Дверь распахнулась, пригласили
Открылся взору кабинет
Такой помпезный, в нём не били
Но источал он столько бед
И от испуга, чуть сутулясь
На трудно гнувшихся ногах
От света яркого, прищурясь
Не ожидая личных благ
Но всё же, так, молодцевато
Он замер «Смирно» бросив взгляд
И доложил витиевато
Таков был воинский обряд
Не зря, вошедший, распинался
Ведь перед ним сидел Ежов
Как мало тех, кто не боялся
Когда на вид он был суров
Один лишь взгляд, судьба ломалась
На север ехал, повезло
Но перед этим, так досталось
Что десять лет, совсем не зло
А сколько тех, молили Бога
Чтоб получить бы пулю в лоб
Что б эта страшная дорога
Его свела скорее в гроб
Ежов, довольно симпатичный
К тому же он недурно пел
А рост, не очень был приличный
Сто пятьдесят один; пострел!
Начальных классов, не освоил
Да в те года, он не один
Писал, читал, карьеру строил
Притом достиг таких вершин!
Он секретарь Ц.К.! Конечно.
И возглавляет Парт контроль
Вот поздравляют все сердечно
Он маршал стал, и то не роль.
Своею памятью блистая
Сказал, «послушай, Шустряков
Задача сложная такая
Сюжет событий явно нов
Но вот тебе я доверяю
И ты меня не подведёшь
Тебя я старшим назначаю
Врагов народа повезёшь
В конце пути их сдашь по списку
Смотри, чтоб всё без падежа*
Иначе сделаю сосиску
Одна останется душа!»
«Ты, Шустряков, конечно главный
И вот тебе положен зам!»
(Ежов вдруг сделал ход нежданный)
«И зама, выберешь ты сам
Пуд соли съесть с ним не успеешь
Но всё равно, далёк ваш путь
В дороге, явно попотеешь
Всю службу вам в двоим тянуть
В вагоне будет вам каюта
И вход и выход, через вас
Всё не для вашего уюта
Чтоб не спускали с них вы глаз»
«В конце пути, другая группа
В Москву троцкистов привезёшь
Напоминаю вновь, без трупа!
А то костей не соберёшь.
Вагон-теплушка в эшелоне
Ни с кем в контакты не вступать
А статус ваш, «В особой зоне»
Чужих в теплушку не впускать!»
Качнулась влево, вправо, люстра
Сверкнул улыбкою Ежов
То каблуками щёлкнул шустро
Весьма польщённый Шустряков
По списку двадцать два троцкиста
В вагон-теплушку он принял
Известных, в прошлом, активиста
Любой сейчас ничтожно мал
Они с полгода под арестом
Лишь кожа, кости, да душа
Казались нары, Эверестом
Полезли, к отдыху спеша
Ведь многодневные допросы
Когда день, ночь; пойми без сна
И бесконечные вопросы….
Всё позади, теперь весна!
Помощник рядом суетился
Проворен парень и смышлён
Незаменимым быть стремился
Заметно внешне, что силён
Он в обстановке разобрался
Едва сказал всё Шустряков
И как-то тонко улыбался
Когда грузил поленья дров
Сомненья нет, что он гордился
А ведь конвойных был отряд
На нём лишь взгляд остановился
И он теперь ни клят не мят
«Ну, всё! Поехали, Романов!
Ишь ты! Фамилия, прям царь
Смотри, в пути, чтоб без обманов
И помни, ехать нам без краль
За контру, мы с тобой в ответе
У нас совместный рацион
Одна жратва для них; при свете»….
Стал Шустрякова строже тон
«Не до побега им, по виду
Но помни, каждый здесь троцкист
Мы нанесём себе обиду
Коль здесь отыщется артист!»
