Рассказ одиннадцатый
Летом, особенно в июле, жара в Азербайджане достигала сорока градусов, а иногда и больше. Асфальт на дороге плавился, а кирпичные дома нагревались так, что в квартирах было как в печке. Такое лето было и в 1958 году. Не спасала даже тень, и все жители прятались от жары, кто как мог: одни постоянно обливались водой, другие лежали голышом на мокрой простыне у вентилятора. Городок днём вымирал. Родители в такую жару детей на улицу обычно не пускали, но мы же не девчонки, чтобы сидеть дома! Высунув языки от жары, мы упрямо топали к морю. Иногда, в поисках приключений и когда очень хотелось пить, сворачивали по дороге к заброшенному селению, где рядом с разрушенными глинобитными домиками, росли деревца инжира и чёрного тутовника. Инжир ели мало, потому что он сильно сладкий, а вот сочный тутовник ели горстями и все руки и рты были от него красными. На море, у заброшенного мостика, часто купались с местными мальчишками из рыбацкого посёлка, который когда-то находился здесь, а теперь был в нескольких километрах к северо-западу. Плавали наперегонки до торчащих из воды столбов, что были метрах в ста от берега. В поисках раков, бродили вдоль моря к каменистой гряде, до самого Шураабада. Иногда вспыхивали драки между нами и азербайджанцами. Не секрет, что многие враждебно относились к русским. В те годы в нашей школе училось много азербайджанцев, но к седьмому классу их почти не стало. Среди них у меня были друзья, которые помогали мне с азербайджанским языком. Они говорили мне, что вражда пошла из-за строительства аэродрома. Когда его строили, то снесли целый рыбачий посёлок, сравняв его с землёй бульдозерами. Ещё они говорили, что русские их не уважают, потому что азербайджанцы знают русский язык, а вот русские азербайджанский - нет. Это сейчас понимаешь, что из-за постоянных переездов по воинским частям разных республик, военным было не до изучения местных языков. Вот поэтому в пятом классе и отменили азербайджанский у нас в школе. Тогда, пацаном, я не знал что ответить и продолжал учиться в школе, делать уроки, и с увлечением изучать азербайджанский язык, распевая на нём песни. Ну, и конечно, жарким летом продолжал бегать к любимому морю со своими друзьями. Маршрут был постоянный: мимо санчасти, мимо разных складов и высокой горы стрельбища. Что меня удивляло, городок Ситал-чай не был окружён колючей проволокой, как городок Килязи. Ходи где хочешь. Вот так, лазя везде, мы с мальчишками и обчистили склад, забравшись через форточку в блиндаж, пока часовой дремал в тени под кустом. Утянув несколько банок дымовых шашек и целую коробку взрывпакетов, мы первым делом взорвали железную дорогу. По ней шёл поезд «Баку-Москва», где на вагоне была жирная надпись мелом «Баку-СССР». Это был тот самый поезд, на котором мы с мамой ездили через Москву к бабушке. Конечно, путь мы не взорвали, так, баловались, прекрасно зная, что это не граната, но пыли и дыма было много. После теракта мы прятались под небольшим железнодорожным мостом, а потом шли купаться в Самур-Дивичинский канал и заодно взрывали и его. Затем шли в сторону станции Яшма, делая большой круг, чтобы никто не догадался, и входили в городок со стороны летнего открытого «кинотеатра». Поймали нас, после того, как мы зажгли, не подумав, дымовые шашки с северной стороны, и ветер погнал весь дым на городок. Был учинён допрос и, после ремня, все признались, где спрятаны взрывпакеты. Все, как один, прятали свою долю в сарае, которые были при каждом доме, в куче угля, так как в квартирах были печи. В нашем трёхэтажном доме было паровое отопление и сарая не было, поэтому я свою долю взрывпакетов спрятал в ящик из-под посылки, в котором мама держала картошку, и который стоял под табуреткой на кухне. На ней обычно за обедом и за ужином сидел отец. Конечно, то, что он сидел на взрывчатке целую неделю, его сильно обидело, и мне здорово досталось. Спасал меня от ремня дядя Юра Шумов, который потом хохотал, закрывшись у себя в комнате.