, дескать, всё сие окружающее? Не химия ли это? Припомни — не говорил он об этом? Дескать, всё это химия, а?
— Не говорил,— сказала Фёкла, моргая глазами.
— А может, и химия,— задумчиво сказал поп.— Может, матка, конечно, и бога нету — химия всё...»
Я полагаю, что с этим согласятся химики, фармацевты, производители пищевых продуктов, влюблённые и наркологи.
Мне, человеку секулярному, легко представить, что Бога нет, а есть только химия с примесью физики.
Стихотворение – настольная игра, в которой можно делать ходы, бросая кости. Любой ответ – правильный. А афоризм «специалист подобен флюсу…» обретает амбивалентность. Даже не отпугивают варианты, предложенные по принципу – «прочитаешь все буквы, всё равно не поймёшь слово без словаря». Но радует то, что можно подставлять любые другие слова, в основном те, которые Черномырдин только подразумевал. Результат игры от этого не изменится, как не изменяется общественное сознание. «И как бы трудно не было б здесь мне, я знаю, будет много чугуна и стали на душу населения в стране!»
Железная логика. Или – чугунная.
РАДИ ЭТИХ ЕЁ ШАГОВ
Когда она села в поезд,
Её встретил проводник по имени Завтра.
Рельсы шли до весны – на Серебряный полюс,
Она везла обед космонавту.
А тот всегда говорил: Благоразумие – путь в никуда.
Она в ответ улыбалась и пекла солнце из его льда.
Когда поезд добрался до Серединных гор,
Проводник молвил: Придётся рубить тоннель.
Как бы не был наш поезд скор,
Но и он может сесть на мель.
Они вышли вдвоём, а машинист бросил все якоря
И постарался уснуть.
Поскольку, как из капель – моря,
Так из покоя – путь.
Полюс встретил их зеркалами, что спят не закрывая глаз.
Космонавт выронил звёзды, улыбка присела на его уста.
Если б умел, он, верно, пустился в пляс,
А так он просто упал ей под ноги осенней тенью листа.
Встав на колени рядом, она плакала на языке богов.
И космонавт понял, что всю тысячу ри он прошёл ради этих её шагов.
Вероятно, я пропустил какие-то литературные прививки, поэтому мои рецепторы здесь не срабатывают.
И всё-таки я нашёл одну очень хорошую простую многозначную фразу (простая фраза – штучный товар), из которой может вырасти любое стихотворение: «он прошёл тысячу ри».
КОЛОКОЛ
Дорожные рытвины карие
обварят бока февралю.
Разбойное тёмное зарево
насквозь просмолило петлю
моей колеи, что накинута
на вздутое горло реки,
причалы с разбухшими спинами,
слепые от слёз ивняки.
Упрётся под челюсть осколками,
прорежется в дёснах песка
не голос, а сорванный колокол,
оставшийся без языка.
«Мой язык, как шнурок развязался – я кого-то ругал, оплакивал».
В этом стихотворении есть драйв. Справедливости ради, эту парочку «голос – колокол без языка» связывает только слово «сорванный», поэтому язык тут вроде для красоты оторвался. А если копать глубже, то сорванный колокол – молчание (или, как у Тютчева, на аптечном языке – silentium), а сорванный голос – шипение. Но всё равно – эффектно.
МОЕМУ ДРУГУ
Они звали меня Иудой
Собирали камни для расправы
И выискивали хворост
Для костра последнего верующего
Но я не безумная Жанна д`Арк
Их Христос не распят на кресте
У него наголо бритая голова
И промокшая махорка в кисете
Он идет босиком по бензину
Читая наизусть Фридриха Ницше
Я знаком был с этим сыном Бога
Что уверял меня
В смерти собственного отца
Ему доказали
Что если он хочет быть
То так больше жить нельзя
Мы пили с ним темное пиво
Я стрелял ему сигареты
Он рассказывал что на свете
Нет ничего лучше дзен-буддизма
И просил у меня веревку с мылом
Потому что устал видеть людей
Я обратился в психиатрическую клинику
Его забрали
А через неделю
На мой банковский счет
Переслали тридцать тысяч рублей
с припиской – «Спасибо»
Приходится выбрать что-то одно. Либо «рок против наркотиков», либо «нет Бога кроме тёмного пива и банковский счёт пророк его». Эти парадигмы (философия) могут сосуществовать только в шоу-бизнесе.
Вечные темы: добро и зло, сострадание и пофигизм, что делать и кто виноват… Достоевский? Впечатляет компания, собравшаяся под крышей одного небольшого текста: Иуда, Жанна д`Арк, Христос, его Отец, Ницше и дзен-буддизм. Психиатрическая клиника («а у психов жизнь, так бы жил любой, хочешь – спать ложись, хочешь – песни пой») – вполне логичный выход из сложившейся ситуации.
Этот текст надо проорать со сцены под громкую музыку, тогда всё встанет на свои места, «станет понятно, зачем всё было нужно, потому что всё будет правильно». Всякому жанру – своя ниша.
А может действительно – «нет ничего лучше дзен-буддизма».
По этому случаю приведу ещё одно стихотворение Гули Кириллова:
***
Когда-то – как Будда – козлёнком я был –
и помнится – где-то стихи
прыгнули в Озеро Чёрных Дыр.
А может – там нет дыры.
Берёза – нудистка нежным кивком
взмыслиться позвала.
Ковыль поседел – ударил гром –
а может – была дыра?