И эшелон по рельсам мчится
Свой путь он держит на восток
Клубами чёрный дым стремится
Вверх уносил его поток
Большие станции минуя
Как уж, невидимо скользил
И про секретность, помянуя
Гудком он город не будил
Водою сразу заполнялся
Чтоб не привлечь ненужный взор
Вагон какой-то, отцеплялся
Но всё скрывал большой забор
Конвой не сильно напрягался
И днём в теплушке, полумрак
Там каждый контрик, отсыпался
Теперь казалась жизнь «ничтяк»
Для них варил Романов кашу
(Он мясом их не тяготил)
Два раза в день «ах мать бы вашу!»
И каждый чай два раза пил.
Сам Шустряков ел лишь тушёнку
Романов каши мог черпнуть
Делили поровну сгущёнку
Старались, что бы ни икнуть
Да! Служба шла у них недурно
Но неприятность в сутки раз
У них была параша-урна
А выносить! Тут глаз, да глаз!
Беда настигла их без спроса
Вот раньше, думал Шустряков
«Не подточил комар и носа
Всё гладко шло, без дураков!»
Сегодня утром кто-то сглазил
Конвойный с кашей нёс котёл
А Михельсон, что сверху, слазил
Внезапно грохнулся на пол
И на глазах, лицом чернея
Нелепо ноги протянул
«Что за нелепая затея!?»
Сапог в плечо его толкнул
То Шустряков, что силы, рявкнул
Романов веко оттянул
«Мой командир! Дык он ведь крякнул
Держу пари, навек заснул!»
И Шустряков стал мокрым сразу
Притом, к тому же и вспотел
Он, с малых лет, того, ни разу
Бог миловал от страшных дел
Он вспомнил маршала Ежова
Слова, «костей не соберёшь!»
Уже в лицо, толкает снова
«Чего ты контра не встаёшь!?»
Шагнул, шатаясь, словно пьяный
И грузно сел в свою кровать
«Со мной что сделал, окаянный!
Беззвучно принялся рыдать
Романов тело деловито
К параше ближе оттащил
И так, не очень чтоб сердито
Всех пшённой кашей угостил
Мелькнула мысль и засела
«Что трибунал старшого ждёт»
«Тогда и он,» подумал смело
«На повышение пойдёт!»
«Мне помирать, конечно, рано!»
Собрался с духом, Шустряков
Замысловато, очень бранно
Сказал он много нужных слов.
«С субординации начну ка!»
«Романов, шагом марш ко мне!»
«Я виду, скалишь зубы, сука!
О чём мечтаешь, как во сне!»
Мечтать не вредно, знай и меру!
Предупредить хочу тебя
И над тобой сгущу я сферу,
Лишь правду, чистую, любя!»
!Пусть из досье, но что-то знаю.
Я в нём читал, ты не пушист!
Писал в газеты, понимаю,
Что ты тогда был так речист.
Ты шевельни сейчас мозгою,
Чтоб Михельсон считался жив
Доволен буду я тобою,
Но чтобы не был это миф.
И всё в серьёз, без прибаутки
Поверить, чтобы мог любой.
На всё даю тебе я сутки,
Или простишься с головой!»
Конца и края нет Союзу….
Который день мчит эшелон.
И труп, ненужный, как обузу,
Свалили ночью, под уклон.
Везти его; чтоб сдать по списку,
Конечный пункт, такая даль.
Подвергнешь всех, в жару и риску,
Но больше всех, себя так жаль!
Ведь будет он неузнаваем.
Что скажут там, в конце пути,
«Такого мы, не принимаем!»….
Решили дальше не везти.
«Ну, что придумал, друг Романов?»
Так Шустряков решил польстить,
«Как избежать нам всех капканов
И чтоб горючих слёз не лить!»
«Я по глазам твоим читаю,
Что у тебя ответа нет.
Ты не на зло, я понимаю,
И не сочти слова за бред,
Ты протяни мне руку! Живо!
Наручник на руку надел.
Другой наручник, так игриво,
К кроватной спинке, и запел.
«Итак, служивый друг Ромашка,
Не смог вот ты, придумал я.
Ты Михельсон теперь, букашка!
(Ведь умереть ему нельзя)
Он был с залысиной, побрею!
