О чём молчал старый дневник

            
                В серці думки непрохані...
                Вірю навічно в тебе.
                В. Гончаренко               

О Валерии Гончаренко написано много. И я, многократно рассказывая о «Бригантине», по существу, говорила о нём: эти понятия  - Гончаренко и «Бригантина» – для меня тождественны.
Впервые увидела Валерия в областной библиотеке им. Крупской на открытии недели детской книги. Из моего дневника 1963 года (24 марта):

Библиотекарь говорила банальности о о значении книги в нашей жизни: «Книга – друг человека» и т.п. После выступили члены клуба любителей поэзии. Настоящие современные поэты, вроде Евтушенко.
 (Но это, наверное, гипербола).

Далее, описывая членов клуба, отметив Колю Микитенко («с внешностью Паганеля») и «законную девчонку» Зою Грицаенко, я перехожу к характеристике «руководителей клуба»:

Валерий Гончаренко и Вадим Гребенюк – молодые парни, что называется, «золотая молодёжь». Двадцатилетние, красивые, элегантные, чертовски симпатичные!

         Одетый «с иголочки» Гончаренко никак не вяжется у меня с его рабочей профессией, отсюда и запись:

Работая на стройке, наверное, кирпичей не носит:
«Будова – моя держава./Я – президент цеглин».

Влюбленно описывая весёлые глаза Вадима, я всё же отдаю дань справедливости:
        Валерий достоин более высоких фраз,
а 1-го сентября напишу:
        Валерка – светлая личность, не то, что Вадька.

Должна отметить, что наряду с «Валеркой» в дневнике на равных употребляется также «Валера», «Валерий» и даже «Валесик» (но это уже о другом герое). В тот же день и я описала знаменитый «исподлобный» взгляд Гончаренко, но в отличии от других (например, у Каминского в повести «Самое время» он –«довольно нахальный»), у меня он – «чудный улыбающийся взгляд». И далее: «Валерий сидел напротив меня, и я не преминула взглянуть на него раз десять, пока не встретилась с его изучающим взглядом. Видимо, у него моя привычка – наблюдать за присутствующими».
Через месяц, в день рождения Гончаренко (23.04.) я напишу: «Он родился в один день с Шекспиром, чем очень гордится». Видимо, именно с этой записи и я стала гордиться тем, что родилась в один день с Маяковским, Позже, в июле, клуб отметит эту дату – 70-летие поэта Революции, а заодно и моё 17-летие.  (Незадолго до этого, в мае, с подачи Юры Каминского, я впервые прочла «Облако в штанах», «Про это» - всего раннего Маяковского и была в ударе. Позже, через пару лет, такое же потрясение я испытаю, когда открою для себя Пастернака и Цветаевe).
Но самое главное, что связано у меня с Валерием  в далёком 1963-м  – это июньская поездка в Канев. Казалось верхом романтики ночевать на Днепре на уютном теплоходике, пришвартованном к дебаркадеру. Но мы предпочли ему ночь на Чернечьей горе -  незабываемая ночная вылазка к памятнику Тараса Шевченко, у подножия которого  Гончаренко читал стихи Кобзаря. Бесподобно, артистично, профессионально! (У меня возникает параллель уже из 1975 года: Евгений Евтушенко на автомобиле приезжает в Шахматово и, вскочив на камень, обозначающий местонахождение сгоревшей блоковской усадьбы, читает нам  стихи Блока!).
Валеркино выступление и ночь на Днепре затмили мне остальное. Я вовсе не помню посещение музея Шевченко и, прочтя в «Прапорі юності» (13.02.1966) о том, что «гуртківці подарували музею альбом власних віршів, я усомнилась в этом (да не было у нас таких стихов, разве что  Гончаренко смог  бы написать). Но оказалось, мы всё же дарили свои стихи (скорее всего – копию своего «бессмертного» альбома). Тому свидетельство –
вовремя оказавшаяся под рукой тоненькая тетрадка, подписанная мной, как «Школьная проза», а там  - черновик сентябрьского сочинения на тему «Как я провёл лето» (на английском – «My Summer Holydays»), где среди школьного примитива и ошибок, есть и  такой абзац: «I spent the summer well. Our literature club went to Kanev.  We present our poems and storys to the museum of Шевченко”. Стало быть, всё-таки дарили! Жаль, не сохранились фотографии той поездки, не нашёлся и её фотограф – Шурочка Островская.
Следующий, 1964, год подарил нам Федерико Гарсиа Лорку в переводах Овадия Савича, а Валерий для большинства из нас открыл раннего Павла Тычину. Как проникновенно он читал его «Сонячні кларнети» на нашей встрече  в 11-й школе: «О, люба Інно, ніжна Інно!.. Я сам … сніги, сніги…» - незабываемо! Не забывается и наше октябрьское выступление  в только что открытом кафе «Юность», называемом в народе «Аквариумом». Помнятся даже такое развеселившее всех событие  – Гончаренко обрился налысо (на спор с Гребенюком). Этот факт застрял не только в нашей памяти, но остался и на страницах дневника Лидочки Гребенюк, а также отдельным фото  с дарственной надписью через весь снимок; «Вадімові Гребенюку від Валерія Гончаренка. Кіровоград. 1964». Вот оно – это фото!
Вскоре  мои новые харьковские впечатления оттеснили воспоминания о кировоградской «Бригантине». Приезжая домой на каникулы, я разрывалась между двумя библиотеками – любимой юношеской и областной, великолепная лепнина которой вынуждала предпочесть именно её читальный зал, не  позволяя уйти из этого книжного царства. Именно здесь, а не в Харькове и не в московской Ленинке (позже) я прилежно и терпеливо конспектировала Пастернака и Цветаеву – синие тома Большой серии Библиотеки поэта, только что вышедшие в свет к несказанной радости советского читателя. За этим занятием и застал меня Гончаренко, возбуждённо подлетевший ко мне: «Танько, я щойно книжку видав! – и швырнул на мой стол экземпляр «Червоного Волосожара» - по мне, так он и есть  лучшей книгой Валерия, где каждое стихотворение – жемчужина. А ведь каждое из них была написана в пору «Бригантины» и впервые читалась на её заседаниях, вписывалась в наш альбом лучших стихотворений. Так, первого сентября я в дневнике (в своём, а не «бригантиновском» - и такие велись, но не сохранились) я пишу о том, что «влюбилась в Валеркино «Тобі» (имеется ввиду стихотворение «В серці думки непрохані./Вірю навічно в тебе»). Но вот другое стихотворение того же  1963 года.

