Монолог Гамлета

Виктор Ярославцев

О, бедный Йорик, королевский шут!
Желт, как песок, и гол, как шар, твой череп,
и, с челюстью отвисшей, зубы щерит, –
а из глазниц два ручейка текут.

Где твои губы? Я их целовал
так много раз, твой Гамлет, принц любезный.
Где твои шутки? Ими наповал
сражал ты всех участников трапезы.

Где милые дурачества твои?
И песни? Твоего веселья вспышки?
Их мудростью ты в душах свет творил
с личиною смешного коротышки.

Чудеснейший мой выдумщик, ты мог
так бесконечно остроумно выдать…
И подступает к горлу мне комок
от твоего теперешнего вида.

Меня носил ты в детстве на спине…
Нет ничего… Ни взглядом, и ни жилкой
виска не дрогнешь ты, и слеп, и нем,
чтоб подтрунить над собственной ужимкой.

Ступай теперь к какой-нибудь из дам
и посмеши: хоть целый дюйм накрасит,
смерть красоту ее обезобразит –
конец один шутам и королям.

Пусть станет прахом беднота и голь,
и неприятен носу запах гнили,
но так же гнусно пахнет и король –
он гол и нищ и в дорогой могиле.

Да, тело может прахом стать, землей,
и глиною, попав на круг гончарный, –
и может стать затычкою пивной,
ночным горшком – любой тиран коварный…

И что есть жизнь, когда повсюду боль,
глумленье, плети гнет над слабым сильных,
презреньем оскорбленная любовь,
и мерзость, что мерзка и для скотины?

Что эта жизнь, в которой зло и ложь
неправедно добро и правду судят,
и в целом мире силы не нашлось,
чтоб на земле как люди жили люди?

В страданиях распалась связь времен,
и цельность душ на мелочи разъята,
и чести долг трусливо заменен
бесчестностью словесного разврата.

Весь этот мир, как темная тюрьма,
как ад земной для всех его народов.
В нем места нет для света и ума,
и все пути закрыты для исхода.

И на вопрос мой, быть или не быть,
что б ты ответил мне, мой мудрый Йорик?
Я помню, как умел ты жизнь любить,
презрев ее мучения и горе.

Ты сильный был, срезал ты петли пут
умом, как меч сверкающим и острым…
И я, мой друг, ум изострил, как шут, –
самим собой быть в мире так не просто.

Мы правим наших жизней корабли
меж мелей, скал, чрез бурные теченья.
Но если все – шуты и короли,
то отдаю шутам я предпочтенье.

Пусть смехом бедствий всех не отвратить,
но мир без смеха непроглядно жуток.
И если шут вдруг перестал шутить –
всем королям пусть станет не до шуток.

Живите, но и всем позвольте жить,
у родника не умереть от жажды.
Комедия, уставшая смешить,
трагедией становится однажды.

И мудрости, умевшей рассуждать
и ставшей вдруг однажды безрассудной,
себе противоречием не стать.
Отчаяние – свято, неподсудно.

И значит, стоит в этом мире быть,
со злом не уживаясь полюбовно,
отчаянно добру, беспрекословно,
пожертвовать себя, но – победить.

Твой череп я держу в своих руках,
быть может, как и ты я стану вскоре.
Но мы с тобою не умрем в веках,
мой милый шут и мудрый брат, мой Йорик.