а сто дней назад, сестрица, мы с тобой были детьми,
верили в сказки, слушали песни и ничего не просили взаймы,
и не жили взаймы, лес был нам домом, небо отрадой, зимы свободой с россыпью жгучей, крахмальной канвы снега белого, и от лап теплых цепью следы простирались, тянулись вдаль, матерь-волчица пела нам про февраль, про теплый и сладкий май, и говорила, на тропы людей, дочь моя, никогда, слышишь меня, не ступай.
знаешь, сестрица, из нас двоих ты баловница, но ослушалась матерь-волчицу именно я, теперь мне не мять лапой пушистой мох золотистый и не слышать отцовского клича, только громкий собачий лай, и кровь стынет в жилах, когда понимаю, что не дожила волчий свой век - теперь я вовсе не лютый зверь, но и не полностью человек, - застряла где-то посередине, а все потому, что нарушила крепкий запрет, которым матерь-волчица давала напиться, чтоб уберечь нас от горестных, темных бед.
знаешь, сестрица, я не влюбилась, а если влюбилась, то в сем нету его вины, мне бы вернуться и ощутиться леса ребенком, проведать все знакомые древа и серые валуны, знаешь, сестрица, не в красивом охотнике дело, а в прелести той, непознанной стороны, веришь, сестрица, встать бы с отцом нашим рядом, луну белоликую позвать нашей знакомой песней, с диким, полным отчаяния взглядом, да испросить у матери нашей волчицы прощения.
мне ведь, сестрица, так хочется воротиться,
в шкуру волчую вновь нарядиться
и помолиться нашим волчьим богам.