Купается ритм козлёнком седым
в ряби чёрных берёз –
ветер целует завитый дым
седых на колене волос.
1983
ПОЛНОЛУНИЕ
Длинноногий и субтильный
Между штор в мое лицо
Смотрит уличный светильник,
Лип накинув пальтецо.
Словно пуговицы,
листья
Мокрый ветер с веток рвёт,
И луна по тропке склизкой
Среди редких туч бредёт.
То утонет в серых глубях,
То воскреснет над волной,
То, как жёлтый, крепкий клубень,
Край покажет золотой.
И осветятся мгновенно
И дороги, и дома...
В это время несомненно
Так легко сойти с ума.
«То, как зверь она завоет, То заплачет, как дитя».
А Мандельштам утверждал, что «державинской или ломоносовской оды теперь никто не напишет».
Я даже в окно выглянул: «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»
Модернизированный Пушкин конца 19-го века или начала 20-го.
А это оригинальный:
Зимняя дорога
Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печально свет она.
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит.
Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска...
Ни огня, ни черной хаты...
Глушь и снег... Навстречу мне
Только версты полосаты
Попадаются одне.
Скучно, грустно... Завтра, Нина,
Завтра, к милой возвратясь,
Я забудусь у камина,
Загляжусь не наглядясь.
Звучно стрелка часовая
Мерный круг свой совершит,
И, докучных удаляя,
Полночь нас не разлучит.
Грустно, Нина: путь мой скучен,
Дремля смолкнул мой ямщик,
Колокольчик однозвучен,
Отуманен лунный лик.
1826
НАЧАЛО ВЕСНЫ
А погода на улице – полный грабарь:
просветленно, прозрачно, прелестно.
Скоро, скоро…
и всякая божия тварь
разминает затекшие чресла.
Скоро-скоро расколется панцирь реки,
рыба вверх по струе устремится,
из землицы собратья мои – червяки –
любопытные высунут лица.
И голодные корни лесов и полей
пропитает животная влага;
и, разинувши жвала, по мокрой земле
побегут человечки-имаго.
Я, признаться, и сам любопытный такой:
Кто? Куда? Эх, отвечу едва ли…
Может, хоть направленье покажет рукой
человечек по имени Алеф?
Прим. Алеф – первая буква иврита. В традиции она, кроме того, трактуется как человек, одной рукой показывающий на небо, а другой – на землю.
Эх, ох, ах, ух… Покажет. Потом догонит и ещё раз покажет. К сожалению, я знаю, кто автор этого текста, но всё равно не могу сказать ничего плохого. Обидно. Впрочем, и ничего особо хорошего сказать не могу. Ход мысли правильный, исполнение – местами на грани, но профессионализм автора перевёл текст через болото.
Мать – сыра земля. Встреча с ней всегда порождает почвенные, беспочвенные или вечные мысли. В последнем случае, каждый начинает чувствовать себя братом (сестрой) всей живой природы, а особо экзальтированные – и неживой. Говорю, как почвенник почвеннику, со всей ответственностью, поскольку имею подобный опыт. Кстати, если кто-то в будущем рассчитывает на туннель – обломайтесь. Туннель предоставляется только червякам, кротам, землеройкам и работникам метрополитена. Поэтому смотреть надо только на небо. Без вариантов.
МОЙ ДОБРЫЙ БОГ…
Мой добрый Бог,
пишу тебе из тьмы,
а потому (прости) пишу вслепую.
Не помню сам, как дожил до зимы,
но раз не помню — значит существую.
Стараясь уложиться в лист А3
я опущу нюансы и детали:
За этот год я выцвел изнутри,
но оттого светлее стал едва ли.
Ты был бы очень добрый человек,
раз до сих пор на мне не ставишь прочерк.
Весь день идёт пушистый чёрный снег.
На этом всё. Прости за детский почерк.
.......
Грустно всё это…
«И просить буду доброго Бога, чтоб продлил мои грешные дни».
Забуду про поэзию («когда говорят пушки, музы молчат») и не буду ковырять текст.
Есть разные способы подхода к этой проблеме. Я – пофигист. Правда, только по отношению к самому себе.
По поводу писем к высшую власть имущим. Внук регулярно пишет письма Деду Морозу. И тот делает всё, как он просит. Поэтому шанс есть.
ИВОЛГИ РАЯ
Ингрид Кирштайн
Не иволги ада, а иволги рая!
Тебе ли, мой ангел, об этом не знать?!
Их пенье -– цветенье вселенского мая,
И Божье прощенье, и слёз благодать,
И праздник весны, ледяную пустыню
Шутя растопившей, и музыка сфер...
И вот уж, лелея в душе, как святыню,
Спасительных мук животворный пример,
Ни их не страшась, ни кромешного ада
С кипящим котлом в миллион атмосфер
(Теперь уж и он для скитальца -– отрада!),
С надеждой глядит на Христа Агасфер.
А там уж, глядишь, -– зарекаться не надо! --
Из адских ли в небо воззрившись пещер,
У врат ли раскаявшись райского сада,
Прощенье и сам обретёт Люцифер.
Такие стихи может правильно воспринимать только тот, кто живёт в одном мире с автором. Я живу в другом мире, поэтому не могу судить. Символика понятна, идея понятна. Агасфера жалко, с Люцифером всё очень запутано и зависит от традиции.
