***
Снесённый дом. Уплывший в Лету дворик.
Я - средь давно потерянных подруг.
В панамке детской — сгинувшем уборе-
я раньше всех запрыгиваю в круг:
«Чур-чур я в домике!» Успела от погони!
Не страшен мне ни волк, ни тёмный лес.
Укрыли мела милые ладони...
Мне детский крик мой слышится с небес:
«Чур-чур я в домике!» И за чертой — напасти.
Перескочив спасительный порог,
неуязвима я для смертной пасти,
всех неприкосновенней недотрог!
Чур-чур меня, страна и государство!
Я мысленно очерчиваю круг,
где мне привычно расточает дар свой
домашний круг и круг любимых рук.
Там чёрная нас не коснётся метка-
укроет крыша, небо и листва,
грудная клетка, из окошка ветка...
Мой домик детства, радости, родства.
***
А шарик вернулся...
А он голубой.
Б. Окуджава
Этот шарик мне в руки не дался,
улетев в неземные края.
Сколько тех, кто меня не дождался
и кого не расслышала я.
Я во сне изнываю от муки,
прозревая беспомощный миг,
как их слабые тянутся руки,
не встречая ответных моих.
Ночью птица в окно моё билась.
Прямо в сердце — укол острия...
Это боль их ко мне возвратилась.
Всё вернулось на круги своя.
***
Всю ночь надо мною шумели деревья.
Их говор был полон добра и доверья.
В окошко стучались, стволы наклоня,
шептались, ласкались, любили меня.
Я слышала: кто-то по-прежнему милый
меня вспоминает со страшною силой.
И билась душа сквозь обьятия сна,
ей клетка грудная казалась тесна.
Зелёные, жёлтые, тонкие нити,
меня обнимите, к себе поднимите!
И вновь расступается вечная тьма,
и губы с трудом разжимаются: "ма..."
Мой адрес земной, электронный, небесный
тебе сообщаю в далёкую бездну.
Пришли мне, родная, незримый ответ
из мира, которому имени нет.
***
Сколько бесценных и тайных сокровищ
вдруг проявляются из темноты...
Тёплое слово, нежданная помощь -
всё это, знаю, послала мне ты.
И, не боясь о стихи уколоться,
как хорошо мне бродить среди грёз,
нежностью всё заливая как солнцем,
что расцветает в кронах берёз.
С неповторимой лукавой улыбкой
ветка кивает в окошко моё,
каждою новой подобной уликой
переполняя любовь до краёв.
И, единенье с тобой не наруша,
всё безотчётно пытаюсь понять:
чьими глазами смотришь мне в душу,
чьими руками хочешь обнять?
***
Как обернулись близкими стволы,
чтоб ветки я их гладила как руки,
когда голы, пусты мои тылы,
и ни души не слышится в округе.
Ты сможешь эту истину понять,
сорвав с души последние отрепья.
И если стало некого обнять -
то обнимай собак, детей, деревья...
***
Ты сказал: «Обними меня».
Извини, я так обману.
А глаза так близки, маня
в неизвестную мне страну…
Для тебя делов на пятак -
ты герой, что спустился с гор.
Я тебе благодарна так,
что иное всё — перебор.
Твоих будней простой мотив
не сольётся с моим уже.
И верёвки, что прикрутил,
не привяжут к моей душе.
И объятие не спасёт
от падения с высоты...
Я хотела б, чтоб было всё.
Я хотела б, чтоб я и ты.
Чтоб как в детстве — коньки в руке,
по росистой траве бегом…
Только дважды не быть в реке,
и луна — словно в горле ком…
***
Я обнимаю мысленно тебя
и шлю тебе лишь поцелуй воздушный,
пока ещё не смея, не любя,
не зная, для чего мне это нужно.
Глядишь глазами горного орла,
с повадками земного человека.
Та школьница ещё не умерла...
Спасибо, что пришёл через полвека.
***
Было просто и легко
обнимать за плечи.
А теперь ты далеко,
близкий человечек.
Приходил в заветных снах
мне с шестого класса.
И опять тобой грустна,
сокол синеглазый.
Душу греют на столе
красные тюльпаны.
Где бы ни был на земле -
помнить не устану.
У меня какой-то страх
вновь тебя не встретить.
Пусть хранит тебя в горах
православный крестик.
Слышишь — бьётся, где левей -
от тепла мужского.
Привези мне эдельвейс
нежнолепестковый.
