Всего советского натура
Проникла даже в лагеря;
Сама советская культура
Сюда подсажена не зря.
Дано ей тайное заданье
Нас не гармонией пытать,
А в нашем перевоспитанье
Участье с карой сочетать.
Здесь клуб-столовая со сценой,
Приличный занавес висит,
И жизни истинной бесценной
Лишь декорация стоит.
Стон пианино сквозь решётки,
Зато за сценой может зек
Гражданские напялить шмотки
И выглядеть, как человек,
Хотя бы просто, как вольняшка,
Франтит – ведь надо ж, повезло!
Да вот острижен-то, бежняжка,
Он, Агнец Божий, наголо…
И есть ещё один могучий
Объект культуры: ровно в ряд
Здесь над запреткою колючей
Рты-репродукторы гремят.
Но не всё время – временами
Они тревожат наш острог,
Когда, как бы вися над нами,
Начальник учит нас, как бог,
Читая нам постановленья,
О том, что свыше решено,
Как стать на путь нам исправленья,
Что нам ещё запрещено.
Но в день воскресный тренировка
Была. Ребята, горячи,
Мне били по воротам ловко,
Но ловко я ловил мячи.
В тот век футбольный, уж забытый,
Не очень стали бы хвалить
Меня за мяч вперёд отбитый:
Соперник мог его добить!
А нынче ты отбил и – мило
Тебя хвалить готов любой…
Но голос вдруг «O sole mio!..»
Сковал нас цепью золотой.
Мы все застыли, онемели,
Все превратились в чуткий слух,
Как будто в небе, в самом деле,
Стал чудным звуком горний дух.
Он был неслыханной окраски,
Высокий, звонкий, но грудной,
Слиянье мужества и ласки,
Земной любви и неземной.
«Кто пел?» – я всё гадал, смущённый,
Задачи той не одолев…
«Пел, – объявили, – заключённый
Новоприбывший Шефер Лев».
Я, бросив мяч, помчался к Лёве
И удивление ему
Я выразил в одном лишь слове
Красноречивом: «Почему?»
Ну почему он скрыл такое
Своё уменье? Мы ж друзья!
Ведь он же горло золотое
Не умыкнул у соловья!
И он мне рассказал печально,
Что петь учился много лет,
Но знал при этом изначально:
Пути ему на сцену нет.
Ведь он горбат, а любят стройных,
Хоть безголосых в этот век.
И внешне выглядеть достойно
Советский должен человек!..
Я смолк в печали вместе с Лёвой…
Печаль – талантливых удел.
Потом не раз он в клуб-столовой
Со сцены соловьём звенел.
И зеки самой разной масти
Ему, хоть он горбун-еврей,
За звук, преображённый в счастье,
Дарили часть души своей.
Их всех соединял Создатель,
Все самых добрых, самых злых,
И плакал полицай-каратель,
И не стыдился слёз своих:
«Как соловей, жидёнок, стерва,
Поёт, ну просто нету сил!
Из всех жидов я в сорок первом
Его б последним придушил».
22 апреля 2018 г.
Москва, больница.
(последняя строфа) и
25 апреля 2018 г.
(22:09).
Москва.