МАЛЬЧИК МИТЯ В ГОСТИ ПРИШЁЛ…
Мальчик Митя в гости пришёл.
Жарю сырники. Он их любит.
Мы беседуем. Нам хорошо.
Золотая горка на блюде.
Вкусно.
– Сёстрам бы... – взглядом просит.
Собираю без лишних слов.
Мите здорово повезло:
он, как только наступит осень,
едет жить в закрытый лицей
на семь лет, в Андреевском ските.
Взрослый взгляд на детском лице.
На столе варенье от Мити.
Сам варил.
– Можно я наверх? –
на мансарду ступени круты.
Что там в маленькой голове?
И текут неспешно минуты...
полумрак, тишина по углам,
за окном клин желтеющей поймы.
– Что так долго ты делал там?
– Я рассматривал... чтоб запомнить.
.......
«И все засмеялись, а Ваня заплакал».
На мой взгляд – это проза. Чёткий водораздел между прозой и стихами установить сложно, но если убрать ритм и рифмы, то ничего не изменится. Более того, здесь форма не позволяет «растянуть время» и развернуться, поэтому пришлось обойтись только декларацией растянутого времени. Пришлось в простых фразах применять инверсию, которая в этом случае является врагом стиля. Но что-то можно изменить и в пределах этой формы: «он, как только наступит осень, едет жить в закрытый лицей» – не меняя размер: «как только наступит осень, он уедет в закрытый лицей».
Если переписать этот текст прозой, будет проще, добавив мелкие детали, создать атмосферу и удержать стиль. Чем естественней будет стиль, тем выше будет качество этого текста.
РАЙ В ШАЛАШЕ
И тишина. И быль, и небыль,
И кажется нездешним свет
Далекого кусочка неба
Над суетой земных сует.
И потолок в еловых лапах,
И полумрака сладкий плен,
И добрый, чуть звериный запах
Твоих волос, твоих колен...
«Забредём в глушь лесную, пахучую, забредём в предрассветный туман…» Человек и природа – близнецы-братья. Будем надеяться, что один брат не уничтожит другого.
Эта хвойная романтика в 60-е годы была доведена авторской песней до вселенских размеров. В студенческой среде песня «За туманом» Кукина не уступала по популярности «Yesterday» Битлз. Я был на выступлении Кукина в 68 году (кажется, точно – не помню), и он сказал, что скоро этот ажиотаж исчезнет, но ему не поверили. И правильно сделали.
Появился вот такой ремейк с камбэком и шкодным «добрым запахом».
ЯБЛОКИ
На мгновение кем-то созданный,
Свет преломится звонким яблоком
Сквозь хрусталь золотистый воздуха.
Обнимая, шепнёшь: «Озябла как...»
Подышав на ладони тонкие,
Разглядев сквозь туманы вечное,
Растворюсь в тебе, тонкой плёнкою
Тёплых красок прикрыв до вечера
Поцелуи, стихи и шорохи...
Может, этот наряд изысканный
Станет позже ненужным ворохом
Мёртвых чувств, только нынче брызгами
Акварели душа наполнится,
Сразу сбудется всё, что просится,
И на скатерти в светлой горнице
Вспыхнут яблоки дивной росписью.
«О, женщина, дитя, привыкшее играть…»
Сколько бы ни говорили о равноправии полов, но существует то, что может испытать только женщина, а мужчина может только догадываться (даже после операции по перемене пола). Это я не о том, о чём сразу начинают думать извращенцы. Это я о душе.
Ассоциации Психеи трудно предугадать. Одно только воспоминание о яблоке может вызвать бурю эмоций.
Мужчине, чтобы испытать подобные эмоции, надо поймать пятикилограммовую рыбу, дотащить её до берега и перед самым берегом – упустить. Правда, текст, скорее всего, будет чуть-чуть отличаться.
ХАНУМА
Скрутив пустые улицы в клубок,
Поджав террасы летних ресторанов,
Лежит меж гор притихший городок,
Морской волной зализывая раны.
Помешивает тётя Ханума
Густой кисель для «фирменной» чурчхелы,
Вино и чача льются в закрома,
Закрашивая зимние пробелы
Гуашью лета. Сон накоротке,
С видением забористой торговли,
В не новом, но фартовом парике,
Не кончился, а лишь приостановлен.
Излюбленной клиенткой дорожа,
Дневной Морфей еще не раз покажет,
Как над прилавком суетно кружат
«Архангелы», расхристанные пляжем.
Холеной даме тётя Ханума
За стройность ног, за шляпку, за усмешку
Такую скажет цену, что сама
Захочет нахамить себе. Замешкав,
Подаст бродяжке медные гроши,
Подкрасит губы ярко, безгранично.
Устроив аттестацию души,
По всем «предметам» выставит «отлично»...
Фантазии насущной канитель
Сложив умильно денежкой в подсумок,
Помешивает тётушка кисель.
Пощелкивает четками задумок:
Купить для декорации гранит,
Поднять метраж и значимость забора,
Проведать внучку в Лондоне, женить
Племянника на дочке прокурора.
Подпортилась от сырости хурма.
Она её продаст. Ещё – дороже.
Всё будет так, как хочет Ханума!
Наверно, небеса хотят того же.
Сквозь кольца рук колонн-кариатид
Протянута веревка бельевая;
Раздуло простынь – всё, что там висит,
И кажется – терраса отплывает
Из гавани безлюдного двора
На поиски дорических карнизов...
