Игрушка жестоких детей попадает мне в руки – и нет ни дороже её, ни милей. Забывая о скуке, столетий я меряю метры то взглядом, то шагом. Становится в Нюрнберге каждый святой чародеем и магом, но ведьма вдруг кажется девой, невинной, как птица... Тревожная мысль: наяву ли? Такое приснится.
Здесь пахнет не пивом, а медью и масляной краской: обеих одаривал Дюрер отточенной лаской, они же ему отплатили дождём из монет и заказов. Плясали завитые кудри над грудами яшм и топазов, плясали над глинами пальцы, привыкшие к стеке и кисти. Ночами рождались под прессом чернильные звери и листья, узоры, святыни и лица князей благородных, покуда Агнесса супруга ждала на постели холодной.
Мой город, прохладный и тихий, – ожившая сказка, с влюблённой слетевшая в срок карнавальная маска, лесистой Баварии сердце и нежная шейка. Иначе кому вышивали хоругвь златошвейки?