ПОЧЕМУ ТАК НАЗВАН ПРЕДЫДУЩИЙ ТЕКСТ.
(ИЛИ, к картинке – «ОШАЛЕТЬ!..».)
Само произведение - «28/29.04.2018. - Почему так назван? - или…» -
http://www.stihi.ru/2018/04/29/6968
http://www.proza.ru/2018/04/29/1519
https://twitter.com/i/moments/990611348320083969
Скрины - «28/29.04.2018. - Почему так назван? - или…» (по семь файлов) -
http://www.stihi.ru/2018/04/29/6900
http://www.stihi.ru/2018/04/29/6895
http://www.stihi.ru/2018/04/29/6876
http://www.stihi.ru/2018/04/29/6871
http://www.stihi.ru/2018/04/29/6867
http://www.stihi.ru/2018/04/29/6862
http://www.stihi.ru/2018/04/29/6858
http://www.proza.ru/2018/04/29/1510
http://www.proza.ru/2018/04/29/1508
http://www.proza.ru/2018/04/29/1507
http://www.proza.ru/2018/04/29/1505
http://www.proza.ru/2018/04/29/1503
http://www.proza.ru/2018/04/29/1502
http://www.proza.ru/2018/04/29/1501
https://twitter.com/tann333111all/status/992013639807897602
Скрин ссылок на - «28/29.04.2018. - Почему так назван? - или…» -
http://www.stihi.ru/2018/04/29/7244
http://www.proza.ru/2018/04/29/1561
https://twitter.com/tann333111all/status/992021721136992257
28/29.04.2018
ПОЧЕМУ ТАК НАЗВАН ПРЕДЫДУЩИЙ ТЕКСТ.
(ИЛИ, к картинке – «ОШАЛЕТЬ!..».)
/14:03/ Вчера я опубликовала на своих сайтах текст, фактически дублирующий мой прежний, не отправленный ночью «куда надо» - «К информации о себе», – только без имён и всего лишнего для интернета, открытого доступа. Но его название вытекает из самой последней части, приписанной уже за большим компом. ВОТ ЗАЧЕМ МЕНЯ УПОРНО ЗАМАНИВАЮТ В ПЕТЕРБУРГ, ВОТ ЧТО ПРОЩЕ ВСЕГО СДЕЛАТЬ ИМЕННО ТАМ. Я эту часть, концовку текста, повторю здесь.
______________
<…>
Это – ночной текст. Продолжаю сейчас. Всё-таки, все эти «технологии фальсификации личности» больше всего похожи на «чудесатые» традиционные дела клерикальные, когда заранее, ещё до «истинного христианства» человек демонизируется, как историческая княгиня Ольга, и про него рассказывается максимум мыслимых гадостей, а потом он «христиански преображается», и в житиях начинается… неправда… уже в положительную сторону, - каким он стал невероятно прекрасным. Не знаю, но очень похоже, что поскольку «корпорация Путин» выбрала путь «сугубо российского» православия, как многие жалуются – чуть ли не насильственного, - то-то «он» святого Владимира поставил первым делом «на самом видном месте», то и здесь, не исключено, могли ещё очень давно растить меня (среди каких-то прочих – в 21 веке!), как «будущее чёрти что», разрешили что угодно сделать с оболганными и замученными родителями, а потом я «должна была преобразиться» (родители здесь никого не волнуют, как и я сама), и собирать обо мне бы начали, наоборот, всё «самое небесное». Но поскольку стало понятно, что со мной «каши не сваришь» (ТАКОЙ – НЕ СВАРИШЬ!!!), то и могли всерьёз собраться заменить меня «нормальной» двойничихой, которая ПОТОМ, под видом меня «преобразится» послушно, и расскажет, «что надо». (А её – благополучно «узнают» все, «кто надо».) Мои останки они бы просто тихо выбросили, или пустили бы ещё на какие-нибудь «чудеса», только не как мои…
Мне это пришло в голову очень давно, но и поныне это – самое убедительное объяснение ВСЕГО происходящего. /20:07/
ПОЛНАЯ ССЫЛКА НА ВЧЕРАШНЮЮ ПУБЛИКАЦИЮ:
Само произведение - «27.04.2018. - Корпорация князь-Владимир?..» -
http://www.stihi.ru/2018/04/27/8636
http://www.proza.ru/2018/04/27/1735
https://twitter.com/i/moments/989920958772375552
Скрины - «27.04.2018. - Корпорация князь-Владимир?..» (по пять файлов) -
http://www.stihi.ru/2018/04/27/8570
http://www.stihi.ru/2018/04/27/8569
http://www.stihi.ru/2018/04/27/8562
http://www.stihi.ru/2018/04/27/8555
http://www.stihi.ru/2018/04/27/8551
http://www.proza.ru/2018/04/27/1730
http://www.proza.ru/2018/04/27/1728
http://www.proza.ru/2018/04/27/1727
http://www.proza.ru/2018/04/27/1725
http://www.proza.ru/2018/04/27/1724
______________
Но сегодня я ещё добавлю главный вывод.
