А в Атталии море уже тепло,
И весенними травами дышат там,
Здесь же ветер суровый пронзает плоть,
Да и солнце отсюда навек ушло,
Уплыло к родным берегам.
А в Атталии!.. Что же, то далеко.
Лишь бы выжить. А ветер такой — хоть плачь.
Напоил бы горячим кто молоком,
Да язык никому чужой не знаком...
И не греет ромейский плащ.
Чужеземец вслепую идёт-бредёт,
Колыхаясь былинкою на ветру.
Что за дивная песня зовет вперёд?
«Боже, Боже мой, видно, пришел черёд!
Как Овидий, я здесь умру».
Приближается смерть. Но поёт она,
Значит, жизнь хорошо прожил, видит Бог.
А у ангела волосы цвета льна,
И в душе, как в Атталии, вновь весна...
— Чужеземец, ты весь продрог!
В том краю по-венедски звучит свирель,
Освящая простой многобожный быт.
Скуден стол на двоих и тверда постель,
Но качается в воздухе колыбель,
Знать, венедо-ромею — быть.
И меня через тысячу с лишним лет
Навестит старый-добрый напев хмельной,
Словно город неоновый — Божий свет.
То венедка-праматерь мне шлет привет
И ромей, прародитель мой.