Я лежал и смотрел, как ветер качает виноградные листья.
Я хотел запечатлеть этот момент навсегда,
как один из, а, может, и самый приятный в своей жизни,
(я чувствовал, что лучше уже не будет и быть не может)
как момент, когда окружен заботой и любовью самых родных мне людей.
И это качание листьев, еще зеленых, оповещало о лете в цикле души,
который потом сменился осенью и зимой, нескончаемой,
снег которой не таял, солнце которой не грело, мороз которой не щадил.
А то лето, то скоротечное лето, которое время не простило,
не простило за улыбки, что оно принесло, за радостные детские крики,
за топот шажочков, за сорванные ветки фундука, за несозревшие малины и алчу,
лето, которое потом будет всплывать в памяти каждый раз,
когда соседи будут варить персиковый компот, запах которого я буду жадно вдыхать,
в надежде пройти с ним сквозь непреодолимый временной барьер и вновь очутиться там,
возле заботливых рук бабушки, дарившей нам бескорыстную любовь,
которой мы потом больше никогда не найдем.
Я хотел навсегда запомнить шелест виноградных листьев,
видеть его закрытыми глазами, слушать их разговор с ветром.
Я хотел быть виноградными листьями, которых балует и дразнит ветер,
которые, в самый разгар лета, раскрылись широко под солнцем, счастливые от того,
что им улыбается самая яркая звезда на небе
и что задорный смех беспечных детишек, неугомонно бегающих под листьями,
наполняет их клетки энергией.
И я хотел быть ветром, что качал виноградные листья,
гладил их и отрывался, устремляясь к другим,
но всегда скучал,
скучал по дому, в окно которого стучал,
где были рады его появлению среди знойного дня и душной ночи,
где ветер был всегда любим.
И я хотел запомнить тот момент, когда был им.
И я хотел запомнить тот момент, когда я был любим.