В мире у власти – какая-то совершенно нечеловеческая, по сути, сила, хотя и состоит она, несомненно, именно из биологических людей, с каким бы тщанием она ни изображала «дьявола», чтобы потом, видимо, с тем же тщанием и убедительностью ИЗОБРАЗИТЬ «бога», воспротивиться власти которого уже никто не должен будет посметь (или рискнуть).
Подлинную Россию со всей её полярной, но подлинной спецификой она уже уничтожила, несомненно, и некоторые её оставшиеся представители, редкие и не очень заметные, уже очевидно ДОЖИВАЮТ. Из основной массы населения создано уже нечто, прозападного толка. (Я имею в виду сам тип сознания, независимо от факта декларируемой нередко «любви к родине», и даже если декларируется она, вроде, «традиционно», и даже вполне настойчиво, поощряемая политикой нынешней власти). Это отнюдь не означает негативного явления самого по себе: я немало общалась с западными людьми (настоящими), и впечатления от них у меня – в основном, искренне хорошие, но это – ДРУГОЕ. Однако сейчас это – не главная тема моего разговора.
В общем, в мире (именно в «России» – в первую очередь и совершенно несомненно) к власти пришла сила, ПРИНЦИПИАЛЬНО (хотя и не заявленно, разумеется) игнорирующая сознание, чувства, интересы и потребности отдельного человека, личности, причём, само явление человеческой личности сейчас стараются устранить, полностью, «с потрохами» и со всем, что есть и что у него может быть, подчинить его существование, мысли, чувства, планы, намерения, жизнь и смерть, – подчинить – нет, не пресловутому коллективу, а… я бы сказала КОЛОНИИ особей по принципу сайентологической «колонии клеток», только не клеток человеческого организма, а совокупности самих «людей». Чтобы это понять точнее, см. статью в Википедии – «Колониальный организм»,
https://ru.m.wikipedia.org/wiki/Колониальный_организм
Но только, как бы того ни хотелось некоторым адептам такой идеи, несомненно удобной экономически, с точкой зрения «суперкапитализма», но человечество колониальным организмом не является по природе, и попытки привести его к подобному «состоянию» неизбежно связаны с нечеловеческими страданиями живых людей.
Кстати, нынешние просматриваемые потуги создать в «России» подобную «колонию» на почве православия, относятся к тому же ряду явлений, как бы их ни называли сегодняшние православные адепты.
Впрочем, те, кто поддался переформатированию сознания в русле новых веяний, нечеловеческих страданий могут и не испытывать, даже в ситуации их ликвидации – в силу их неспособности этого осознать. Они теряют некую основу человеческой сути. Но живому человеку – и жить с ними невыносимо (в частности, невыносимо скучно, что немаловажно). И подобное «общество» теряет всякий смысл, кроме экономической выгоды правящих структур.
Я говорю это со страшной душевной болью, вспоминая человечески чудовищные родительские смерти, хотя и не носившие видимых признаков криминала, по меньшей мере, не носило их то, о чём я знаю точно (а того, о чём я могу «просто» НЕ ЗНАТЬ доподлинно, но о чём я способна или о чём «мне дали» догадываться, ещё очень много). Но я хочу сказать не о самой «технике» уничтожения.