***
Постучись мне в сердце, я открою
и ключи доверю от души,
как романа моего герою,
как герою, что сошёл с вершин.
Я же не звезда и не комета,
и не эдельвейс из Красных книг.
Я гора, что любит Магомета
и сама идёт на встречу с ним.
Знаю, эти руки золотые
могут всё — чинить, паять,клепать.
Но важнее стало мне отныне,
как они умеют обнимать...
***
Глаза твои неба сейчас голубее,
сердце как губы навстречу вытяну…
Как я от счастья слабею, глупею,
но всё равно заклинаю, чтоб быть ему.
И никогда о том не пожалею,
нежась в лучах небожительских глаз твоих.
Горы сверну и всё преодолею,
если ты рядом — тёплый и ласковый.
***
Зов души звериный,
ну а плоть — легка...
Взбитые перины —
словно облака.
Бремя или шалость?
Трепет или страх?
Всё перемешалось
в доме и в мирах.
Нежности кромешность
в отсветах эпох...
Святость или грешность?
Дьявол или Бог?
Губы или локти?
Пламя иль сосуд?
Крылья или когти
жизнь мою спасут?
***
Пора уж помудреть и примириться
с тем, что судьба обносит на пиру.
Ловлю в ладони листья, словно лица,
с которыми в обнимку я умру.
Уж не до жира — рыцаря и принца,
пускай им спится на страницах книг, -
но - до вечерней розовой зарницы,
с которой слиться в свой последний миг…
***
Всё умерло. И только память
прокручивает ленту дней.
О, как она умеет ранить,
высвечивая, что больней.
Оно всегда, всегда со мною,
в груди залитое свинцом,
твоё прощальное, родное,
твоё смертельное лицо.
И, равнодушны, как природа,
чужие лица плыли прочь,
когда ты так бесповоротно,
непоправимо канул в ночь.
О, если бы какой-то выход, —
шальная мысль явилась мне —
пусть это бред, безумье, прихоть, —
счастливый лаз в глухой стене,
забитый наскоро, небрежно
заложенный кривой пролом,
куда влетает ангел нежный
и аист шелестит крылом...
О, если б время заблудилось,
споткнулось, сбилось бы с пути,
как Божья шалость или милость,
и где-то там, в конце пути,
в какой-то путанице рейсов -
вагон забытый, сам не свой,
который бы умчал по рельсам
туда, где ты ещё живой...
И окликают нас могилы,
и обступают всё тесней.
Я снова слышу голос милый
и вижу словно в полусне:
бессмертным символом разлуки,
весь мир навеки породня, —
крестов раскинутые руки,
которым некого обнять.
***
Чужой мобильник, брошенный в траву,
звонит, звонит кому-то в синеву.
И мне казалось, это зов оттуда,
сюда, ко мне взывающее чудо.
Я наклонилась над лесной травой.
Ты звал меня, незримый, но живой.
Но не посмела клавишу нажать я...
И радуга висела как объятье.
***
Нет, ты не умер, просто сединой
со снегом слился, снежной пеленой
укрылся или дождевой завесой.
Мне снился дождь и где-то в вышине
незримое, но явственное мне
объятие, зависшее над бездной.
Оно, что не случилось наяву,
как радуга над пропастью во рву,
свеченье излучало голубое.
Был внятен звук иного бытия.
Нас не было в реальности, но я
всей кожей ощущала: мы с тобою.
Ты мне свечой горишь на алтаре,
полоскою горячей на заре,
когда весь мир еще в тумане мглистом.
Однажды рак засвищет на горе,
и ты, в слезах дождя, как в серебре,
мне явишься в четверг, который чистый.
***
Пусть лопнет жизни трепетный бутон,
но аромат прольётся в мир бескрайний,–
весь смысл цветка, живущего потом
в медвяном ветре утреннею ранью.
Мне видятся дубовые леса,
что дремлют в желудевой оболочке,
грядущих поколений голоса,
поэтов ненаписанные строчки.
На цыпочках к ним, будущим, тянусь
в замкнутом, как наручниками, круге,
сквозь боль и страх, бессилие и грусть,
через века протягивая руки.
* * *
Под аркой радуги, в кольце обнявших рук
Так ярки радости, не ведавшие мук.
И жизнь домашняя, ручная, как зверёк...
Любовь вчерашняя, я слышу твой упрёк.