С горбинкой нос, прикладом дам!
Он худ, так голодом сумею,
Чтоб скинул сорок килограмм!
А где-то сдесь его одёжка.
Я знал, зачем её хранить,
Ещё мала. Пройдёт, немножко
Схудаешь, сможешь проскочить!»
«Ты Михельсон! Привыкнуть надо!
И отвечать всем, «Точно так!»
Добавь уверенного взгляда
Чреват последствиями брак.
Куда исчез, вот тот Романов?
Он контре думал, как бежать….
Предатель, страшных был изъянов,
Пришлось в упор в него стрелять!
И вот, чтоб не было сюрпризом,
Ты Михельсон! Не отрицать!
В конце, прикладом, словно призом,
Тебя придётся награждать!»
Навек забудешь, кто Романов,
И точно так, кто Михельсон.
А память будет средь туманов,
Поди, пойми; где явь, где сон.
Ведь у тебя всего десятка….
Вдруг в повара ты попадёшь!
Мы скажем так, и там не сладко,
Но в тундре, быстро пропадёшь!»
Ну, Михельсон, спокойной ночи!.
Тебе придётся стоя спать,
И как грустны вдруг стали очи,
Ты думай, завтра что сказать!»
Вагон трясло; то вправо, влево.
Под полом слышен стук колёс.
Стоял в тоске Романов Сева,
Но время мало, не до слёз.
Крутил мозгами он усердно
Ведь так ему хотелось жить.
Не кандалы б, исчез бесследно
И Михельсоном мог не бытья.
Далёкий робкий лучик солнца,
Земной поверхности достиг
Вдруг заглянул в вагон; в оконце
И осенило Севу в миг.
А Шустряков уже проснулся.
О! хлещет радость, через кра!
Слегка притворно, улыбнулся
«Давай придумщик, излагай!»
«Мой командир, твой план отличный
Вот если чуть бы изменить….
Свой вклад и я внесу свой личный!»
И он разматывает нить.
«Я остаюсь, как был Романов!
А Михельсона мы найдём.
Их сколько бегает баранов.
..
Раскроем дверь вагона шире.
Свершает поезд тихий ход,
Прицельный взгляд, совсем как в тире,
Идёт мужик, раскрывши рот.
Его хватаем мы за шкирку
И с божьей помощью, рывок,
Что б не кричал, то в пасть подтирку
И под дыхалку, в каждый бок.
Мгновенье, двери на запоре!
Мужик в наручниках висит
Он как собака на заборе,
Придёт в себя и заскулит.
Поднимет шум, то к стенке сразу!
Вы прочитаете приказ,
Его, троцкистскую заразу
Отметим пулей между глаз.
Стрелять, конечно, не придётся,
Возьмём винтовкой на испуг.
Сперва в истерике побьётся,
Со временем замкнётся круг.
А мы, тем временем беседы.
Их тумаками всё крепить,
Что это всё ещё не беды
И не давать ни жрать, ни пить.
Искать его никто не будет
Сбег, алименты не платить.
А кто-то мудро и рассудит
В Москву уехал, чтоб вредить.
Улыбкой оба засветились.
Сначала, правда, Шустряков.
Ведь в унисон их мысли лились,
И вот, Романов без оков.
Где эшелон, вдруг замедлялся.
Один из них в окно смотрел.
Фигура чья-то, напрягался!
Нет, не достать, не тот предел.
Уже заметно вечерело.
Мужик с путями рядом брёл
Прикинул скорость, можно смело,
Шепнул Романов, «вот орёл!»
Раздвинув дверь гостеприимно,
Нагнувшись ниже, кто как мог.
Синхронно оба и активно,
Рывок! И вот «орёл» у ног.
Наркоза нет у них с собою,
Пришлось поленом оглушить.
Мгновенье, двери за скобою
Давай в купе орла тащить.
При свете лампы, созерцали.
Лежал, приличных лет, узбек
И не подумавши, заржали,
Забыв, что страшный ныне век!