И мама, и папа, ЖИВЫЕ ЛЮДИ, не поддавшиеся переформатированию сознания, несмотря на возраст, очень хотели жить. (А убийство никогда не зависело от возраста убитого, оставаясь таковым, и это – верно.) Мама принимала две таблетки «Леводопы», поскольку увеличивать их приём можно лишь до определённого числа, а потом – предел, начинается привыкание, терапевтический эффект ослабляется, и – всё. (Кстати, тремора у неё не было совсем.) Она оставляла задел на БУДУЩЕЕ, чтобы ещё оставалась возможность увеличения дозы впредь. Голова у неё, несмотря ни на что, оставалась ЯСНОЙ (период каких-то галлюцинаций, в связи с которыми «Бардашков» по телефону когда-то обмолвился: «Да, грамотно наведённая галлюцинация…» – я попыталась к нему с этим прицепиться, но он тогда осёкся и замолчал об этом, а те мелкие галлюцинации у неё вскоре прошли совсем – на несколько лет, до этой больницы с капельницами), – голова у неё оставалась ясной, и даже своё чувство юмора, оказывается, знаменитое – среди тех, кто её знал, не отказывало до последнего. (Хотя сейчас, как недавно выяснилось, ЗА ЭТО УБИВАЮТ.) Она тяжело ходила, но эти трудности были для неё ничем в виду возможности жить дальше.
Кстати, она не всегда бывала такой благообразной, как на той фотографии последней из подборки – «Мама в зрелости и старости», которая удивительно отобразила её внутренний мир. Она выглядела иногда гораздо хуже, но, между прочим, я думаю, что и она была внешне изуродована искусственно, – но для нас и для любивших её коллег она оставалась именно такой.
Близким людям она НЕ МЕШАЛА. Папа провожал её на работу и встречал с работы, поругиваясь иногда по привычке, но собирался это делать и делать, провожать и провожать её дальше, вполне гордясь своей незаменимостью, хотя она норовила периодически добираться сама и вполне с этим справлялась. А я «спокойно» мыкалась в Москве, мечтая и их уговорить переехать, поменять квартиру, уверенная, что вместе с ТЕМ городом кончились бы и психотехнологические «ужастики», мои и их, и они хотя бы дожили иначе, в то время как у меня, после окончательного разрыва с фашистским Петербургом и в связи с московской или подмосковной пропиской появились бы другие возможности в плане работы (мне тогда едва исполнилось сорок). Папа же абсолютно и даже радостно справлялся с «нагрузкой». В общем, что было так, а что нет, но ЕЁ ЖИЗНЬ НИКОМУ ИЗ НАС НЕ МЕШАЛА, А НАОБОРОТ, ПРИДАВАЛА СИЛ. (Не потому ли с ней и расправились?.. Даже её смерть, будь она реально естественной, явилась бы чем-то иным.)
Мама упала ПО ДОРОГЕ НА РАБОТУ. Причём, учитывая, что и меня в тот год (в те последние месяцы) умудрялись в Москве «ронять» раза четыре, и ВСЕДА рядом «случайно» оказывался какой-нибудь дядя, чтобы быстро поднять, - но, я падала, конечно, без таких последствий. Может, и меня собирались именно так опять «вернуть в Петербург» - на последнюю расправу с родителями. Один раз, ещё в сентябре, передо мной КАРТИННО машина ударила девушку, и она долго не поднималась до приезда скорой (на площади у м. «Тверская» и «Пушкинская», со стороны Макдональдса), - ДЕРЖАСЬ за бедро, за сустав. В общем, тема перелома в те месяцы педалировалась, как никогда. Как тема повешения в начале Второй Москвы, за полтора года до той маминой истории, когда меня и в Москву проводили буквально – песней Высоцкого «Как верёвочка ни вейся» по любимому местному радио, которое я уже старалась выключать ВСЕГДА, - я тогда ещё смеялась: «Нашли, чем пугать МЕНЯ, – Высоцким, – да я эту «Верёвочку» наизусть знаю, и сейчас спою ещё сто раз шёпотом, и если это – Владимир Семёныч, то никакой верёвочки у меня не будет точно!» А потом, уже незадолго до ТОГО моего отъезда в Петербург, меня «учил вешаться» богатый дядя у Ильинки, у президентской администрации, когда он мне впаривал ещё, что «иди в свою ФСБ, это – там, после Новой площади, а здесь – не их территория». Это было описано в первой части «Вспышки», – по четвёртую часть включительно – там есть ещё очень многое, – если доживу, то это – ещё редактировать и редактировать, для «читабельности» и для добавления многого, о чём я БОЯЛАСЬ говорить поначалу, в 2011 – 2013 годах.
