Я размышлял о вечной красоте
и представлял прошедшего картины.
А ноги увязали в пахоте,
и вихри пыль взметенную крутили.
И я себя почти уже ругал,
что я в затею эту вдруг ввязался.
Но возвышался, но все рос курган,
но медленно он все же приближался.
Он круто поднимался из земли,
он был здесь лишь ненужною помехой.
И полукругом борозды легли,
рычащий трактор все ж его объехал.
Здесь рос ковыль, курчавился бурьян, –
пейзаж унылый, серый и неброский.
И я поднялся тихо на курган,
и сел под тонкой трепетной березкой.
По полю плыли тени облаков…
Сюда, быть может, неотступно, тихо,
звала меня из глубины веков
бесстрашная воительница скифов.
Вот, я пришел, – сюда привел мой путь,
я здесь, я услыхал твой голос слабый.
И ты со мной невидимо побудь
суровой, молчаливой скифской бабой.
Я знаю, ты красива, молода,
и ты сильна, такую силу мне бы.
Но утекла чистейшая вода
из глаз твоих и стала синью неба.
С тобою рядом лук и стрел колчан,
и ржавый меч лежит в истлевших ножнах
Скажи, что тебе снится по ночам?
Нет-нет, забудь вопрос неосторожный…
Я вижу, как сквозь дикие поля
на скакуне ты яростном летела.
И здесь в земле осталась плоть твоя,
прекрасное твое земное тело.
Я слышу, как витает над травой,
не отзвучавший в дикой той охоте,
гортанный, звучный, голос твой живой, –
и неостывший, страстный голос плоти.
Ты здесь? Прости меня! И я умру,
и будет ветер шелестеть травою,
и будут плыть, волнуясь на ветру,
слова, однажды сказанные мною.
Ни что не исчезает без следа,
ни что не забывает об отраде.
А синяя небесная вода
вновь просияет в чьем-то чистом взгляде.
Нам этот чистый взгляд необходим,
а свет души никто нам не потушит.
И мир для всех – и вечен, и един,
и в мире – вечны и едины души.