Би-жутерия свободы 102

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 102
 
Соответственно с текстом следовало бы воспрепятствовать выписываниям Муры (женщины с прочерком в графе национальность) в журнал «Вести уретры», доставляемый в задраенном пакете в бассейн, минуя Пентхауз на 15-м этаже, от чего вода на глазах плавающих сайгонским брасом и токийским кролем желтела в тон нездоровому цвету лиц островитян. Этот феномен заприметили в стране Восходящего Солнца. Японцы не лохи – они учуяли, откуда капиталистический ветер надувал Паруса Свободы, как индеец Пушистые Яйца доверчивых застольников в очко.
Когда ничего не подозревающая Мурочка (эта зацепка-вешалка для блузок) растянулась у краеугольного бассейна на шпагате, чудом избежав перелома шеек бедра и матки, они пустили слушок, что Муравъедливая Спичка в разрез с законом и обычаями страны приторговывает телом в костюмчике Евы. Свидетели этой картины – уличный саксофонист Тягомото Дураками (автор суицидальной композиции «Возьмёмся за руки друзья и спрыгнем с Фудзиямы»), контрабасист-виртуоз Нарочито Криво, и габоист Осоку Тампонада, попытавшийся  вытащить из-под неё шпагат. Потерпев фиаско в традиционном харакири, Тягомото сбросил с себя крепдешиновую блузку, описал налету полукруг и, не успев встать на все четыре, плюхнулся в воду, чем спас подмоченное реноме, которое не желало валяться, засыпанное градом ледяных вопросов.
А теперь несколько слов о самом саксофонисте: «Природа наградила Тягомото Дураками крепким задом, умом и здоровьем, не заботясь о вознаграждении. И нет ничего удивительного в том, что Дураками энное время работал на гей фабрике «Не спрашивай – не отвечаем» (Don’t ask, don’t tell), выпускавшей двухместные гамаки для моряков, влюблённых в своё тело и придерживавшихся правила морского узла Гименея: «Жениться на модной женщине опасно – сегодня она модная, а завтра...» Бывало, когда сумерки спускались петлёй на звёздчатом чулке вечера, загорались фонари, напоминая, что пора вызывать пожарников. Тягомото Дураками, сидел в питейном сновидении «Заливное соловья» в окружении опустевших бутылок. Японец вспоминал село «Капустино» Приморского края, где гнали самогон взашей, скупали скупые улыбки и решали несложные уравнения людей с землёй. Из насильно заученных истин детских поэтов Тягомото неистово полюбил Заходера, но в трезвом состоянии не мог решить с какой стороны, потому что тот, несмотря на трофические язвы общества, слегка любил детей. Неисправимый жуир Тягомото, работая над музыкальным произведением «Скрипичный ключ кровати», учился имитировать на саксофоне дуновение Владивосточно-шоколадного ветерка по нотам мировых правительств, внимательно перечитывая вверительные грамоты дипломатов, приезжавших по заданию вместо высланных на родину шпионов. Так что не думайте, что в музыкальных переходах под землёй живут люди переходного возраста и мой четвероногий друг (возмужалая парочка, от которой вечно несло перегаром и которая всё делала тандемом) подавала голос с проседью в обертонах за блок беспартийных – «Мальборо». Между прочим, обитатели перехода догадывались, что приподнятое настроение поднимается бокалом  неискупаемой вины, позволяя влезть к человеку в душу, если её придерживать обеими руками.
На толкучке «Первосбыточного человека» в Риме Дураками приобрёл использованный императором Нероном презерватив, и через три года после отсидки за производство «Мыловаренной» колбасы, с которой он ловко сдирал последнюю шкуру, выгодно перепродал его отделу «Жевание жить» музея «Войсковых уйгур» (сказывался голый пулемётный расчёт после службы в артиллерийских частях). Кстати, в лагере изнурительных забот, в который его заключили за растление малолетней одёжи и искусственный отбор драгоценных часов, отнятых у доверчивых (дай поносить), ему пояснили, что в Раю не существует естественных отправлений и отравлений – в их общественных туалетах не преподают воздухоплавание.
И всё же, невзирая на переменную облачность сменного белья, увеличенную глобулярную простату и вытекающее отсюда моченедержание, Тягомото Дураками, с его жилищно-строительным комплексом Наплевона с заварным кремом, бойко переписывался с женским нарядом милиции вне очереди на свободе с проблемами, вызванными фибромами к телефону на дуэль».
