Би-жутерия свободы 110

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 110
 
      – Счёт! – раздосадовано выкрикнул Даня, отряхивая чесучовый костюм, и волной вздыбился над крышкой стола всеми 153-мя сантиметрами (кепку он предусмотрительно сдал на вешалку во избежание исторических утончений деталей – кто скрытно делает Монтекки, а кто втихаря занимается Каппулетти?)
      Угрожающе возвышаясь на семь сантиметров над сидящей Мурой, пафосным движением матадора Даник Шницель сорвал со стола залившуюся от стыда красным вином скатерть.
За соседними столиками у невольных свидетелей перехватило луковое дыхание – самоотверженно сражавшиеся с напавшей зевотой разъярённые битюги и глинобитные истуканы по-бычьи пригнулись и напряглись, как по команде бесноватого, с неопрятными усиками, которому природа, к сожалению, не отказала в эмбриональном развитии, когда он был занят поиском талии у женщин.
     Только профессиональный слепой нищий, лежа на спине со взором обращённым из католичества в качество в позе «Под юбки – на загляденье» смог бы оправдаться в собственных глазах в наступившем прозрении, смекнул Даник Шницель, посматривая на облезшую мериносовую овцу напротив и примеривая создавшуюся ситуацию к себе – активному участнику проекта человек-ящерица (оторвало член, а он снова отрастает).
Сдвоенные скамейки заусенчато обнажились перед ним,  начинающими шлюшками, целеустремлённо сбросившими с себя покрывало. В мыслях угодник дамских угодий Даник поднял Спичку, до этого отлежавшую с ним предпраздничную вахту, до своего интеллекта ниже уровня моря. Он подозревал, что не защищённая от внезапных нападений Мурочка бесстыдно давала кому под присягой, кому-то по любви, остальным по размерам убытков понесённых в передислоцированный период эмиграции. На каблуках она оказалась длиннее, а притороченные рюшечки в форме рюмашечек с выточками по краям, умиляли тех, кто не имел с ней чести пить. Это в какой-то степени охладило мужской пыл Даника. Сквозь полупрозрачную кофточку, мередианно пронизанную нитками люрекса и увенчанную развязными тесёмками,  вырисовывался остов Мурочкиного каркаса. Даник увлёкся пересчётом её рёбрышек – занятие «не из лёгких, а из почек», прерванное прискакавшим метрдотелем, обуреваемым услужливой сопричастностью:
– В чём дело, господин Шницель?
– Это не штампованные зразы, а какое-то недозразумение! Кроме того у меня заноза в баклажанной икре икроножной мышцы непредвиденно обнаружилась. Не верите? Могу наглядно показать при условии, если отвернётесь к стене. К тому же мою подругу раздражает развязность шнурков в стакане и шторм за окном, спровоцированный необузданными, шатающимися из стороны в сторону, типами. Они и мне порядком расшатали нервы. Вы не первый день меня знаете, метр, и я вас, как победителя в соревнованиях по тройным пирожкам, так за что же, собственно говоря, я, Даник, вынужден страдать из-за этих вот?! Я не намерен платить за говёный сервис и рассматривать оплеуху как согревающий компресс! Завтра же  после шести вы будете иметь дело с моим адвокатом! Я всегда прислушиваюсь к голосу кукушки и его словам: «Главное не сколько тебе платят, а сколько платят по сравнению с другими».
Насчёт мытарств Даник был прав. Его, живущего с дальним оптическим прицелом, посредственности не интересовали, под рукой не оказалось ничего, что можно было прихватить на долгую воровскую память, и что не заметили бы бойкие парни на обменном пункте жёнами, шушукавшиеся об увеличении населения Северной Африки, когда аисты из Европы прилетают на зимовку в Египет, тогда как в Заполярье утро не может ночи мудренее.
– Ваши необоснованные обвинения не вызывают у меня возражений. Как я понимаю, вы так и не научились засветло возвращать скопившиеся долги, это вам не корсетами для сморщенных гениталий бегемотих на блошиных рынках торговать! И не зыркайте глазками по сторонам – запасные выходы подземно-переходного возраста основательно задраены. Кому, как не мне, знать, что расставание с деньгами переносится вами особенно болезненно. Надеюсь, вам поможет анальгетик в виде коньяка Реми или Наполеон, и дама перестанет мокнуть под дождём слёз,  не то позову вышибалу? – продерзил метрдотель Иван Оттепель.
– Не нападай – не придётся оправдываться, безжалостный Гопсек! Ты видишь во мне беззащитного карлика, а не Бонапарта, трусцой бежавшего через речку Березину с её притоками партизанской силы по бокам прохода, где затаился Денис Давыдов. Тогда партизаны предоставили мне выход из окружения. Ты, курдючное животное, даже не подозревающее, что во мне проживает натура чувствительная к должному обращению и изысканному обслуживанию! И вот я, почти что гений, не вписывающийся в изысканное общество бомжей и бродяг, расплачиваюсь за всё, содеянное тобой, пронзительным взглядом навылет. Я встаю в полный рост, в расчёте что и он похудеет, громадой из-за неотёсанного, как ты, стола в виде сдвоенных деревянных скамеек и не собираюсь почивать на  лаврах, дома меня ждёт пружинный шведский матрац из «Айкии». И этот хлев, возглавляемый тобой, ещё смеет гордиться непревзойдённым сервисом, как заметил бы отставной шабас-капитан Бульонис из Вильно, вырезая из аппетитной ватрушки дно и выдавая своё нехитрое изделие в Брюквине за донатс.
Выступление Шницеля (поэт – всегда поэт, даже если его обзывают неудавшимся писателем), ратовавшего за использование женщины вместо жаропонижающего, было бестактно прервано тандемом виртуоза-балалаечника Сашки Сводникова и Стаса Гатс, прославившегося засурдиненной канализационной трубой и издававшего в перерывах слоноохотливые трубные звуки. Заранее припасённый скрипичный дуэт плавильно взвился в бронзовое пиццикато претензий к гармонии и тут же, воочию убедившись, что это абсолютно никогошеньки не тронуло, замолк Привокзальное пение нищих духом неожиданно оборвалось. Аплодирующая публика не просила добавки, в их числе был проктолог Гуревичикус, отмечавший с друзьями получение патента на герметический анус. Мелкое драже пробежало по барабанщице Симе Лобрадорской, передалось медным тарелкам и Сима в апоплексическом ударе, отбивая аппетит у трапезящихся, заверещала дурным голосом, переползая с колоратурного сопрано на корчневые баритональные тона. Заворожённые поклонники мухами обсиживали рампу, принимая её за торт, убелённый сахарной пудрой.