Внезапно, оба замолчали….
Сошла улыбка вдруг «на нет»
Ещё мгновенье, и в печали
В глазах у них стал меркнуть свет.
Их мат, синхронно и активно,
Летел как страшная гроза,
Что машинист вдруг инстинктивно
Чуть не нажал на тормоза!
Халат, штаны, и тюбетейка
И как теперь им дальше быть?
Увы! Захлопнулась лазейка
Они готовы были выть!
Ведь им, узбека за еврея,
По документам надо сдать
И вот, от страха холодея,
Начали дальше размышлять.
Швырнуть назад, при малом ходе
Пускай домой идёт узбек,
Как будто всё приснилось, вроде
Пусть доживает здесь свой век.
«Ну, нет! начал своё Романов.
«Нет!, нет!» продолжил Шустряков,
«Ведь после всех Узбекистанов
Пойдёт страна сибиряков!
А поселения там редко.
Вдруг мы не сможем там словить!
Кого тогда….?» продолжил едко
«Придётся всё же застрелить?»
Поняв, в чей адрес шли угрозы,
Романов вновь отвергнет гроб.
Не нужен он, на нём и розы
И кулаком, легонько в лоб.
Ведь он нашёл своё спасенье.
Стал вдохновенно излагать,
«Сейчас отбросим всё сомненье
Ведь надо нам лишь побеждать!...
Узбека здесь мы оставляем
Пока на время, про запас!
Искать другого, продолжаем
Найдём! Тогда узбека пас!»
«У нас с тобой сложилась Лига!»
Ты ведь шельмец! Ещё каков!
И мне по нраву вся интрига!
Заржал довольный Шустряков.
С узбеком случай мы усвоим,
Начнём его дрессировать
А дальше, бдительность удвоим
Чтоб вновь в ловушку не попасть!»
И вот, халат зашевелился.
Под тюбетейкой узкий глаз
Как будто нехотя открылся,
И изумлённый слышен глас
Что говорил, не понимали
Но явно слышалось «Шайтан»!»
«Аллах!» Про это сознавали
И то, что здесь, Узбекистан.
Ему не верилось, в вагоне,
Он на полу лежал сейчас,
А рельсы цокали как кони!
Теперь второй открыл он глаз.
Но вот, в вагон он не садился.
Он помнит то, что просто шёл!
Куда –то ехать, не стремился
И вот «Селям аллейкам! Пол!
Решил покрепче помолиться.
И почему Rus xalqi , здесь.
Чтоб на восток, определиться,
Мгновенно он напрягся весь.
А Шустряков в том разобрался
Махнул туда, гда Аль Харам*
Контакт наладить он старался,
Ведь знал немного про ислам
Тот долго, тщательно молился.
И не узнав причину бед,
На русских взглядом устремился,
Пролить на всё сумеют свет.
Те , поняв взгляд, чуть улыбнулись.
Переглянулись меж собой,
Его карманов вдруг коснулись
«Не там лежит ли, паспорт твой?»
Узбек с трудом сказал «Началнык!»
В халате пачпарт нэту, йок!»
А Шустряков кивнул на чайник,
От языка узбека взмок.
С собою рядом усадили,
Вопросы стали задавать.
На пятой кружке спирту влили,
Надеясь больше так узнать.
На них смотрел он изумлённо.
Глаза лишь шире открывал
Ему понять их, так мудрёно,
Как им; его словесный шквал!
И он трещал всё без умолку
Понятно, ехать не хотел,
Он не хотел и лезть на полку,
Всё умоляюще смотрел.
Махнул Романов, мол, за мною!
А тот застыл, как истукан.
Но тряс при этом, бородою,
В кишлак хотел, не на диван.
Затрещин пара, но весомых,
Прервали сразу его речь.
Он понял, ждать не надо новых
Куда спокойней будет лечь.
Улёгся, тихо озирался,
Он посчитать людей хотел
Но на пятнадцатом сбивался
Поскольку дальше не умел.