Темнеет рано. Ужинать пора.
И Ханума включает телевизор.
Нальет вина, порежет иваси,
Разложит на фарфоре в позолоте.
И будет лето ждать, а с ним мессий -
Пришествия на белом самолете.
Качественный стёб. А в молчаливых кариатид легко влюбиться и, скомандовав «отдать концы!», уплыть с ними на террасе. Слово «простынь» чуть-чуть выпадает, поскольку все остальные «слова в законе», а это – разговорное. Может, исхитриться и развесить «простыню».
Из шуточек выплывает живая Ханума. Её образ жизни давно сросся с восприятием окружающего мира. Это восприятие автоматически порождает только прикладные мысли и чувства, но иногда может неожиданно сбоить. Таких людей – тьма. Правда, менее деятельных и колоритных.
Когда-то был удачный спектакль «Ханума», поставленный в БДТ Товстоноговым.
ЗИМНЕЕ
Двадцатая бесснежная зима
невдалеке от вечного Гольфстрима.
Притихший мир... До Третьего ли Рима?
И жизнь, в итоге данная сама
себе одной (в эпоху перемен
так водится). Привычные детали.
Моя рука касается не дали —
твоих колен.
Вдвоём с тобой лелеем тишину,
в которой мир проносится по рельсам
прошедших лет... Альпийским эдельвейсом,
удачей, не поставленной в вину,
ты — для меня, до ямочки щеки!
За окнами мятущиеся тени
от нашей первой, голубой метели
так далеки...
.......
Поток сознания… Но ему не дают свободно бежать, а обложили, как волка, красными флажками и капканов понаставили, типа: «сегодня можно только брать за ручку и целовать в щёчку». Естественно, что вместо свободного бега мыслей, игры воспоминаний и впечатлений, передающих реальный мир ЛГ, вдруг на «голубом вертолёте» спускается Третий Рим с интересным вопросом: «не ждали?»
И сразу живой реальный человек, который может быть интересен своей уникальностью, превращается в схему реального человека.
А что остаётся? А остаётся: «двадцатая бесснежная зима…за окнами мятущиеся тени». На самом деле – это уже стихотворение. Но не то, которое хотел написать автор. Не о том.
НЕЗНАМО ГДЕ
Незнамо где и думая о чём,
Ребёнок бродит со своим ключом,
Рискуя то попасть под самосвал,
То подхватить опасную заразу.
Ребёнку, вишь ты, подавай портал!
А мне за ним — приглядывать вполглаза
Из кучевых каморок-чердаков,
Да в кронах туч переливаться мысью.
Не одинок — скорее, независим
От родственных и дружеских оков,
От музыки в наушниках и мыслей —
Расставленных ловушек-оригами, —
Он ходит по, раскинув руки над,
Соскакивает лихо наугад,
Не глянув даже, что там — под ногами.
Обняв колени, смотрит на поток
(...Нет, всё-таки скорее одинок)
Автомобилей, как бы помогая
Огням торить ежевечерний путь.
Горит звезда — Полынь или Забудь
В созвездии небесного паркура.
Ключ снова ни к чему не подошёл.
Пора домой. Набросив капюшон
На голову, плетётся он понуро.
«Горит звезда – Полынь или Забудь», как я понимаю – это варианты получаемых ответов на любые вопросы.
Даже не знаю, что сказать. Так выглядит обычный разговор с подругой по телефону или за чашкой чая (рюмкой торта), или на работе…причём, он повторяется регулярно.
Одно я могу сказать точно – и независим, и одинок, и ещё целая гамма всякого. Такой уж это период.
Очевидно, что надо искать подходы, а для этого учить матчасть или сменить фамилию на Макаренко. В интернете всякому научат. Вот, например, Строевой устав глава 3 раздел 3 «Выход из строя и возвращение в строй. Подход к начальнику и отход от него» пункты 71, 72, 73.
НЕ В ДРЕМУЧЕМ ЛЕСУ БЕРЕНДЕЕВОМ…
Не в дремучем лесу берендеевом,
А в краю, где живут иудеи,
Расцветает иудино дерево,
От февральских ветров холодея.
Не на землях ольхово-березовых,
А на голых камнях Галилеи
Разгорается свет ярко-розовый,
Всех озябших и вымокших грея.
Дождик мечет последние дротики,
В лужах плавают листики-шлюпки,
И, проклюнувшись, март желторотенький
Копошится в яичной скорлупке.
«Дождик серенький-серенький
в землю пальчики тыкает.
Мы гуляем на скверике,
а приятель мой тикает».
.......
Это из стишка о шизофрениках. Без всяких намёков, просто «музыка навеяла». Просто стихотворение лёгкое и потому симпатичное. Опять же – общее жизненное обновление через вылупление и последующее копошение.
Романтический натурализм.
Определил, как пригвоздил.
ЗАВТРАК В ИЕРУСАЛИМЕ
Благословенная Суббота.
Раннее Утро.
Отель спит.
Спускаюсь в буфет позавтракать.
Никого.
Довольная, спешу к окнам. Хочу видеть Мир. Солнце.
Открываю окно-дверь. Выхожу в желтый дворик с оливой.
Теплые лучи пронизывают насквозь мою розовую рубашку, греют меня,
тело становится прозрачным.
Лечу за горячим дымящимся кофе,
возвращаюсь во дворик.
Чувствую чей-то взгляд. За стеклом сидит мужчина. Улыбается.