Экзистенциализм беру от Жан-Поль-Сартра.
В поэзии кумир – мсье Артур Рембо.
Художественный вкус сошёл с холмов Монмартра,
Люблю пейзаж «Монблан под шалью из снегов».

Мне нравилось сидеть в кафе у Мулен Ружа.
За щёчку потрепать цветочницу Рашель,
Казалось мне тогда, что я кому-то нужен,
Пусть на короткий срок в теченье двух недель.

Запечатлел в мозгу кафе в дыханье лета,
Вы чистили ножом десертным странный фрукт.
В углу припухших губ мерцала сигарета,
И карлик Дюбуа вынашивал свой трюк.

За столик ваш подсел, сказав, вы так прелестны.
Мадам, я вас искал семнадцать долгих лет,
В мгновениях весны я напишу вам песню,
Исполню, не смутясь, под джазовый квартет.

Вы были так милы, улыбкою и жестом
Давали мне понять – согласны на игру,
А карлик Дюбуа с ревнивым интересом
Пытался проследить события в углу.

Я плечи целовал и лез куда попало,
В пылу писал стихи, и музыку сложил.
Со всем, что я создал, прошёл паркетом зала,
Джазистов мой сюрприз исполнить попросил.

И именно теперь скривился рот фортуны,
Мы сожалеем, но, – последовал ответ, –
Проклятый Дюбуа порвал в рояле струны
И заглотнул мундштук от сакса на десерт.

Не солоно хлебнув, расстроенный, на место
Вернулся – ну и ну, французские дела.
Я обнаружил, что любовь моя исчезла,
Как сообщил гарсон, с кривлякой Дюбуа.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #111)