Романов к шефу, с предложеньем
«Меня давно тоска грызёт,
Вон вдоль путей мадам шагает
Она сама к нам не придёт,
Вот нам её, под белы ручки,
Сейчас забросить бы сюда
И подзадать ей сразу взбучки
Забыла чтоб про тормоза.
А мы в пути бы, не скучали.
Кормёжки хватит на троих,
И можно пить не только чаи…..
Чего -то наш узбек затих!?
В своём он горе, неутешен.
Беззвучно он сейчас рыдал
Взгляд на конвой, стал сразу взбешен,
От неба помощи не ждал
Он очень громко что-то крикнул,
Призыв Тимуровских времён!
И на Романова вдруг прыгнул
Сам слаб, но в гневе стал силён.
Носитель царственных фамилий,
Мгновенно распластался ниц.
На нём узбек; не до идиллий
Приём не для гражданских лиц.
Снять скальп, узбек не собирался,
Или чтоб вену прокусить,
К дверной защёлке страшно рвался,
Чтоб на мгновенье чуть открыть.
Большая скорость , не помеха!
В вагоне ехать не хотел.
Родной кишлак, то было веха….
Тут Шустряков его огрел,
Прикладом вновь ему добавил
И перешёл на крик, «Басмач!»
Узбек мгновенно прыть убавил
Ему не нужен стал толмач*
Он понял всё, без перевода
Что может быть «секир башка»
У них, в Ч.К, такая мода
Не совершить ему прыжка.
«Напышут так, « папытка к бэгству!»
Ещо к земле нэ долэтышь
По самаму болному мэсту
Начнут стэлять с дверэй и крыш!»
В сознаньи улочка мелькнула,
Его родного кишлака,
Прервала дальше мысли, дуло
И мата, длинная строка.
Такие крики были часты
Конечно, смог не всё понять.
Насторожило «склеить ласты!»
Да и к чему здесь Бога мать.
Миролюбиво улыбнулся.
Развёл руками, «Пошутыл!»
И чуть не вдвое вдруг согнулся
Сапог его ударил в тыл.
Достал патрон, из револьвера,
Поднёс к узбеку, Шустряков
«Есть приговор, а вот и мера
Давай не будем делать вдов!»
«А ну, потрогай кончик пули,
Мгновенно голову пронзит
И не таких, мы всех согнули!
На небо, выдав им транзит!»
«А ты подумай, папа, мама
Да пострадает вся родня!
Их ждёт одна , большая яма
Не проживут они и дня!»
А каково верблюду будет
Да и с тоски помрёт ишак
Попытка к бегству всех погубит
Так не пытайся вновь, дурак!»
Слезу нагнала перспектива.
Пустил её дехканин вмиг
Но вот ишак, такое диво
Дехканин дёрнулся, затих.
Ведь тот был более, чем другом.
В работе, оба ишаки
И голова пошла чуть кругом,
Как будто в центре он реки.
Он постоял, ушам не веря
Такое не переживёт.
Невосполнимая потеря!
И к нарам молча он идёт.
Вот лёжа время вспоминает,
Когда по зову нужных дел
В арбе он в поле выезжает,
И всю дорогу песни пел.
Он том, как птица пролетела,
Как саксаул всегда колюч,
О том, как небо посинело,
Лежит, потерян кем-то ключ.
Ишак, случалось, подключался.
И зычным голосом, кричал
Понятно было, что старался,
И сам себе же, отвечал.
Дорога с песней, неприметна
И пусть длина; хватает слов,
Промчится время незаметно
Особо, если путь не нов.А укротители уселись.
Хлебнули что-то, но не чай
Они в пути заметно спелись
И главный будто, невзначай
«Ты предлагал словить бабёнку?»
До хруста сам напрягся весь
«В соку чтоб была, не девчонку!
Но где ж найти такую здесь?»
«Надысь, какая-то мелькнула!»