Кипа его слегка сдвинута набок, тоже улыбается.
Я его не замечаю. Не хочу никого замечать. Свобода!
И никаких путешествий сегодня.
Мы пьем кофе. Мы?! Нет, я его не замечаю.
Ни его зауженных серых брюк, ни льняной рубашки, ни статной фигуры,
ни замечательной шевелюры, ни фиолетовых глаз, ни прямого взгляда,
ни маленького мальчишки, бегущего к нему,
ни целого детского сада облепившего его со всех сторон,
ни высокой жены в длинном платье и цветном тюрбане, удлиняющем затылок,
шумерская царица, да и только!
Не замечаю, как вспоминаю вчерашний вечер, пятничный праздник,
как за его столом зажигали свечи,
как пел его мальчишка, стыдясь и гордясь,
как звучала на иврите молитва,
как смеялись его дочери, радовалась жена.
Как я завидовала ему.
Он уходит. Уходит и весь его цыганский табор.
Я, истинный солнцепоклонник, наслаждаюсь миром и не замечаю ничего!
Он оборачивается. Смотрит на меня, и его глаза чернеют.
Он мне завидует. Глупый. Он завидует мне!
Выходит.
Мне остается Солнце.
И полный день абсолютной свободы.
Благословенна Суббота...
.......
Шаббат шалом.
Что тут ещё скажешь.
ПОМИДОРЫ НЕ ЗРЕЛИ. ОДНА ЛИШЬ КАРТОШКА ДА ЛУК…
Помидоры не зрели. Одна лишь картошка да лук.
Не до яблонь, когда по весне задавались метели.
Мирно стригли овец. Засевали пшеницею круг:
Серединою печь да иконки, чтоб видно с постели.
А в почёте меж окон был выставлен редкий коллаж
Нашей жизни-судьбы,
где приезжий раз в лето фотограф
Собирал из остатков, разбросанных всюду, витраж:
Ноги в цыпках. Собака. Колодец, чернеющий мокро.
Вот он Коля-матрос да Борисов в армейском своём.
Манька, Гришка да Васька
в углу на своих лисапедах.
А вот это москвички. Уставились как под ружьём
Над гробиной: прощанье
с Арсением, бабкиным дедом.
Были брага и шаньги. Не драки – частушки и мат.
И леса – не леса, а огромные мира подворья,
Где под ягоды брали не много ни мало – бурак.
И творилась там жизнь, как хлеба, –
без поспешности и суесловья.
Что ж так тянет туда в эту мокреть, куда без сапог
Не шагнуть. Где как символ прощанья
согретый пирог из-за пазух.
Где у кромки дороги стоит нами узнанный Бог:
Деревенский остаток –
доверчиво ждущий нас август.
«Залы возвышались всего на три чи, к ним вели земляные лестницы из трёх ступеней. Крыши покрывались неподрезанным тростником, с дубов не снимали кору.
Все ели из глиняной посуды, пили из глиняных чашек. Пища состояла из необрушенного риса и проса, похлёбка из гороховой ботвы.
В жаркие летние дни носили одежды из грубой ткани, зимой одевались в оленьи шубы.
Когда хоронили покойников, гробы делали из тунгового дерева, толщиною в три цуня.
Когда оплакивали покойников, до конца не изливали свою скорбь в слезах. Такие похоронные обряды были равно обязательны для всех.
Если бы подобные законы устанавливались для всей Поднебесной, не было бы различий между знатными и простыми».
Этому тексту 2500 лет. Образу жизни в этом тексте 4300 лет.
«Однако в разные времена люди живут по-разному. Мир изменяется, а вместе с ним изменяется и жизнь».
Этому комментарию к тексту 2200 лет.
«Мир изменяется, но всегда существуют места, где не изменяется жизнь».
Этот свежий комментарий.
Хорошее стихотворение, непридуманное, с дозированной ностальгией и точной интонацией. То, что в стихотворении абсолютно мирно соседствуют «коллаж», «витраж», «лисапеды» и «гробина», говорит в пользу автора. Правда, последняя фраза какая-то невнятная. Конечно, Америки стихотворение не открывает, но не каждый же день её открывать. Так никаких Америк не напасёшься.
СТРАШНЫЙ ДОМ
Есть дом без стен на мраморной траве:
К его порогу никнет суховей,
И статуи безмолвствуют у двери…
Здесь, детского восторга горячей,
Стекает воск с оплавленных свечей,
И окна задыхаются в портьере.
Здесь маятник, заслышав чей-то шаг,
Забьётся дрожью, растревожив мрак,
И страж из бездыханного гранита,
Оскалив зверовидное лицо,
Осмотрит безрассудных пришлецов
И облизнётся с волчьим аппетитом…
Здесь зеркало – оно всего страшней
Игрой сомнамбулической своей.
В нём чей-то дух, сменяющий обличья.
Он вспыхивает призраком в дыму
И, заключённый в раму, как в тюрьму,
Клянёт своё бесславное величье…
Есть дом без стен меж ивовых колонн,
Но чьей рукой огонь в окне зажжён?
Кто и каким заклятием всесильным
Вселяет жизнь в чудовищный гранит
И с пристальным вниманием скользит
Глазами статуй по убранствам пыльным?
Лишь редкий гость – шальная голова! –
Не устрашится злого колдовства.
– Я буду гостем! – Ты была вчера им!
