Би-жутерия свободы 130

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 130
 
– Судя по всему, вы – наш человек, – одобрительно улыбнулся Непонашему, обращаясь к сопереживательному Политуре, – вы, конечно, не та пчёлка, что набирает хоботком нектар, но, похоже, познали многоборье, глядя на отражение в прокажённом зеркале. Похоже, вам не суждено стать грешником и раскаиваться в выпитом за 70 лет.  Такого как вы редко встретишь на магендовиде дорог. У вас случайно не завалялось что-нибудь, наподобие яйца Фаберже? Мне подсказали, что на заседании инкогнито присутствует выдающийся яйценосец представитель яйцефабрики, но он помалкивает в тряпочку. Из дипломатов небось, не то что наш инициативный герой-бродяга. Думаю, что от таких, как он, больше пользы и толку, чем от трусливо прячущихся за спины других.
Политура сунул руки в карманы, растроганно покраснел, и, нащупав не то, что искал, отрицательно закрутил остатками шевелюры. – Нет, это не Фаберже, – убедительно произнёс он и, подавив мятеж в джинсах, подтянул флажок зиппера. Повернувшись свекольным лицом к Опа-насу, Борис (этот подхалиф на час) спросил не без тени ехидства заправской ехидны:
– Вы продаёте, что говорите или верите в то, что навязываете? Поддержка идеи Фаберже возможна только в плотно прилегающих трусах и в режимных странах, а мы  разглагольствуем в безобразно свободной стране с междометиями в тире. В этом я  убеждён, потому что это мне сообщил мой дружок Марик Мастур-бей по кличке «На скору руку» после 100 граммов «Онанисовой водки», а он держал монополию на слово. Между прочим Марик делал посмертную маску на яйца, а хрен всё равно говорил: «Маска, я вас знаю».
– Не знаю, что там говорил ваш достопочтенный друг, но это ни то и ни другое. Некоторые думают, что яйца Фаберже существуют для того чтобы пробовать температуру воды перед вхождением в неё. О-ши-ба-етесь, господа, – нашедшись оповестил присутствующих Опа. Он не любил людей в штатском, потому что они могли оказаться военными. Ведь даже последователи в определённых условиях превращались в преследователей.
В данном случае действительность, сотканная из погребённой мечты, подминала многие понятия под себя, – Я, и только я, продолжил он, назначаю подходящую цену, сообразуясь с обстоятельствами на несбыточном и флюктуирующем рынке спроса с самих себя, и я не собираюсь расшаркиваться ни перед кем! Свёртывайся, укутывайся, но только не «Разворачивайся в марше... », как призывал поэт-трибун, прислушивавшийся к звуку струны, лопнувшей от злости и сказавшей ему многое.
Уважая Маяковского, бродяга изловил извертевшийся момент, как блоху, покрутил указательным пальцем у виска, почесал в замшелом затылке и, убедившись, что ноготь не повернулся, уселся на место, выигрывая время по очкам. Ему почему-то вспомнилось, как когда-то, дважды осуждённый товарищами за шарлатанство, он самогонно готовился к защите кандидатской диссертации «О создании партийных ячеек у рабочих пчёл Латинской Америки».
Дело могло закончиться плачевно, если бы заправский в штаны на взаимопомочах Кузя Гандонни, производное ассоциации братанов «Ножи и ножищи» не подловил его и не замолвил в нужнике перед братанами нужное словечко, потому что, как предполагал Политура, в нём не ощущалось ничего городского, даже мировоззрение представлялось периферийным, а за это можно было жестоко поплатиться. Кузя, привыкший сглаживать приятное впечатление о себе прямым в челюсть, всегда поражал Политуру своими точными характеристиками явлений, описаниями событий и поведением в создаваемых им щекотливых ситуациях в продовольственных магазинах. Его зоркий глаз подмечал всё лежащее, стоящее и висящее на расстоянии протянутой руки. Однажды, стащив с овощного прилавка помидор, он жуликовато осмотрелся, дёрнулся в сторону, но одумавшись,  быстро пристроил его обратно в пирамиду с искренним сожалением в хрипловатом голосе: «Вот чего нет в Гомерике, так это подворотен».
Шальной Кузя, не отличавший в пьяном виде пуловер от пульверизатора, имел свою плепорцию – бутылку «Жигулёвского» и 150 грампластинок. Вот тогда-то он денно и нощно напрочь отказывался смотреть женщинам прямо в глаза, не приемля семейные детекторы лжи, хотя не увиливал от супружеских обязанностей и, если верить ему на слово – не был женат. Да, подумал бродяга, народ сходится в разноголосом мнении и развести его тяжело.
Опа-наса явно разморило на совещании, он впадал в состояние сомнамбулы. Ему необходимо было выговориться, прервать монотонную встречу, не ведущую к каким-либо решениям, он заговорил невнятно и навязчиво, уходя в ностальгические воспоминания.
«Когда мнусь, мною овладевает неодолимое желание возыметь пролонгирующее действие на высокую поэзию. Оно узнало залитую солнцем поляну, окружённую манекенами деревьев.
В той другой жизни я скакал по ней кузнечиком у ног барельефного импресарио, тренирующего легавую, от которой несло жасминовым одеколоном Она была сбита с толку бросанием в неё палки, но всё ещё держалась на ногах. А так как в доме было – шаром покати, то псина с учёной степенью невежества оказалась незаменимой – она выбрасывала непригодные в хозяйстве фортеля.