Да, между прочим. Я ведь тогда подала три заявления в президентскую администрацию. Получила радостные ответы на праздничных бланках: «Рассмотрено, принято к сведению». И так уверовала, что «всё под контролем», что даже не поверила в мамину смерть, – всё ждала, что её привезут, живую, а «злоумышленников – повяжут», – ждала до сорока дней, когда начала трезветь, – с мозгами мне тогда точно «что-то сделали», да и немудрено было – среди всего, тогдашнего. А делать-то больше ничего было, всё равно, невозможно, в чём я убедилась, например, попытавшись в первой половине, кажется, 2007 года «пройтись» по правозащитным организациям, и не дойдя ни докуда, кроме нескольких откровенных балаганов неизвестно с кем (в «Мемориале», если это был он, мне какие-то бабки советовали побольше целоваться, и т.п.) Хоть разбейся, – никуда и ничего.
Кстати, о маминой работе. Она была учёный-физик, работала в Физтехе им. Иоффе. После шестидесяти (если не в семьдесят) она САМА освоила компьютер, и, когда уже не тянула, как серьёзный научный сотрудник, стала делать обзоры научных статей на всю лабораторию, всех разгрузив (а им было лень). И между прочим, если поначалу всё было хорошо, то потом, чем дальше, тем больше, началось компьютерное гасилово, то ли по сети, то ли в интернете, так хорошо мне знакомое (но ей – не объяснить, что ВИНОВАТА НЕ ОНА, – такие вещи не сразу в голове укладываются), а она переживала, – но работа была её жизнью. Старики её любили, а молодёжь – начинала беситься. Но вообще, под конец там у всех мозги посъезжали, – и я только рот разевала, когда «тётя Лена» П. на поминках говорила, что «смерть для неё – освобождение: ей с таким трудом давался каждый физический шаг», - это была как будто не она, не П., - я от многих тогда обалдела, - как подменили. (Хотя она сама же позднее переживала (я к ней заходила), что её сын в Америке – менеджер, и деньги – хорошие, всё её материальные проблемы решил с лихвой, но заниматься-то надо – наукой! – а так, хоть и деньги, но жизнь проходит впустую!..) В общем, маму УБИРАЛИ, а кто что СООБРАЖАЛ из окружавших, не зомбированный, я уж не знаю.
В общем, я приехала тогда из второй Москвы – «перезимовать» (уговорили, подонки, – ведь делалось-то всё именно «для меня», – пока бы я не приехала, вряд ли было бы что-то предпринято, – но в тот момент как затмение нашло, да и летний двухмесячный визит к родителям-то, вроде, «прокатил»), – я приехала тогда за два дня до её падения. А за день – мы все радостно сходили проголосовать (конец 2008 года), правда, я – отдельно, и я – за Медведева, «как просил Путин», папа – за коммунистов (уже чуть поиграв в «демократию» и понимая уже прекрасно, что всё – балаган, но «теперь – больше не за кого»), а мамочка, бедная – за своих непосредственных, думаю, убийц, за «Справедливую Россию», которые у меня потом и всё родительское золото нагло украли. (С «Бардашковым» это, думаю – одна банда, как и много с кем ещё.) Потом, уже после её смерти, когда я уже «протрезвела», я ехала мимо той «больницы», которую я сознательно пишу в кавычках (нужно было что-то делать в тех краях с документами), в троллейбусе я отвернула от «больницы», на фиг, взгляд, – а с другой стороны – билборд с Медведевым и Путиным: «Благодарим за поддержку!» - мне стоило усилий, чтобы не начать бить ногами всё подряд ввиду недосягаемости билборда. Впрочем, я не сомневаюсь, что с маминой смертью от меня того и ожидали – суицида (или попытки, которая явилась бы основанием для психиатрической расправы) или «немотивированной» вспышки агрессии. Вот такая уверенность меня и останавливала неоднократно.
В общем, в тот день, напослезавтра, как я приехала, и назавтра после выборов, мама собиралась утром на работу. Кстати ещё, за неделю до этого, она уговорила отца наконец-то купить «телефончики» (мобильники), и они купили, впервые. И в то утро она «почему-то» собралась идти одна. Не разрешила папе её провожать, и мне не разрешила, хотя я тоже предлагала. (У всех было как затмение.) Она пошла. Причём, перед этим её вдруг аж два раза вдруг швырнуло от стенки к стенке («репетиция»?). Но она, всё равно, отказалась от провожатых и настояла, что пойдёт сама. Когда пошла – была бодрая, и всё – нормально. (А при этом – «всё под контролем», и президентской администрацией – «рассмотрено, принято к сведению».)