Две девочки – им нет и десяти –
Спешат в игре порядок навести,
Их дом невидим и неосязаем…
Есть дом без стен под сводом бирюзы.
Дверной звонок покорно безъязык,
Слепая птица мечется у окон.
Задумчивые комнаты пусты,
И кресел уязвлённые хребты
Сжимает шёлка выгоревший кокон.
Я чёрным занавешу зеркала:
Хозяек нет: их дружба умерла.
Недвижны статуй скованные позы,
Оплёл порог игольчатый бурьян,
И прежде бессердечный истукан
Навзрыд роняет каменные слёзы.
Очень приличный уровень версификации.
А вот откуда появляются подобные темы?
У меня два варианта:
– первый – на какой-то тусовке выдали эпиграф…и понеслась душа в «дом на мраморной траве»
– второй (более реалистичный) – Королевское литературное общество Великобритании заказало автору текст для перформанса, с участием Шарлотты и Эмили Бронте, посвящённого 170-й годовщине свадьбы Джейн Эйр и Эдварда Рочестера.
КАКАЯ СТРАННАЯ РОСА…
Какая странная роса –
красна, но это не от крови...
(Глаза закрою – набросать
хоть пару строчек – и открою.)
И где я только не бывал, –
и ворон там полынью болен,
и гор-то нет – и всё ж обвал,
а вот на этом русском поле...
Какая тишь, какая гладь!
Ромашка с васильком в обнимку...
(Не дай мне, Боже, удалять
душою сделанные снимки.)
О, из всего любовь лишь есть! –
к заре, росе, родному дому...
...да был я здесь, всегда был здесь,
я просто видел по-другому.
«Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок».
Сколько ни говори: «русский с китайцем – братья навек» или «хинди руси бхай бхай»… а своя рубашка всё равно ближе к телу.
У меня до сих пор перед глазами большой луг, который начинался за нашим забором. Однажды там косили траву и случайно зацепили нашу кошку. Пришлось её лечить. Пострадала за любовь к полю. Правда не к русскому, а почти русскому, но это сути любви не меняет.
ФИЛЬМ-ПУТЕШЕСТВИЕ. ЭПИЗОД ТРЕТИЙ
А когда все-таки взялись за руки, поняли, что не можете не бежать.
Что улицы в Питере – киноленты на перемотке,
до рези в легких, до радужных пятен в глазах,
в ногу, с одним дыханием на двоих и горячей кожей,
едва врубаясь, что это счастье и есть – бежать вот так, просто потому, что можешь.
Вынесло вас на Средний к парадной незапертой,
вверх, в запах книг, под трехметровые потолки ее коммунальной хаты,
мимо сопящих предков, в дальний угол, за занавеску,
упасть, будто тело у вас одно и пахнет от бега резко.
Так, что стрелки часов впору до крови сжать рукой,
и непонятно чей это пульс так лупит: ее или твой.
Ели я так пробегусь, то вопрос «чей это пульс» не будет актуальным. Актуальным будет диагноз, исходя из показателей: «пульса нет, дыханья нет и давленье сто на двести». Поэтому я пробегусь мысленно, немного завидуя героям.
Как подходить к таким текстам?
С одной стороны, это реальные эмоции и ощущения, многократно повторяющиеся в различных вариациях в каждой реальной жизни. Тогда, это – поэзия (почти).
С другой стороны – кинематографический приём (и не только кинематографический), в данном случае резко ускоряющий темп картины (второй вариант – замедляющий), используемый для подводки к локальной кульминации, поскольку понятно, что на эротической сцене фильм не закончится. Тогда – это не поэзия, а банальный кусок сценария.
В таких случаях я становлюсь на сторону автора, пытаясь реконструировать эмоции и мотивацию, побудившие написать текст, и сам процесс написания. И тогда получается поэзия (почти).
КСТАТИ, О ПТИЧКАХ
...а в клетке грудной будто кто-то трепещет крылышками,
скребёт коготками, видимо, ждёт недоброго,
пока объектив закрыт непрозрачной крышкою
и слышен тихий ласковый голос фотографа:
– такая с виду девочка симпатичная,
а губы скривила, словно вот-вот расплачется.
гляди-ка, сейчас отсюда вылетит птичка.
ну-ну, не вертись, изомнёшь нарядное платьице.
он долго мудрит над сложной системой оптической,
шуршит и возится в чёрном своём покрывале.
сейчас – я знаю, знаю! – вылетит птичка,
обратно в клетку сможет вернуться едва ли.
Можно ли придумать какую-нибудь историю на базе такой простенькой стандартной ситуации. Конечно – можно. Окуджава же смог придумать «…на фоне Пушкина, и птичка вылетает».
В данном случае, единственный ход: грудная клетка – клетка для птицы-(души?). Помня о Мандельштаме, это – моветон. Не спасает даже девочка (бантики, рюшечки, ручки, глазки, слёзки…), присутствие которой может растопить любое отмороженное критиканское сердце.
«В качелях девочка-душа,
Висела, ножкою шурша.
Она по воздуху летела,
И тёплой ножкою вертела,
И тёплой ручкою звала».