Третий японец сокол-сапсан ксилофонист Шито-Крыто (его дед во Вторую Мировую организовал клубничные дома из кореянок для бан-зайцев и других самураев) научился врачевать на досуге, и делать анализ мочи в бассейне по материалам газет. Запатентовав трусы, предотвращающие утечку газов, он скупил 22% акций  газеты «А ссаки?» и 10% необратимого побратима «Плейбоя» на бродвейской Гинзе порнографического журнала «Вонзай!»
Ежедневка и полумесячник «на ура» раскупались под развесистыми сакурами и под саке, вплоть до закрытия купального сезона, когда природный холодильник окончательно застопорил и забуйствовала ветреннейшая из женщин – скоропортящаяся погода.
Чего скрывать, писала вышеупомянутая газета «А ссаки?», если бы не разоблачительная статья-прокламация четвёртого японца Здорово Сердито заведомо остававшегося инкогнито (он торговал трубками для злопыхательства у дымящегося кратера Фудзиямы) альпинизм задохнулся бы от одного только лозунга «Разослав с тобой кровать, время будем воровать».
Ещё день и бесправному и незащищённому невропатологу Гризли не принадлежало бы открытие жизненной тайны имитации оргазма не консервным ножом, повергшее в уныние не одну ассоциацию врачей-психиатров, хотя он привык молчать, пользуясь паузами за неимением женщин. Статья привела к разбору изразцов поведения «Шведской стенки» на собрании, при снятых с петель дверях, на котором он  высказал недовольство непростительной неточностью – почему говорят и пишут Болливуд, а не Мулливуд, в то время как Бомбей переименован в Мумбаи?
      Отвлекаясь от скороговорочно вякающей официальной прессы, ориентированной на удобоваримое чтиво для полуграмотных, скажем, что выдающимся невропатологом Гаспаром Афигеновым и его помощницей Асей Престарелых был научно подтверждён Осложнённый перелом норвежских событий, падавший под углом в 45° при решении проблем «Как избавиться от нежелательных пятен на солнце и от настоящей любви, как  первостепенной заботы».
Это превышало допустимые алкогольные нормы, учитывая состояние Муриного доильного аппарата рта и слепой кишки – ближайшей соратницы гнойного аппендицита (греха не утаишь – ей импонировал элегантный Гризли, предоставленный самому себе за чужой счёт во всепоглощающей страсти и в огорошенном галстуке-бабочке непарного шелкопряда надежд).
После всего случившегося раздвоившийся невропатолог Гризли из страны с высокоразвитой портяночной индустрией, где мужья пользовались жёнами за 15% от их себестоимости, убедился, что жена канцлера – канцелярская принадлежность даже в кровопролитный ежемесячный период. Поэтому доктор остался на чужом боевом посту, пытаясь сгладить неблагожелательное впечатление о себе обеими руками.
Это уже потом Гризли, с его негодующим взглядом и неимоверно вспученным животом, подался в монастырские монархи. Там он организовал фирму «Оборонительный рубеж пояса целомудрия» по установке сигнализации во внутренние органы «Развеялась старушка, собрать с трудом смогли».
Таков был уход со сцены Гризли, рассматривавшего в своей миротворческой поэзии национальные флаги, как символы предзнаменования, выставленные на всеобщее обозление в «Музее Сообразительных Искусств на Троих».
Прощальное факсимиле невропатолога гласило: «Я, не испросив ни у кого позволения, слишком хорошо разбираюсь в неподотчётных чаяниях народа и английского чаепития, чтобы разделить судьбы ближайшего окружения партийной заботой, не навлекая на себя... И пусть кто-то кажется непобедимым, но и на него нападает икота, когда пахнет лавандой и стереофонией».
В незаурядном уме Гризли мгновенно проснулась экспансионистская политика большевистского толка и приобретённый инстинкт ораторского дара, подогретого на примусе революции – с броневика прямиком в мавзолей со всеми остановками. Он как никто понимал, что ломать Кохиноровые карандаши легче комедии «Посетители туалетов д’Иван Поводьев и Саламандра Разгон». В этом Гризли убедился баллотируясь в полномочные пузыри, выставляя свою кандидатуру за дверь проветриваться и утверждая, что поражается средоточию французского живописца второй половины верхнего века импрессиониста Сёра.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #103)