Через полчаса – звонок: мама упала, сломала ногу. Скорую вызвали, но надо подойти. Папа пошёл, а меня оставил – на случай звонка. (Лучше бы я пошла и притащила как-нибудь её домой! – Может, перелома и не было (см. далее), а может – хотя бы потом не в ТУ больницу! – Впрочем, тогда никто ничего не решал, а всеми – как управляли.) Вернулся – «маму положили», – перелом шейки бедра. «Хорошо ещё, там рядом мужчина стоял, – сразу поднял» (!!!...)
Назавтра в больницу пошла я. Пришла – мама полулежит, вся бодрая, книжку читает, разговаривает нормально, – полна жизни, в общем. А ей только что поставили первую капельницу. И вот, в течение сорока минут, просто на глазах, у неё поехала крыша. Потом уже начала то ли что-то «ловить», то ли ей стало что-то мерещиться на стенке. И вообще, ослабла, «залегла».
«Что вы ей вкололи?!! – ОНА ТОЛЬКО ЧТО, И СО ВЧЕРАШНЕГО ДНЯ БЫЛА СОВЕРШЕННО НОРМАЛЬНОЙ!!!» – «Как бы, ничего особенного, – что-то общеукрепляющее». Требую не колоть – хоть тресни. «Это – почти физраствор». Потом-то я убедилась, что стариков закалывали внаглую. Особенно тех, кого родственники, очень богатые, не перекупят. (Но с такими родственниками – и лежали не ТАМ.) У папы-то деньги были, но не такие, чтобы ТАМ они сыграли какую-то роль. «Птицына» (мужа средней папиной дочки, из двух – от первого брака), если что, ему было, уж точно, не переплатить, даже примерно. На отцовские требования – ноль эмоций.
Дальше – началось. Мама долго бредила, и в беду, особенно по ночам, всё вставала, хотела надеть пальто и шапку (искала) и уйти домой (чувствовала, что ЗДЕСЬ ЕЁ УБИВАЮТ). Я тоже думала примерно так, хотя ещё в полсилы (ведь «всё под контролем», скоро образуется), – а папа ещё не понял, ещё верил, что «случилась беда, но врачи спасают». Скоро пришлось дежурить около неё по очереди и по ночам. А «в бреду» с мамой вещи творились просто издевательские. На меня, видимо, рассчитанные, чтобы свихнулась. Например, голая (в женской, правда, палате), начинала, с безумным лицом без выражения, с пустыми глазами, выделывать лёжа что-то вроде канкана. Да ещё какая-нибудь врачиха придёт смотреть (и ничего не делает), и смотрела при этом – не на неё, а больше на меня. Попытаешься успокоить – почти сразу – опять. Я понимала, что бессильна. Я просто брала, плевала на всё, и выходила курить на улицу. «Пока, на фиг, это не кончится». Папа начал заводиться, что «что-то не то», но тут… подошло время возможной операции по установке протеза (а как уговаривали его ставить! – ей даже, как «ребёнку блокадного Ленинграда», перепал немецкий, бесплатный, – я сама за ним ездила, – «вот, всё и налаживается, – всё под контролем, – рассмотрено и принято к сведению», – тут и мама пришла в себя, опять порозовела, начала нормально соображать, – что было в бреду, не помнила, оказывается, вообще, – слушала и шутила, – физически стала крепнуть, – а «операцию лучше делать срочно, а то ходить так и не сможет». Сама – согласна, – только бы скорее домой! За такими протезами, нашими, в очереди стояли по несколько лет, а тут – немецкий, бесплатный! (Потом я даже думала, что никакого перелома и не было, а просто её там убили, получив «под неё» – дорогущий немецкий протез, который пустили налево, – шовчик-то был ювелирный, и никаких следов железяки, вставленной вместо сустава, – может, так и было, – см. далее.)
«Надо делать операцию!» – и всё ведь «под контролем»! – вон, как оно складывается!... Сделали. Как и раньше: сначала – бодрая, «дело на поправку», а потом – всё хуже. (Теперь я уже количественно заметила, что теперь, в «эпоху сокращения численности», так делается часто – дают прийти в себя, создают видимость улучшения, и – обрубают надежду. А может, надеются, что умрёт, а человек оказывается сильнее, выкарабкивается, когда не ждали, и тогда… Не знаю.)
В общем, как уговаривали всем когалом «срочно оперировать», так теперь завели шарманку – «зачем поторопились». (А тогда – «больше не будет возможности – по графику, по чему-то там ещё»!..)