По прошествии какого-то времени стало известно, что я был невольным соучастником их безудержного веселья – бегал взапуски, неизменно проигрывая. А тогда я смиренно складывал крылышки, валился на спину, заливаясь стрекочущим смехом и позвякивая полевыми колокольчиками. Так мог стрекотать только одурманенный кузнечик, сбитый с толку мягкой поступью тяжёлых ботинок и вдыхающий ароматы раскрытых бутонов любви с запахами булочных изделий, несшихся из корзинки для пикников.
Милые старые времена, когда бархоткой клевера наводишь блеск на штиблеты и, поглядывая на спрятавшуюся под земляничным листиком кузнечиху, мечтаешь о двуствольном пенисе. Это теперь я боюсь придти к соглашению, а оно меня не впустит. А тогда меня преследовали скоростные мифологические видения, и счастье распирало от несъедобного лобио. Признаки гравитационной любви на лепестках цветов переливались в каплях росы радугой-семицветиком. И меня вовсе не волновал вопрос, могут ли яйца вращать взбитыми белками или это уже воздушное бизе Кармен? Держа в руках светловолосую сумочку из верблюда, я прислушивался к шуму хвойного леса, журчанью ручейка, к разговору непохожих на меня существ, находящих общий язык.
– Хочу детей! – уморительно лаяла легавая.
– Вечно у тебя побелевшие от стыда аисты в голове. Придёт время ещё надетонируешься, – укорял её хозяин, душа которого пела без аккомпанемента, помещённая в экспедиционный корпус».
Впечатлённые рассказом присутствующие застрекотали кузнечиками и зааплодировали. А кто-то инициативный с насморком, чтобы эксперимент сборища не пошёл насмарку, собирал по рядам подать на модные штаны с прорехами на коленках в пользу бродяги, который, будучи человеком вежливым, встречая затруднения здоровался с ними как с пляжными завсегдатаями.
Сомневающиеся подозревали, что Политура и Гандонни были на короткой ноге, потому что длинная не позволяла. Они связаны одной верёвочкой, но она не вилась, оказавшись на поверку прогнившей бечёвкой (см. работу Дар вина «О происхождение видов на жительство и на свет помимо их воли»).
– Чем нас привлекает Фаберже? – обратился к аудитории Опа.
– Беспечным выражением яйца и филигранным исполнением, –  трезвея, приподнялся с места Политура, представив себя Джеком Ни-Кальсоном в фильме «Пролетарий над гнездом кукушки».
– Полагаю, вы меня правильно поняли, господа? – воспрянул опылённый надеждой Опа-нас, – кто чего не усёк, подойдёт после, я всё пояснично поясню в индивидуальном порядке, не прибегая к розгам. А пока мне хочется от имени Клуба поблагодарить активного участника прений Бориса Политуру и при всех пожать его руку, и преподнести золотому нашему человеку кусок антикварного хозяйственного мыла ручного производства 1913 года.
– Премного признателен собравшимся членам и председателю в частности. Обещаю, что отмоюсь от всего, что довелось  сегодня услышать, – поднялся с места врождённый каламбурист и дрессировщик экзотических обезьян, бывший хормейстер «Сводного хора каменотёсов». Он стеснительно прикрывал  рот с неполным собранием штакетника зубов, закрашенных черникой, – Мои друзья – лук и чеснок, хотя из-за них я потерял многих знакомых. А вот в стране уже наступил продовольственный кризис и вы будете питаться по кредитным карточкам, употребляя их, как твёрдую валюту, в пищу! Обещаю ответить на это диссертационной работой «Моя жизнь на дне дочиста вылизанных рюмок, в сполохе не сполоснутых стаканов, немытых фужеров, засаленных бухало-бокалов, и всё это без помощи аквалангистов, поднимающих золото конквистадоров со дна морей и Атлантического океана».
– Спасибо вам за недопонимание предмета обсуждения. Ваша вспыльчивая речь возобладала и взяла на себя функции телогрейки для души, – подобострастно поклонился Опа-нас, – а теперь разрешите внести развёрнутое предложение, касающееся глянцевого лозунга в фойе «Все как один на защиту яиц Фа-бер-же!»
     – Принято! – единотошно проорали очумевшие от полемики присутствующие, неожиданно почувствовавшие себя героями геральдического труда, лишёнными медалей. А те, кто оползнем расположился у выходных дверей, воздержались от бесплатного печенья, демонстрируя, что их задёшево не купишь и не сглазишь, и если придётся, они «будут бить во все колокола».
Мужская половина клуба повскакала со своих мест и азартно зааплодировала, адресуя ладошечную трещотку докладчику, растроганному до слёз собственной речью, закончившейся словами: «Брюссельская капуста не женщина, и если вы с ней не понравились друг другу, то не стоит огорчаться по этому поводу».
– А сейчас мы проведём интервью с заслуженным членом нашего клуба Жан д’Марком КаВээНовым «Обо всё и ни о чём», – объявил Опа, – надеюсь хоть это заставит вас по-новому взглянуть на стоящую перед нами неотложную задачу по сбору яиц Фаберже. На первый взгляд Жан д’Марк кажется абсурдной личностью, но нельзя не учитывать, что он хочет долго жить, поэтому не занимается ни политикой, ни деньгами.
Знания у КаВээНова поверхностные, но он умело скрашивает их блёстками эрудиции. Как зоологическая личность Жан д’Марк получил три года условно за книголожество – в Тегеране читал порнографические издания, но его вызволил президент Картер. После этого он вышел в издательстве «ЖеЗЛ» – жизнь замечательных людей с самобичующей автобиографией «Всё ни о чём в состоянии психического разброда и шатания по кабакам», что не удивительно, так как КаВээНов, которого многие знают под радиопсевдонимом Лебедев Too Much, считает, что жизнь узника совести – это решётка вдоль и поперёк.