Романов сочно вдруг сказал
Её увидел, аж согнуло,
Из за узбека прозевал
«Вот та!?» и ахнул удивлённо
Его начальник, Шустряков
Я рассмотрел её подробно
Ты, как петух, ещё каков!»
Тому, лишь главное запрыгнуть
А мне, эстетику подай
Потом, конечно, легче дрыхнуть,
Мечты! Пока что, наливай!»
Романов был весьма способным.
Всегда мог поровну разлить
Был по тому, для всех удобным,
Не мог, кого-то обделить
Пусть разной ёмкости посуда,
И выпивохи разных вер
Да и сиди здесь хоть Иуда,
Для всех один был глазомер.
Вот и сейчас блеснул искусством
Ну, любо дорого, смотреть.
Тоска мелькнула в взгляде грустном
Прикинул скорость, не успеть….
Недалеко идёт красотка
Проворно ножками, топ-топ
По телу, будто бы чесотка
И сразу взмок, особо лоб.
А машинист подбросил скорость
Вблизи заметный был подъём.
«Чтоб одолела тебя хворость
Не только ночью, но и днём!»
Сказал в сердцах любитель плоти
Заметно, было, приуныл
И мысли, бывшие в полёте,
Он на еду переключил.
А поезд жертвы подбирая,
В попутных городах подряд.
Их вёз, конечно, не из рая
Но прибывал, пожалуй, в ад.
И поезд, делая зигзаги,
Уже покинул Туркестан.
Пошли леса, мосты, овраги
Пора обдумать дальше план.
И стало ясно, что узбека ,
На славянина не сменять.
Вот так ловить, не хватит века!
А на Ч.К. нельзя пенять.
Был Шустряков, почти, что в трансе
Но всё равно, кумекать мог.
Силён был ранее, в пасьянсе
От тяжких мыслей, чуть не слёг
Еврей никак не схож с узбеком.
Но повнимательней взглянуть,
Вполне похож с любым он греком
Да и язык, возможно чуть.
Стал Адамиди, Михельсоном.
А греком может стать грузин.
Ведь оба, в возрасте преклонном,
И на затылке чуть седин.
Вот так грузин, в конце что швили,
Теперь мгновенно греком стал.
И для того, его не били
Срок вдвое меньше, убеждал!
И конвоиры прибодрились
Слагалось всё ведь в пользу их
К узбеку мысли устремились
Настал тот самый тяжкий миг
Узбек не тянет на грузина!
Да их, и пьяный различит
С горбинкой нос, он не резина,
Вот пять минут узбек кричит.
Нет, из него орла не сделать.
И он не сын, Кавказских гор!
Да, что летать, не может бегать,
Не тороплив он, до сих пор.
Дошёл Романов до испарин.
Так глубоко стал мыслить он
Вдруг осенило, есть татарин,
Его поставим мы на кон.
Пусть не одна у них и вера
Не совпадают, пусть слова
По своему талдычат, серо!
Но лишь по-русски вся молва.
Романов верил в человека.
Татары славный был народ!
Они вон иго, аж три века!
В узде Россию, словно сброд.
И вот татарин, рангом выше.
Он стал зачуханный грузин
Взлетела радость, выше крыши,
Теперь сидеть не до седин!
Его недавно посадили….
Грузин пятёрку отсидел!
Так половину подарили
Татарин молодцом глядел.
Теперь узбеку что досталось?
Себя татарином считать!
Но для того, какая малость
И день и ночь про то внушать.
Татарин тот, что стал грузином,
Сказал, « Я бывший педагог!»
Из кучи дров, запасся дрыном
Узбек - татарин занемог.
Уже заучивают роли.
В жюри был главный, Шустряков1
Гогочут так, что в горле боли
Узбек, способный был улов.
Он все походы Тамерлана,
За пару дней знал на зубок.
Всегда с ним в центре каравана.
И отрастил бородки клок.
Он в роль татарина вписался.
Стал на Романова кричать!
От смеха тот, чуть …напрягался
Под глаз нанёс ему печать.