Тут и пациенток подключили, соседок по палате, – завели в один голос («клетки колонии»): «Вот, другое дело – когда претендентка – бодрая, здоровая, – а тут-то зачем!» – «Да вы не видели, какой она сюда пришла!» – а они НЕ ВИДЕЛИ, все сменились, и, «как специально», врач, который её принимал и говорил, что бодрая, оптимистичная, – должно всё хорошо получиться, «как специально», куда-то уехал, исчез, как и медсёстры, – остались только те, которые – «Да что же вы ТУТ хотели!»… И – как специально, даже с наслаждением каким-то, – в один голос. «Колония клеток».
Кстати, я не сказала ещё одно: перед операцией (или во время реанимации) мне показали ДВА РАЗНЫХ РЕНТГЕНОВСКИХ СНИМКА – по сравнению с тем, что вначале. Сначала я видела аккуратненькую трещину, а второй раз – ЖУТКИЕ рваные края кости на месте ПОЛНОГО разлома. Я это заметила, но – «может, так и надо!..» - какая-нибудь «провокация следствия в отношении преступников»?.. Ведь – всё «принято к сведению»!..
Надо ещё сказать, что позднесоветское сознание в принципе не могло усвоить возможность такого отношения к людям со стороны и власти, и врачей. Да, бывало всякое, – и Сталин, который «брал, и сажал (расстреливал)», но «впоследствии и он был осуждён страной», – всё-таки, хотя бы ложно объявлял преступником невиновного, но – не ТАК, нагло, молча и подло, как «дело делаешь» – в отношении ПРОСТО ЛЮДЕЙ, да ещё и заслуженных, блокадницы и учёного!.. В позднесоветском сознании это просто не укладывалось вообще. Скоро ей должны были снимать швы, и после этого соглашались отпустить под расписку. Оставалось дня три-четыре, и я планировала забрать её обязательно. (А сама-то я всё время была под угрозой психиатрической расправы, – шевельнуться лишний раз опасалась.)
Мама стала опять лежать в забытьи всё больше, а медсестра начала мне напевать, – «дежурила» тогда я: «После операции нужно расхаживать сустав, а так лежать – можно и умереть!..» – я, обалдевшая, начала уговаривать маму: «Ну, начинай вставать хоть чуть-чуть! – я же вижу, что у тебя просто голова заторможена! Ну, я поддержу, вставай!» – «Отстань от меня!» – «Но ты же умрёшь!» – Она – опять на спину и глаза прикрыла, – «Вставай же!!!»
В общем, я тогда «дошла». Хотя страшного ничего, конечно, не сделала. Но её так и не подняла. А она обиделась. Хотя и ненадолго. Помириться потом успели – до её окончательного забытья.
А папа начал уже звереть. Бегал по отделению и говорил, что напишет во все газеты. Его вызвал зав. отделением и попросил ничего не делать, пообещал, что маму возьмут в реанимацию, подправят, и всё будет в порядке. Папа «дал им шанс». (В отчаянии были все, и голова не работала уже ни у кого – в том предельном моральном переутомлении. Меня-то, видимо, всерьёз пытались заодно свести с ума…)
Маму опять (после операции) забрали в реанимацию.
А врач-реаниматолог был, наверное, профессиональный, но нехороший. Ещё в ту первую реанимацию он зачем-то позвал меня посмотреть, как жутко мама выглядит без сознания, с разинутым ртом и трубкой в этом рту, – но тогда она потом, как раз, оклемалась. Кстати, тогда он ещё что-то «намекал», и папа его «угостил» – передал для него свою большую ценность, которую давно берёг – две бутылки старого, элитного советского коньяка, полученного когда-то «по блату», большой выдержки, а с тех пор и ещё настоявшегося, – но я ещё тогда не подумала, что этот барыжный реаниматолог мог этого подарка, оторванного от сердца, совершенно не понять, купившись в перестроечные годы на обилие этикеток, – однако, в эти их бутылочные дела я не лезла совсем. Потом папа уже говорил: «Лучше бы маму этим коньяком помянули, чем этому отдать!..» Вот уже теперь, когда я вспоминала историю с «Бардашковым» и папой, мне «что-то навеяло» вдруг историю с реаниматологом и тем эксклюзивным советским коньяком, которого он, скорее всего, не понял, – как будто, мне это сам «Бардашков» напомнил (а я его сразу прокляла в очередной раз), – и я ужаснулась: что, вот, из-за этих бутылок – грязно убить человека, даже старого?!!