Предупреждаю особо жаждущих пообщаться c ним после беседы – все смогут принять активное участие, если благоразумно помолчат. Выступающий спешит. Его ждут другие приседания на не известно какой срок, поэтому количество вопросов из зала будет ограничено. Начнём хотя бы с вас. Вот вы, там, в углу, пожалуйста.
– Вы помните себя в детстве?
– А как же! Когда я содержательно лежал младенцем в Коктебеле, то любил выползать оттуда и вылизывать варенье в стенных розетках. Это задиры лезут в бутылку, а я в неё вливаюсь.
– Вот откуда у вас сформировался бойцовский подход к жизни.
– Хм... Кто-то родился в жокардовой рубашке, а я в блейзере.
– Как к вам относятся окружающие?
– Сверстники сторонились, как от случайного гола-голыша, старшие осуждали за  причудливый декор и использование незапятнанной репутации в корыстных целях, и поэтому чувствовали себя в моём присутствии неуютно.
– Вы преуспевали в школе?
– Смотря за кем, школа-то мужская.
– Посещаете театр вечерних платьев и эполетов?
– Нет, но недавно скатал на выставку медных музыкальных тарелок в Китае в Ли-Таврический музей. Он целиком соответствует моей индивидуалистической фисгармонии чувств.
– Каково ваше мнение о положении в мире?
– «Concord» приземлили. Сотрудничество закончилось.
– Что вас больше всего заботит?
– К какому событию привязал ковбой коня, когда въехал в город, а также закупорки в теплоцентрали кровеносно-сосудистой системы.
– Как добиться финансового успеха и жизненного процветания?
– Примером может служить Индия с её кастовым сбором.
– Вам чужда ненависть?
– Ничто человеческое мне не чуждо, например, порционное ублюдство в привокзальной столовой в момент разжёвывания рифлёной подошвы кровожадного бифштекса вызывает у меня отвращение. А сигареты уважаю больше людей – они не сгорают от стыда и любопытства.
– Что вы думаете о блондинках?
– Я заметил, что они неосмотрительно осторожно относятся к шоколадкам-полукровкам – чёрное с коричневым притягивает свет.
– Ваша любимая задушевно-заоколесная песня?
– Я не возражал против Пахмутизации песни, но мучная баллада Поля Маккартни «Верь Мишель» нравилась мне больше.
– Ваше отношение к беспроигрышной лотерее?
– Как к «Божественной комедии» жульнического присуждения некоторым странам проведения в них Олимпийских игр.
– И как вы относитесь к коррупции?
– Сковыриваю скорлупу, а на остальное мне Нахичевань, как филину с осоловевшими глазами.
– Кто вас больше всего удивляет в радиопередачах?
– Человекус-Эдуардус, останавливающий время и усыпляющий слушателей под аккомпанемент собственного храпа.
– Вам знакома мужская зависть, зарождающаяся, когда кто-то превосходит твои талант и возможности?
– Завидую гинекологу, катающемуся жерновом сыра в парафине. Он думает, что просвитериане носят английские свитера, а метроном – пульс планеты, прощупывающийся артерией в паху.
– О чём бы вы могли мечтать, кроме писательской карьеры?
– О, если бы я стал олигархом на Востоке, я бы поверил вШиву – отрубили руку, а пять осталось. Хотя с хвостами ящериц дела обстоят намного лучше – у них, чешуйчатых, не яйца отрывают. Обратите внимание, что новое всегда ругают, поэтому я, идя в ногу с веяниями нашего времени, ускоренно старею.
– Вижу, что вам не чуждо высокомерие.
– Я пыжусь, когда прочищаю ствол ружья с помощью маргарина, оказавшись от «сливочных» масел.
– Вы, упрямец, настаиваете на Своём, а Он с годами усыхает.
– Не судите по себе, вас это не спасёт. Как ни крути, а в жизни всегда доминируют хитросплетения лаптёжников, лаптопников, и за околицей слышатся кюветные страдания лимузинщика.
– Тогда охарактеризуйте политическую ситуацию.
– Для начала XIX века была характерна угнетённая психика  широких масс. Не зря же, заимствованная Грибоедовым из английского известная фамилия – Фамусов и родная – Молчалин прославились в века. Да и Пушкин после ссылки был выпущен в Италии в переводе на неаполитанский, как Александр Митралья. К счастью всё обещает поменяться к президентским выборам.
– Судя по всему вы любите родину, так почему вы отступаете?
– Мне подсказали, что победа будет за нами.
– Вы, как гуру, в оборзевшем состоянии сомнамбулы.
– Да, гипнотизировать сподручней увесистым маятником.
При этих финальных словах создатель передвижного постоялого двора Садюга смахнул скрупулёзную слезу на  Фрумочку, отпрянувшей от исходившего от него запаха. На пергаменте его стариковского лица была крупно написана печаль.  Та высморкала нос в юный платочек с кружевами, подаренный тридцать восемь лет назад настырным ухажёром. Пряча размокшую от слёз тряпицу на многострадальной груди, Фру-Фру не предполагала, что Садюга получил известность, обезглавив свою поэму, прославляющую половонесочетаемый  уровень аморальных стихов. Пользуясь подходящим моментом Амброзий, как бы невзначай, опрокинул на Фруму лавину неадекватных слов в двусмысленных строчках, с трудом избежавших зверски забитого словечка «соитие». 
             