Как мы под ливнями бежали под плащом,
Как счастье пили мы и жаждали ещё...
Осенним золотом закрыло вышину.
Прости мне, молодость, покой и тишину.
***
На окраине жизни и горести
мы вдвоём незаметно идём,
не сбавляя замедленной скорости,
то под солнышком, то под дождём.
Метя дни то боями, то сбоями,
ни на миг не разняли руки
в этом мире, где рядом с тобою я
выживаю всему вопреки.
И признаться не стыдно, что смолоду
за твоим я скрывалась плечом,
под крылом укрываясь от холода,
обвивая тебя как плющом.
Не страдая сердечною засухой,
не меняя его на рубли,
прожила я все годы за пазухой
не у Господа, а у любви.
***
… И зонт складной не позабудь там, ладно?
Ну что ж ты у меня такой нескладный.
Опять ботинки вымокли до донца.
Очки возьми, да нет, не те - от солнца.
Ключи бери. Мобильник, ради бога!
Да осторожно там через дорогу.
А ты выходишь в дверь на снег и ветер,
и знает Бог, что ты один на свете.
Я знаю, он не тронет, не обидит,
когда - вдвоём, когда никто не видит.
Пусть озаряют облака твой путь лишь.
Пройдут года, века, а ты — пребудешь.
Пусть бури-штили захлебнутся в трансе,
а ты, мой Штирлиц, навсегда останься.
А ты, мой милый, будь везде и всюду.
Я буду здесь, я буду верить чуду,
что даже смерть не сгладит вечным глянцем
твоих на сердце отпечатков пальцев.
Они пылают розы лепестками,
они плывут по небу облаками.
Пока их защищаю, как волчица,
то ничего с тобою не случится.
* * *
Проснулась: слава богу, сон!
Прильну к тебе, нырнув под мышку.
Укрой меня своим крылом,
Согрей скорей свою глупышку.
Мне снилось: буря, ночь в огне.
Бежала я, куда не зная.
Деревья рушились во мгле,
Всё под собою подминая.
Но тут меня рука твоя
К груди надежно прижимала,
Разжав тиски небытия,
И вырывала из кошмара.
Благословенные часы.
Мы дремлем под крылом вселенной.
Мы дики, наги и босы,
Бессмертны в этой жизни тленной.
Дыханья наши в унисон.
Привычно родственны объятья.
Когда-нибудь, как сладкий сон,
Всё это буду вспоминать я.
***
Ива, иволга и Волга,
влажный небосвод.
Я глядела долго-долго
в отраженье вод.
И казалось, что по следу
шла за мной беда,
что перетекала в Лету
волжская вода.
Словно слово Крысолова
вдаль зовёт, маня...
Мальчик мой седоголовый,
обними меня.
Мы с тобой — живое ретро,
серебро виска.
В песне сумрачного ветра
слышится тоска.
Я не утолила жажды,
годам вопреки
мы войдём с тобою дважды
в оторопь реки.
Мы ещё наговоримся
на исходе дней,
до того, как растворимся
в тёмной глубине.
***
С тех пор как я присвоила тебя,
казна души вовек не обнищает,
хоть нету ни щита и ни копья,
и нас одно объятье защищает.
Труднее с каждым днём держать лицо.
За горло трепет вечный страх и трепет.
Но крепко наших рук ещё кольцо,
помучается смерть, пока расцепит.
Усни во мне и поутру проснись
от щебета и лиственных оваций.
Как хорошо в тени родных ресниц...
Давай с тобой и в снах не расставаться.
***
Простое счастье — есть кому обнять,
кому сказать: болезный мой, коханий.
И это не убить и не отнять.
Вселенная тепла твоим дыханьем.
Пусть жизнь уже изношена до дыр,
притихли звуки и поблёкли краски, -
мы высосем из пальца целый мир
и сочиним конец хороший сказке.
Прошу, судьба, подольше не ударь,
пусть поцелуем станет эта точка...
И облетает сердца календарь,
оставив два последние листочка.
***
Стучат к нам... Ты слышишь? Пожалуйста, не открывай!
Она постучит и уйдёт, так бывало и прежде.
Там что-то мелькнуло, как белого облака край...
Не верь её голосу, верь только мне и надежде.
Не слушай звонок, он звонит не по нам и не к нам.
Тебе только надо прижаться ко мне лишь, прижиться.
Смотри, как листва кружевная кипит у окна,
как пёрышко птичье в замедленном вальсе кружится.
