Кривозубые крючья впивались в борта.
Шли ребята отчаянно на абордаж.
Пала мачта, поломан рангоут.
Но возьмем этот дьявольский город!
Мы сквозь строй пробивались чужих кораблей.
Паруса кораблей были снега белей.
Почернели от гари и дыма,
В них снаряды проделали дыры.
Мы в уютную гавань под вечер вошли.
Тут же выход отрезали нам корабли.
Видишь, встали фрегаты у мола.
Взять измором хотят нас, уморы!
Тянет мангровой гнилью с антильских болот.
Дышит в спину чужой, неприятельский флот.
Реет весело череп зубастый,
Ухмыляясь оскаленной пастью.
Жил народ, веселясь, набивая карман.
Получай! Развернулась внезапно корма.
Бортовые орудия, целься,
Злому городу в самое сердце!
Просвистело ядро. Сразу паника, гвалт!
Башня ратуши срублена как голова.
Встрепенулись и птицы над молом,
Над скалой, бесприютной и голой.
Губернатор в карете покинул дворец.
Сразу видно, что он не герой, не борец.
В страхе колокол бился церковный,
И в собор поспешил люд греховный.
Запылает базар, следом зданье казарм.
Пусть полезут на лоб генерала глаза.
В губернаторском доме шикарном
Наш снаряд разбивает люкарну.
В нас палил канонир с бастионной стены.
Не попал! На плантации вспыхнул тростник.
Сбив оковы, рабы разбежались.
Гасиенда горит – эка жалость!
Пусть поймают меня, на галере сгноят,
Сдавит шею мою корабельный канат,
Пусть подвесят на крюк абордажный,
Но сожжем этот город продажный.