И всё. Мгновение не повторяется, «нельзя дважды войти в одну и ту же реку»…
Если бы не Мандельштам, я бы промолчал, но за державу обидно:
«Божье имя, как большая птица,
Выпорхнуло из моей груди,
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади…»
ВОРОН. АЛЕКСЕЮ МИШУКОВУ
зиме закон положен и предел
апрель исполнен запахов и окон
гляди на землю ворон прилетел
пугающих пророчеств черный кокон
он выиграл у вечности в серсо
он в луже словно Бонапарт в Итальи
его лицо – победы колесо
блестит стрелой хромированной сталью
персей ты пляшешь ножкой на ноже
не в зеркало глядишься а в эпоху
и солнца разноцветные драже
не разбирая запихнул за щеку
о повелитель грызунов и сов
из мраморной плавильни выйдя ликом
к тебе спустился ворон саваоф
исполнен клювом перьями и криком
он оседлал верёвку и струну
а я с тенями исчезая в полдень
тебе навстречу руку протяну
как будто это деревянный сходень
Стильное стихотворение, плотное, энергетическое (ред булл окрыляет).
Если у меня спросить – «а о чём это стихотворение?», я отвечу – «ни о чём».
«пугающих пророчеств чёрный кокон» – ни для кого это не новость, даже для Эдгара По. О жизни и смерти? Да, но по туристическому маршруту, заполненному всякими культурными достопримечательностями.
Пусть меня забросают свежими яйцами-пашот на чиабатте, приправленными соусом нантюа и сервированными запечённым палтусом и припущенным белым виноградом, но я скажу – автор, когда писал это стихотворение, застрял одной ногой (рукой? головой?) в Ренессансе.
Отсюда – неистребимое стремление к красоте, а красота – страшная сила.
– – – – –
– – – – –
Моя горячая десятка (пока не применил даосизм, думал – не наберу и пятёрку, а в результате пришлось сталь и чугун отрывать от сердца):
АЛЕКСАНДР МАНСУРОВ "Обречены"
http://stihi.ru/2018/03/27/11058 номинатор Криспи
быть может всё что мы видим сны
быть может ты права
не рушь безгрешность тишины
не облекай в слова
и я поверю что плох обман
и как прекрасна явь
и прыгну в горький густой туман
и дальше только вплавь
мы уходили вдаль ища
горели их сердца
и каждый клятвой обещал
остаться до конца
но трюм распорот шлюпок нет
и весь трофейный ром
разлит и паруса в огне
и мы в огне вдвоём
горят и мачты и мечта
и око маяка
но только нам это невдомёк
и блажь ночи сладка
поверь же в явь как я верю в сон
и в бурю вплавь одна
и помни нет тем кто обречён
ни берега ни дна
ПЕТР ЛЮКШИН «До встречи на лугу»
http://www.stihi.ru/2017/12/18/2050 номинатор Анна Арканина
Сова проснувшаяся стонет,
стальных подковок слышен звук.
Опять идут в ночное кони
на Бежин луг,
на Бежин луг.
И стайка мальчиков
из рощи
таскает хворост для огня.
Летящей сойки
теплый росчерк
подшил к заре страничку дня.
На Бежин луг, на мятный ветер,
на добрый дух пчелиных сот...
На Бежин луг
телега едет,
и пастушок за ней идет.
А вслед за ним -
табун из песни
взбивает пыль по кочкам дней,
табун земных,
табун небесных
и даже огненных
коней.
Туда -
за сладкою травою.
Туда,
где в дружеском кругу,
как брат с сестрой -
Покой и Воля
пекут картошку на лугу.
ДМИТРИЙ АРТИС «Вот этот лес, остывший к ноябрю...»
http://www.stihi.ru/2017/11/25/2057 номинатор Валерий Поланд
Вот этот лес, остывший к ноябрю,
уставший за год,
оставил куст рябины воробью,
горчащих ягод,
перетряхнул опавшую листву,
вздыхая тяжко,
и разошлась тропинками по шву
его рубашка.
Как воробей, продрогший на ветру,
лишённый веса,
я в эту зиму также не умру,
гнездясь у леса,
где пролетарским хлебом на крови
горчит рябина,
благословенна, что ни говори,
неистребима.
ЮЛИЯ ЛЕЩЕНКО «мама-река»
http://www.stihi.ru/2017/10/14/1155 отборочный тур для резидентов
женщина-мама пахнущая рекой
приходит домой приносит большой покой
слепое детство следы деревьев
ползущих на водопой
черный песок густой
мама-река смеется и говорит
ты не люби кто любит тот горит изнутри
жажда тебя погубит я не смогу помочь
сердце держи в сосуде глупая моя дочь
крепко его запри
нет у меня сосуда, мама
только худой мешок
драная сумка сердца гаснущий уголек
память о том, что где-то в мире горит огонь
мальчик с ладони детской кормит его собой
а у меня ни тела больше ни рук ни ног
мама-река, что делать
берег твой так высок
СИБИРСКИЙ ВОЛК «И после быстрого начала...» отборочный тур для резидентов
http://www.stihi.ru/2018/04/02/2928
И после быстрого начала
замедлится небес проём,
неся в себе невнятный сгусток,
овал, который невесом.
Как нежен белый клубень неба,
где золотая нить ворон
лежит на вертикальном снеге,
в игле которого живём.
Сгибая в лошадь нить накала,
как близорук и точен ток,
галдящий между двух предсердий,
разматывая в речь моток.
И более не страшно, если
замедленный лучом сеанс
сгущается в кинопроектор,
хранящий снег, что прячет нас.
АННА ГЕРМАНОВА «Колокол»
http://www.stihi.ru/2018/04/07/832 отборочный тур для резидентов
Дорожные рытвины карие
обварят бока февралю.
