М. сидела и отдыхала.
Вполне возможно, что эта женщина к тридцати пяти годам будет не очень уж так, чтобы совсем, но, в смысле, недурно.
Волосы. Лицо. Губы.
У нее будет свой, приличный мужчина.
Бывало, он будет прибегать чуть пораньше с галер и, скидывая в прихожей одежду, орать во все горло: «Любимая, готова ли ты утешить благоверного своего? Готова ли?»
Можно даже будет устраивать невинные оргии. Легкие. С какими-нибудь нейтральными продуктами. Например, с майонезом. Разве это оргия?
Предположим, она ела другую еду, похлеще майонеза. Она ела всякое. Много хорошей пищи.
Между тем незаметно наступил вечер. Уставшие за день птицы заняли на ветках свои места.
М. была спокойна.
Вдруг, со стороны железнодорожного вокзала по направлению к областной больнице, нарушая ПДД, подъехал старый автомобиль грязно-серого цвета.
Остановившись напротив М., он заглох.
За рулем автомобиля М. опознала ранее знакомого ей по другим делам небезысвестного Р., который в повседневной жизни позиционировал себя радикальным панком. Сейчас он был явно нетрезв.
М. встала и подошла к нему. Прошло несколько томительных неприятных секунд. Через запотевшую лобовуху колымаги было видно, как панк лихорадочно что-то вспоминает.
– Ты договорился с ним? – медленно спросила его М.
Панк, хоть и опустил стекло, по какой-то причине не услышал вопроса. Возможно, из-за проехавшего мимо трамвая. Поэтому М. пришлось его повторить.
Панк утвердительно кивнул раскрашенной головой.
– Когда он будет нас ждать? – методично продолжила свой допрос М.
Панк жестом показал, что сейчас.
Дщ М. обошла автомобиль и залезла на пассажирское сиденье. Проделала это она довольно грациозно. Во всяком случае, со стороны все это выглядело весьма эффектно.
Они тронулись в путь. Так как автомобиль был старый, а дорога – плохая, панк с трудом контролировал управление.
Проехали улицу Красных мадьяр. Пересекли мост. Через какое-то время оказались в промышленной зоне.
Миновали элеватор. Кондитерскую фабрику. Радиозавод. Чулочно-носочный комбинат. Свинокомплекс.
Еще через какое-то время свет желтых фар на фоне котельной из бурого кирпича выхватил одинокого хрупкого металлиста в черной и (не по размеру) большой косухе. Автомобиль остановился, при этом его двигатель вновь заглох.
М. вышла из него, но панк с этим как-то не торопился. Взвесив все «за» и «против», он решил остаться внутри.
Металлист испепеляюще посмотрел на панка. Затем перевел взгляд на на М. Потом снова на панка. Опять на М.
Ничто в мире в эту минуту не нарушало благословенную тишину.
Поссорились, мрачно заключил металлист.
Но как они могли поссориться?
Хороший вопрос.
Металлист был явно озадачен.
Это уже через край.
Страсть. Это она виновата.
Я думал, что любовь. Но это не так. Совсем не так. Любовь ни в чем не виновата. Это страсть. Это все она виновата.
Если бы я не втрескался в эту сучку, то не слетел бы с катушек. Отлично помню этот момент. Завернул голову так, что чуть шею не свернул.
Об М. можно было думать часами. Но об М. можно было только думать. Потрогать М. не было никакой возможности.
Не было на свете той силы, которая заставила бы металлиста подойти к М. и прикоснуться к ней.
Однако, не было и доброго металлиста, боящегося М. Был жестокий тип, который не постеснялся бы женщины и красивее, чем М.
Буквально в следующее мгновение металлист изменился в лице. Ухмыльнулся и спросил у М. разрешения снять ее. Да, ты не ослышалась. Хочу с тобой побаловаться.
Ты – великолепна. Ты – чудо.
Я люблю тебя, М.
Я тебя обожаю.
Неожиданно восхитительное видение исчезло.
Металлист (а по совместительству, еще и подающий надежды молодой художник) находился в свой комнате, на улице Польских повстанцев.
Он стоял у дешевого мольберта, на котором находился весьма реалистичный портрет молодой женщины с грудью третьего размера. Впрочем, это мог быть и второй размер – специалистом в данной области металлист не являлся.
Слеза катилась по его небритой правой щеке.
За окном гудела веселая, злая жизнь.
Прогрохотал трамвай, пролетел самолет.
Я не могу без тебя, М., шепнул new Пигмалион.
Не могу.