Здравствуй, Лёка!
Ты не пишешь и рекомендуешь мне не писать. Я и так было внял твоему совету, но вот уже двадцать дней прошло в ожидании, а поговорить с тобой так хочется! Я пишу письма, ставлю на них числа, вкладываю в конверт и жду только сигнала от тебя на отправку.
Как-то ты там справляешься со своими недугами? Мне очень стыдно за себя перед тобой, ведь я только заражаю тебя упадничеством и ничем не могу помочь… Мысли о тебе противоречивы: неверие точит веру, иногда хочется, чтобы ты замолчала вовсе. Может, это от жары, размягчающей мозг? Во всяком случае, при приступах, в самом их начале, бегу искать спасения к Володькам.
Электрик — юморист. У него богатый голос и яркие жесты. Улыбка на его правильном румяном лице — как музыкальное озарение к рассказу! А рассказы захватывают: весе-лые, яркие рассказы, замечательные выдумки с электричеством, шалопайство, волокитство и пьянство, возводимые если не добродетель, то в общественную неизбежность. И всё — с легкостью, смаху, не оглядываясь на общественное мнение. Так что начинаю находить в своем воспитании изъяны и думаю, не начать ли такую жизнь на гражданке. Ведь это необходимо, чтобы приобрести «нахрапные» качества Гребера.
Радиомастер серьезней всех троих. Он считает, что человек не должен ставить себе малых и легкодостижимых целей, которые приносят мещанское благополучие и комфорт.
Кредо электрика же: «Человек должен хотя бы полжизни пользоваться произведенными благами», совмещать то и другое не по ему. Словом, как куртизанка Евфрасия в «Шагреневой коже» — мол, поделю жизнь на две части: первую — несомненно веселую и беззаботную, вторую — горькую, старческую, где-нибудь в больнице, тогда, мол, и настрадаюсь вволю.
Баянист считает, что после труда каждодневного человек должен делать всё, а не только учиться и жить искусством, отдыхать в искусстве: «захотел я сегодня в кино сходить — сходил, а завтра в ресторан завалюсь!».
Эти двое (с электриком) говорят: «Пожить бы тебе, брат, с нами!». И хоть их доводы меня не повергают во прах, однако я вижу, что они в состоянии сделать много больше, чем я, для своих любимых. Потом, у них все так легко и чисто впереди — топай себе в будущее! Вот и сошелся с ними, уважаю, хотя знаю, в ответ равного они ко мне не испытывают. Не в претензии, ведь они работяги с головами и болтовня для них — нуль.
Служба ткнула меня носом в истину: требовать внимания к себе без заслуг — удел выскочек с верхушечной интеллигентской эрудицией. Помню, как обижался первые дни на однополчан, что равнодушны к моей персоне, не разевают рты от моей начитанности, не восхищаются моими спорами, а злятся и всегда считают неправым.
«Эк, какие олухи!», — думал и писал я в то время, сиречь на первом году. «Знать» и «помнить» — чертовски малозначительны против «уметь». «Надо щупать», по словам Вовки Ермакова, электрика. «Вот ты пощупал машину — не понравилось. Пощупал электричество — нравится. Лезь в него с руками. Вот Вовка пощупал токарный станок, думал сначала, что лучше этого станка нет ничего. Потом раз на-ткнулся на радио — и готово! Судьба!».
Ясно, что пока я не достигну чего-либо ощутимого, я не сделаю никаких шагов для завоевания любви. Не имея ничего, надо хоть что-то положить к ногам. А в кои веки это еще будет! Так ждать, без перспектив, никто не согласится: кому охота помирать старой девой, дожидаясь, когда же выхолощенный герой поднатужится.
Лёка! Что, по-твоему, сквозит в моих словах? Больше я смеюсь над собой, чем плачу, а ты огорчаешься!
Второй час ночи, Ленок. Только что мы с Вовкой Ермаковым, моим русским негром, искупались в костюмах Адама (до схождения оного на Землю) под литовской Селеной. Володька пошел пытаться заснуть, так как он вернулся из госпиталя, где некая «врачесса» признала необходимым положить его на месяц-другой. Он же надеется распроститься с армией, посему и волнение.
Ёлка, — так звала тебя А.И.* на Сахалине — пишу так много о Вовках, ибо сейчас они — всё для меня, почти вся моя внешняя жизнь. Баянист Карлов едет завтра на гауптвахту в тот же Вильнюс за перепалку с одним четырехзвездным пнём. Мера эта ему только для общественности, ибо он зело грешен есть и не наказать его за весь список грехов — грешно. Полку, особливо офицерским женам, он нужен как единственная долговременная музыкальная передвижка, а потом — столп его незави-симости — огромный талантище быть со всеми запанибрата.
Вот и всё за отчетный период. Сейчас я представляю тебя едущей в пыльном и жарком вагоне и зевающей у окна. Впрочем, это не типично. Конечно, же ты разговариваешь с каким-нибудь почтенным пассажиром на любую навязанную им тему. Ведь ты так любезна!
Пока до свидания! В июле ты не смогла. Что ж, будем ждать в следующем июле!
22—25.7.
Поскорей обретай себя на новом месте!
Пабраде.
* А.И. - инициалы усыновившей меня подруги моей умершей матери.