Разбойное тёмное зарево
насквозь просмолило петлю
моей колеи, что накинута
на вздутое горло реки,
причалы с разбухшими спинами,
слепые от слёз ивняки.
Упрётся под челюсть осколками,
прорежется в дёснах песка
не голос, а сорванный колокол,
оставшийся без языка.
АЛЕКСАНДР СПАРБЕР «Начало весны»
http://www.stihi.ru/2018/03/13/11110 номинатор Ильдар Харисов
А погода на улице – полный грабарь:
просветленно, прозрачно, прелестно.
Скоро, скоро…
и всякая божия тварь
разминает затекшие чресла.
Скоро-скоро расколется панцирь реки,
рыба вверх по струе устремится,
из землицы собратья мои – червяки –
любопытные высунут лица.
И голодные корни лесов и полей
пропитает животная влага;
и, разинувши жвала, по мокрой земле
побегут человечки-имаго.
Я, признаться, и сам любопытный такой:
Кто? Куда? Эх, отвечу едва ли…
Может, хоть направленье покажет рукой
человечек по имени Алеф?
ИГОРЬ ДМИТРЕНКО «Ханума»
http://www.stihi.ru/2018/04/05/10474 отборочный тур
Скрутив пустые улицы в клубок,
Поджав террасы летних ресторанов,
Лежит меж гор притихший городок,
Морской волной зализывая раны.
Помешивает тётя Ханума
Густой кисель для «фирменной» чурчхелы,
Вино и чача льются в закрома,
Закрашивая зимние пробелы
Гуашью лета. Сон накоротке,
С видением забористой торговли,
В не новом, но фартовом парике,
Не кончился, а лишь приостановлен.
Излюбленной клиенткой дорожа,
Дневной Морфей еще не раз покажет,
Как над прилавком суетно кружат
«Архангелы», расхристанные пляжем.
Холеной даме тётя Ханума
За стройность ног, за шляпку, за усмешку
Такую скажет цену, что сама
Захочет нахамить себе. Замешкав,
Подаст бродяжке медные гроши,
Подкрасит губы ярко, безгранично.
Устроив аттестацию души,
По всем «предметам» выставит «отлично»...
Фантазии насущной канитель
Сложив умильно денежкой в подсумок,
Помешивает тётушка кисель.
Пощелкивает четками задумок:
Купить для декорации гранит,
Поднять метраж и значимость забора,
Проведать внучку в Лондоне, женить
Племянника на дочке прокурора.
Подпортилась от сырости хурма.
Она её продаст. Ещё – дороже.
Всё будет так, как хочет Ханума!
Наверно, небеса хотят того же.
Сквозь кольца рук колонн-кариатид
Протянута веревка бельевая;
Раздуло простынь – всё, что там висит,
И кажется – терраса отплывает
Из гавани безлюдного двора
На поиски дорических карнизов...
Темнеет рано. Ужинать пора.
И Ханума включает телевизор.
Нальет вина, порежет иваси,
Разложит на фарфоре в позолоте.
И будет лето ждать, а с ним мессий -
Пришествия на белом самолете.
НИНА БАЛАНДИНА «Помидоры не зрели. Одна лишь картошка да лук»
http://www.stihi.ru/2017/03/16/2350 квота Полины Орынянской за редактирование отборочного тура
Помидоры не зрели. Одна лишь картошка да лук.
Не до яблонь, когда по весне задавались метели.
Мирно стригли овец. Засевали пшеницею круг:
Серединою печь да иконки, чтоб видно с постели.
А в почёте меж окон был выставлен редкий коллаж
Нашей жизни-судьбы,
где приезжий раз в лето фотограф
Собирал из остатков, разбросанных всюду, витраж:
Ноги в цыпках. Собака. Колодец, чернеющий мокро.
Вот он Коля-матрос да Борисов в армейском своём.
Манька, Гришка да Васька
в углу на своих лисапедах.
А вот это москвички. Уставились как под ружьём
Над гробиной: прощанье
с Арсением, бабкиным дедом.
Были брага и шаньги. Не драки – частушки и мат.
И леса – не леса, а огромные мира подворья,
Где под ягоды брали не много ни мало – бурак.
И творилась там жизнь, как хлеба,–
без поспешности и суесловья.
Что ж так тянет туда в эту мокреть, куда без сапог
Не шагнуть. Где как символ прощанья
согретый пирог из-за пазух.
Где у кромки дороги стоит нами узнанный Бог:
Деревенский остаток –
доверчиво ждущий нас август.
МИХАИЛ ЗАМЯТИН «ворон. Алексею Мишукову»
http://stihi.ru/2018/03/29/451 квота ГР за ведение рубрики «В гостях у...»
зиме закон положен и предел
апрель исполнен запахов и окон
гляди на землю ворон прилетел
пугающих пророчеств черный кокон
он выиграл у вечности в серсо
он в луже словно Бонапарт в Итальи
его лицо – победы колесо
блестит стрелой хромированной сталью
персей ты пляшешь ножкой на ноже
не в зеркало глядишься а в эпоху
и солнца разноцветные драже
не разбирая запихнул за щеку
о повелитель грызунов и сов
из мраморной плавильни выйдя ликом
к тебе спустился ворон саваоф
исполнен клювом перьями и криком
он оседлал верёвку и струну
а я с тенями исчезая в полдень
тебе навстречу руку протяну
как будто это деревянный сходень