       В коханні

Серце неточним компасом
П.лута добро і зло.
В коханні мені, як в космосі,
Незвично завжди було.
Задимлений папіросами,
В ошийнику злої ласки я,
Очі тугими косами
Зав'язую, як пов'язкою.
Ночі тугі, кудлаті
Снами малюють стіни.
З білого поля плаття
Зриваю ромашки сині.
Квилять уста фарбовані
З наївних моїх рядків.
Мрії, як репресовані –
За гратами почуттів.
Хтось ходить по місту павою,
Все чисто про мене зна.
В коханні я мілко плаваю,
А все ж не дістану дна.

Я призадумалась, почему же оно, столь любимое мной, не вошло в сборник «Червоний Волосожар». Слабее других? Или из мужского самолюбия, не желающего принять свою несостоятельность в любви? Надо признать -  в личной жизни Валерию не повезло. (А кто из поэтов счастлив в любви? Были бы счастливы – не писали бы!). Жизнь развела его с Ольгой Хаменушко, единственной любовью его жизни. Другой женщины, равной ей по масштабу личности, красоте и образованности он не смог найти (и не мог найти такую в принципе!).  Оба брака не заладились. (Неудивительно – зачастую поэты – неверные мужья и  плохие отцы). А это сказывалось на творчестве, приводило к депрессии, требующей допинга для возвращения к нормальной жизни.
Вернувшись в 1978 году в Кировоград, я не стала ходить в «Сівач», очередную литстудию Гончаренко, хотя он активно приглашал меня и даже обижался на моё уклонение от знакомства с  «сівачами». Не то, чтобы я была столь избалована культурной жизнью Москвы, встречами «вживую» с кумирами нашей юности, другими известными советскими поэтами, - скорее всего, я увлеклась освоением гигиены питания, своей новой профессией, и на другое меня уже не хватало. Свой поэтический голод заглушила, открыв на работе, при областной санэпидэмстанции («не отходя от станка») очередной Клуб поэзии (просветительский), позже описав его работу в «Моём служебном романе» (2013), а отпуска мои были сплошными литературными экскурсиями по всему бывшему Союзу. Да, до «Сівача» я так и не дошла, но со  многими его поэтами  знакома и ценю их творчество. Это Валера Сиднин и Саша Косенко, Петя Селецкий и Женя Железняков, два Сергея – Хлустиков и Колесников, две Ларисы – Ермакова и Калюжная; поэт-песенник Олег Попов и поэт-юморист  Борис Ревчун. И, конечно же, Оля Хаменушко, с которой я крепко дружу, но расстояние не позволяет часто встречаться.
      А с Валерой я продолжала встречаться. Почти ежедневно. И объясняется это просто -  наши маршруты пересекались. Вечером, после работы мы шли навстречу друг другу (я - из санстанции, он – из «Молодого коммунара») и неизменно встречались на улице Пушкина. Как правило, встречи были короткими: дружески обнявшись и обменявшись парочкой ироничных шпилек в адрес друг друга, мы с улыбкой расставались. В конце мая  2000 года стояли дольше обычного – Валерка с гордостью рассказывал о выходе «Парада химер». Я похвалила яркое, запоминающееся название книги. А через несколько дней случилась встреча, оказавшаяся последней.  Я, гордясь своей просторной квартирой, вдруг предложила ему – встретиться всей «Бригантиной», собравшись у меня дома. Он с радостью согласился. Через день его не стало. Жаль, о его уходе узнала только через неделю. Первое, о чём я подумала – его смерть могла быть реакцией на нашу встречу: нахлынули вспоминания, разволновался-расстроился, сосуды не выдержали - инсульт. Так ли это было, не знаю, но почувствовала себя виноватой.  Мы все в той или иной степени виноваты перед ним  - не уберегли самый яркий поэтический талант Кировоградщины, который мечтал лишь об одном:

Бути променем чи краплиною,
Лиш світитися Україною.

Украиной, которая, надеюсь, не забудет своего Поэта.