Пусть будет всё то, от чего отдыхает Шекспир,
пусть будут страданья, рыданья, сраженья, лишенья,
но только не этот слепой и бессмысленный тир,
где всё, что ты любишь, беспомощной служит мишенью!
Прошу тебя, жизнь, подожди, не меняйся в лице.
Ночами мне снится свой крик раздирающий: «где ты?!»
Судьбы не разгладить, как скомканный этот рецепт.
Исписаны бланки, исперчены все инциденты.
День тянется тоненько, как Ариаднина нить.
И стражник-торшер над твоею склонился кроватью.
О где взять программу, в которой навек сохранить
всё то, что сейчас я ещё укрываю в объятье!
***
Вот долгожданный снег пришёл,
летит светло под небесами.
А ты от мира отрешён,
глядишь нездешними глазами.
С такой тоскою вековой...
В мои стихи теплей оденься.
Там в поднебесье никого,
не бойся, я с тобою, здесь я.
Как беззащитное дитя
укрыв, у ног твоих застыну.
Теперь мы вместе не шутя,
теперь ты братом стал и сыном.
И всё обыденнее день,
слова всё проще и беднее.
Но расстоянье — это тень,
чем ближе лица — тем виднее.
Пусть канет многое во тьму,
но я храню твоё объятье,
и никому, и ничему
не дам вовек его изъять я.
Метут столетья бородой,
а мне как будто всё впервые.
Бегут с секундной быстротой
все наши стрелки часовые.
Придёт пора и солнца мяч
упрячет ночь в свои ладони,
но кто-то скажет мне: не плачь,
он не утонет, не утонет.
Мой старый мальчик дорогой,
взгляни: глаза мои не плачут.
И сердца мячик под рукой
ещё поскачет, верь, поскачет.
* * *
Твой бедный разум, неподвластный фразам,
напоминает жаркий и бессвязный
тот бред, что ты шептал мне по ночам,
когда мы были молоды, безумны,
и страсти огнедышащий везувий
объятья наши грешные венчал.
Во мне ты видишь маму или дочку,
и каждый день – подарок и отсрочка,
но мы теперь – навеки визави,
я не уйду, я буду близко, тесно,
я дочь твоя и мать, сестра, невеста,
зови, как хочешь, лишь зови, зови.
Вот он, край света, на который я бы
шла за тобой по ямам и ухабам,
преграды прорывая и слои,
вот он – край света, что сошёлся клином
на взгляде и на голосе едином,
на слабых пальцах, держащих мои.
А дальше – тьма, безмолвие и амок...
Мне душен этот безвоздушный замок,
и страшен взгляд, не видящий меня,
но я его дыханьем отогрею,
ты крепче обними меня за шею,
я вынесу и всё преодолею,
так, как детей выносят из огня.
* * *
Всего лишь жизнь отдать тебе хочу.
Пред вечности жерлом не так уж много.
Я от себя тебя не отличу,
как собственную руку или ногу.
Прошу взамен лишь одного: живи.
Живи во мне, живи вовне, повсюду.
Стихов не буду стряпать о любви,
а буду просто стряпать, мыть посуду.
Любовь? Но это больше чем. Родство.
И даже больше. Магия привычки.
Как детства ощущая баловство,
в твоих объятий заключусь кавычки.
Освобождая сердце от оков,
я рву стихи на мелкие кусочки.
Как перистые клочья облаков,
они летят, легки и худосочны.
Прошу, судьба, не мучь и не страши,
не потуши неловкими устами.
В распахнутом окне моей души
стоит любовь с наивными цветами.
***
Я руку тебе кладу на висок -
хранителей всех посланница.
Уходит жизнь как вода в песок,
а это со мной останется.
Тебя из объятий не выпустит стих,
и эта ладонь на темени.
Не всё уносит с собою Стикс,
не всё поддаётся времени.
Настанет утро - а нас в нём нет.
Весна из окошка дразнится...
Мы сквозь друг друга глядим на свет,
тот — этот — какая разница.
***
Свалиться в мечту как в море,
и пусть унесёт волна.
Я буду купаться в горе,
но буду тобой полна.
Пусть наши слова безмолвны,
пусть миг, словно вечность, мал.
Меня обнимают волны,
как ты меня обнимал.
Я с жизнью уже не спорю,
покорна ей и робка.
Впадаю в тебя, как в море
известная всем река.