В общем, её положили в реанимацию. Туда приходить было нельзя (в тот раз реаниматолог зачем-то привёл меня туда в обход всех правил), и мы с папой дежурить там больше не могли. А кстати ещё, за то время я «невзначай» ТРИЖДЫ слышала или читала историю о том, как сообщалось о смерти человека, а через какое-то время, например, на сороковой день он пришёл живой. (Кто-то, наверное, постарался, – то ли, «гауляйтер Бардашков», то ли, всё-таки, именно какая-нибудь ФСБ, – вот, видимо, я только в сороковой день и поняла окончательно – мама больше не придёт, – «кто-то», видимо, считал, что за сорок дней я её забуду, а я – не забыла и до сих пор…)
В ночь после второго дня маминой реанимации я не спала, читала, ожидая, что скоро маму опять «поправят», а там – разберёмся. Того же ожидал и папа, – сейчас он спал у себя в комнате. Вдруг, часа в три ночи звонит тот реаниматолог и гаденьким-гаденьким голосом просит срочно приехать, «мама зовёт». Но он говорил это так гадко, а времени – четвёртый час ночи, транспорт давно не ходит, на что нарвёшься – не известно, – папа спит, такой вымотанный (как-никак, семьдесят семь лет, – и «всё под контролем»), – я не усомнилась: это – подстава, утром разберёмся, послала его цензурно, и не поехала. (И папу не стала будить.) А утром он поехал в справочное – мама умерла. Я не поверила. Но говорить ничего не стала: мне он тоже сейчас не поверит.
На похоронах тётка, её сестра, сама врач, вела себя безобразно, сообщила нам буквально над гробом, что её дочь не приедет, потому что младший сын дочери «должен выступать в детском саду в костюме Петрушки (клоуна) и ребёнку нельзя отказать», потом ЗАДУШЕВНО сказала, глядя не покойницу: «Носик у неё выпрямился!» (в жизни был чуть курносый). А мама в гробу была на себя настолько непохожей, что это отметили и все коллеги. Правда, папа сказал, что это – она. Да и я узнала по некоторым мелочам, но эмоционально решила, что мелочи можно подделать, а потому и продолжала ждать, хотя и «не очень спокойно». Внутренний голос, говоривший мне, что это – она, я попыталась заглушить, достаточно успешно на тот момент. Вот только рот у неё был «нетщательно» закрыт, растянут, как будто она умерла, громко крича, а потом – рот закрыли, «как получилось», оставив губы прикрытыми, но растянутыми в крике. Похоронили.
Умерла она, «как специально», так, что девятый день приходится на 31-е, и – Новый год. Но было, конечно, не до него. Дальше – ясно. Хотя папа так сдал, состарился, что даже мамины коллеги на сороковой день ахнули. Но он, всё равно, собирался жить (его отец, мой дед, до 90 лет ездил на велосипеде, а умер в 96, и то, его подкосила бабушкина смерть (за восемьдесят) и то, что его перевозили на машине из деревни под Вязьмой – в Петербург, когда случился инсульт. Он и тогда оклемался, но в Петербурге, в квартире его старшей дочери, папиной сестры, могли и по-петербургски «помочь» психотехнологи (эту семью «курировали» тщательно).
Уже позднее начались какие-то намёки «со стороны» и какие-то мои собственные воспоминания о сообщениях в прессе, якобы об изнасилованиях в реанимации, и – нечто в таком роде (а мама в бреду всё звала всегда, то меня, то папу), – такие намёки и воспоминания, отталкиваясь от которых можно было бы строить некоторые зачеловеческие предположения. Меру омерзительности нынешней «России» и нынешнего мира я, кажется, уже представила себе, как безграничную, удивить здесь больше не может вообще ничего. Или сходи с ума, или закройся.
Тогда я жила ещё с какой-то иллюзией того, что этой силе – готовится противостояние. Со мной ещё общался «Полковник» в приёмной ФСБ, и что-то он, действительно, вроде, предотвратил (поддержав, например, мой отъезд из Петербурга, – в Москву, а не «на тот свет»), – но и общение ТАМ стало всё более походить на попытку ОТВЛЕЧЕНИЯ меня от реальности, от осознания того, чему не может быть забвения и прощения, и от своего творчества (как пути человеческой самореализации) – на какую-нибудь, «как всегда», липовую «личную жизнь» и на её дутые «проблемы», и, в общем, и здесь мне похоже, светила замена жизни – непрекращаемым балаганом.
