Недоступным мне, атеисту, чудом,
Странным звуком, кровью на рукаве,
Потерянным смыслом поцелуя Иуды,
Мы ещё живы в этой стране.
Ничего не вечно, проходят мытарства,
И старьёвшик тихо собирает в мешок
Черепки минувшего злого царства,
И от доброго царства битый горшок.
Даже тем, кто видел пожары Рима,
Кто в последней роте стоял,
Каталаунские кровавя поля,
Нечего добавить к тому, что видели,
Стоявшие на руинах Кремля.
Над развалинами театров, где нас тошнило,
Не взойдет лихая заря.
Но, тем не менее, строго говоря,
Вопреки природе вокруг,
Не смотря на множество рук,
В удивление уму,
После ада двадцатого,
И двадцать первого кошмаров,
Мы, как герои плохих романов,
Всё ещё живы. И ждём.
Молча, пугливо, тоскливо,
По жизни осколкам идём,
В одиночку, вдвоём, втроём,
Лживо и сиротливо.
И на этой дороге, в рамках и без,
Лагеря и расстрелы, штрафбаты,
Больницы и школы,
Сослуживцы и семьи,
Магазины, заводы, роддомы,
Изжевав нас и выплюнув
В сферу закатных небес,
Превращают движение в
Эклектичный, но честный процесс
Постиженья основы.
Недоступного мне, атеисту, печального чуда,
Раскидавшего кости, начавшие эту игру,
В завершеньи которой и я, без сомненья, умру.
Но открывши причины, наверное, плакать не буду.