И вот тупик, здесь пункт конечный!
Кругом охрана, лай собак
Барак, Сибири символ вечный,
Баланда жидкая, как смак
Изголодавшиеся люди,
На плохо гнувшихся ногах
Еду отвыкли видеть в блюде
Да, впрочем, всех лишились благ.
Глаза, полны тоски и страха!
В лохмотьях дырки, грязь, и вши.
Боятся здесь, приклада взмаха
Всё подгоняют, поспеши!
Опустошаются вагоны.
Команды строгие летят
В колючей проволоке, зоны.
Стволы винтовок все блестят
«Налево шаг!.....,нет, не шагали,
Ведь выстрел сразу прозвучит!
Теперь все жизни сберегали
Наказ детей в ушах звучит
«Тебя мы, папа, помнить будем,
И сколько надо будем ждать!
Хоть год, хоть двадцать, не забудем.
Как жаль, о том, нельзя кричать.!»
Теперь к вагону Шустрякова,
Идёт начальство и конвой
Висит на счастье здесь подкова ,
Но Шустряков стал сам не свой.
Глаза начальства так смотрели….
Их блеск, предвестник страшных гроз
И страх, как у Ежовой двери
Готов бежать любой он кросс.
Куда угодно, пусть мелькают,
В пути барханы и леса
И горы, где снега не тают
Поднявшись прямо в небеса.
Перемахнул бы и Сахару,
Перескочил бы вброд и Нил!
Тибет легко, поддать лишь жару.
Далёкий остров был бы мил.
Не кровь бы лить, а только потом,
Притом своим, чтоб исходить
В жилье, довольствовался б гротом*
Чтоб сад большой мог посадить.
И никаких, таких. «Так точно!»
Чтоб не вправлять мозги врагам
И не бежать куда-то, срочно,
Чтоб дать кому-то по рогам!
*грот. пещера
И он вздохнул, так неприметно.
Команду «Смирно!» лихо дал,
Служил всегда он беззаветно
Но главный, вдруг ему сказал.
«Молчать, стоять, ты арестован
И сдай наган свой Шустряков!»
Он вмиг наручниками скован
«Ну, наломал ты парень дров!»
«У нас теперь Нарком сменился
И рукавиц Ежовых нет
Лаврентий Палыч *удивился
Ежов так много сделал бед
Теперь его всех помов, замов
Его любимцев, прочих лиц
От Наркомата и до храмов
Пред нами станут, только ниц!»
«Дела, Романов, принимаешь
Хотя и ты, такой же плут
Но Шустрякова лучше знаешь
Расскажешь всё, когда припрут!»
«Дык Я, (Романов извернулся.)
Могу и сразу рассказать!»
А комиссар, чуть улыбнулся
«Ну, начинай сейчас дерзать!»
«Беда случилась с Михельсоном
Совсем внезапно дуба дал!»
А Шустряков, почти со стоном
Сказал, «И вот меня ты сдал!»
*Лаврентий Палыч. Берия
А тот частил, «тогда он грека
В евреи срочно перевёл,
Искажена ведь картотека….
Замену греку он нашёл.
В лице грузина, сын Кавказа,
Сменил десятку на пять лет
Довольный ходит, вот зараза,
Осмыслить всё, какой-то бред!
Грузином стал вот тот татарин,
Лопочет, «чача и кацо!»
Подумал вдруг, теперь он барин,
Такое наглое лицо!
Затем узбека он пристроил,
Теперь татарином тот стал
Узнал про иго, спесь утроил,
Как будто сам Рязань он брал!»
Романов смолк, и стало тихо.
Начальник всё в себя вобрал
Ах! не будите лучше Лихо,
Романов зря всё рассказал!
Начальник выслушал, решает
«Ведь ценный кадр, Шустряков!»
Махнул он заму, тот снимает
И Шустряков стал без оков.
Они тепло его хранили,
Но не успели и остыть.
Тепло другого ощутили,
Пришлось Романову в них быть!
12 05 2018г