Но это – потом. Тогда ещё, поддаваясь какому-то инстинкту самосохранения, я продолжала питать иллюзии того, что ЖИЗНЬ ещё возможна в принципе, как явление, а не как удовлетворение тех или иных своих потребностей, – а значит, что возможно и адекватное определение явлений – некоей совокупностью живых людей, личностей. Но сейчас я разочарована вообще во всём.
Советский Союз я, кстати, с подачи того же «Полковника» (хотя в тех условиях это было, наверное, неизбежно), вспомнила и заново полюбила не как политическую систему, а как некие условия, в которых, зародилась и развивалась некая уникальная человеческая общность, в которую входили, кстати, не обязательно «убеждённые коммунисты» (кем никогда не являлась и моя мама).
Как однажды, уже здесь, на «базе», я в разговоре ругнула в очередной раз Путина, и вспомнила относительно недавнее прошлое, ведь даже при «всём Ельцине», «со всеми вытекающими», я, вернувшись из Германии, застала «на старых дрожжах» ещё ту самую страну, в которую возвращалась, если не говорить о тогдашнем бандитизме, который лично меня и моих знакомых не коснулся. Но я вспомнила времена – ещё раньше, а один молодой парень, из здешних обитателей, спросил, имитируя подчёркнутую серьёзность: «Брежнев был лучше?» – я ответила: «Ты понимаешь, мне было пофиг, какой был Брежнев, – я просто хихикала вместе со всеми над его бровями, ничем больше не заморачиваясь, – и это было возможным.
Мне всё равно, какой Брежнев, и какой – кто. Меня волнует то, какие были люди – и при Хрущёве, с которым, видимо, «надо было что-то делать», и при Брежневе, и («на старых дрожжах», а затем даже – и «с новыми силами») – потом, – до Путина, на котором всё и кончилось… Страна при Путине – КАК БЫ поднимается, но страна – КОГО?.. Живых, полноценных людей?..
Захотелось «уехать ОТСЮДА – на край света». Причём, прошлое в виде родительских фотографий и чего-либо из дома, я бы взяла с собой, – я не собираюсь «забыть всё». Хочется просто выкинуть это неотомщённое ВИНОВНОЕ, расплеваться с ним, хотя бы, что ли. Причём, нет потребности «хорошо жить», – жизнь-то, украденная, ПРОШЛА. Но поняв эту необратимость, хочется выкинуть ЕЁ, а не себя – даже с этим изгаженным прошлым. И причём, представить себе в связи с этим можно что угодно: и то, что, если соберусь, то можно ни докуда не долететь (не доехать), как доктор Лиза. И то, что криминальная сущность нынешней «России» догонит, где угодно, и «отомстит» за их несработавший алгоритм «их будущего счастья», – или «отомстит» напрямую, или опосредованно, продолжая и там зомбировать всё окружение и устроив тот же «тотальный бойкот уголовников – жертве» при тотальном вранье. И то, что «Система» – всё-таки, глобальна, и просто она же – продолжит одно и то же, везде, где ни окажись. Но конец – всё равно, один, – и почему бы не выкинуть ОТ СЕБЯ – то, что неприятно и чему нет прощенья... Не думала я всё это рассказывать, но вот, «получилось».
Сейчас перекурю спокойно и окончу тему, с которой начала.
В общем, тут и говорить уже больше не о чем, всё и сказано. Оказалось, что ни до моих родителей, ни до меня просто никому нет вообще никакого дела – кроме заботы о реализации каких-то сценариев, рассматривающих нас, как свои ЭЛЕМЕНТЫ, должные поступать, «думать» и «чувствовать» в соответствии с некими ИХ заданными алгоритмами, когда никто уже, кажется, просто действительно не способен – не то, чтобы сопереживать, но и просто ПОДУМАТЬ ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ о сути и смысле происходящего, о нужности того, что они делают, – а заметно лишь их резкое озлобление, когда что-либо происходит не в соответствии с их алгоритмами и планами, – вероятно, потому, что им уже не видится способов действия и деятельности вне заданной «программы», – такое озлобление может вызываться неосознаваемой растерянностью при невыполнении кем-то программы, ведущей, по алгоритму, именно к «светлому будущему» и к «светлому настоящему» – их самих…
...