Город прячет пороки и страхи
За привычными стенами дня.
Кто увидит меня, без рубахи
На поскрипывающей плахе
Обнимающего тебя.

Смоет ливнем любви сомненья,
Потому что сегодня со мной
Руки, губы твои и колени
Слились в калейдоскопные тени
И заигрывают со стеной.

Разорву круг враждебный, порочный,
Чтобы больше тебя не делить.
Дни, украденные, в ночи
Превращу, не забыв, между прочим,
У тебя руки попросить.

Но ответишь с улыбкой негромко,
Не казни себя, не вини.
Мне любовь, как конфетка ребёнку,
Ни к чему перестройка и ломка,
Ночи – мужу, любовнику – дни.

Город прячет пороки и страхи
За привычными стенами дня.
Не увидишь его, без рубахи
На поскрипывающей плахе
Обнимающего меня.

      Не умоляйте собственных достоинств – их и так не видно. Хватит измерять торговлю совестью в песнях и  потягиваться в постели, предвкушая ночь любви к себе. Стеснённую связь тесьмой не назовёшь, – брякнул укротитель, поглядывая на свой причандал, мечтавший быть пропущенным между ушей и баллотироваться от партии «Оборванцев общественных телефонов». Стряхивая сигаретный пепел на пол, у него появилось приподнятое настроение, но боясь, что кто-нибудь шмякнет его об пол, Амброзий Садюга, которому особенно удавались гитарные фельетоны полные говна и юмора (неизвестно чего больше), добавил, – сделал дело, и убирайся пока накрапывает спермацетовый дождик!
Кажется шалун Дюгонь Папи-Росса – автор польского мюзикла «Парасольки» и стоматологического водевиля «Роторасширитель кругозора при двустороннем пережёвывании одного и того же» заметил: «Ловелас ворует любовь, а я получил повышение – меня назначили на удаление миндалин».
И что такое – запоздалая любовь, церковная супсидия нуждающимся в помочах или судебный процесс сразу над обеими? Ошибаетесь, она приносит неисчислимые убытки и потери, как хрупкие, бьющиеся о берег волны.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #131)