Он лежал в бреду, покоряясь мраку,
бормотал про атомную войну,
про большую розовую собаку,
про свою пред ними всеми вину.
Он лежал и, тонко нарезав вены,
жар опутал тело,
давил в груди.
Он сказал себе, что не станет тленом.
И просил лишь "Анечка, не уходи".
В городском сумасшедшем ритме неузнанные воронки. От проклятий тошно вокруг и медленно тянет на дно.
Но ни дна, ни даже чётких данных на похоронке:
Умер, шмумер, но это было давно.
Вот как пишете богу "подай, принеси, тебе же не сложно",
будто слуге, будто это онлайновый магазин.
Так и проходит время в изнанке, стекает подкожно,
Потому что в луже радужный цвёл бензин.
Потому что беги, не беги - стяжатель тебя стяжает,
И алкает алчущий,
и врачующий вовсе не врач.
Это жар.
Он собьёт с копыт и иллюзий понарожает.
Можно выйти? Не можно. Умчися вскачь.
Не угнаться. В садах набухают почки.
Ты вчера им верил, сегодня тебя судить.
Ты лишь чьё-то вчерашнее многоточие.
Снова просит лишь "Олечка, не уходи!"
Он лежал в бреду.
Соседи сбирались маем поискать в огне пристанища и утех.
Все пришли, убитые этим раем, всех увидел, кого обрекал на грех.
Нет уже ни прощения,
ни пророка,
мир тебя накрутит на бигуди.
Вот он - след невыученного урока. Повторяет лишь "Мамочка, не уходи!"