Прощание

***

Между нами ничто, никогда и нигде.
Было Нечто, мечта или чудо,
трепыхавшийся птенчик в сердечном гнезде,
теплоту вдруг почуявший чью-то.

Где мы были на краткий приснившийся миг
и кому это было так  нужно?
Было-не было прячет в сугробах свой лик,
как в развалинах замков воздушных.

Что же делать с развёрстою чёрной дырой,
с окровавленной бывшей душою?
Где-то в чёрных перчатках шагает герой,
наступивший на горло чужое.

Было Нечто меж нами, а стало ничто,
где сияло и теплилось чувство.
Остановка пуста, опустело гнездо.
Свято место по-прежнему пусто.

***

По земле идёшь как тонкий дождик,
жизнь мою зачёркивая вкось.
Не споткнись о сердце под подошвой,
что лежит, пробитое насквозь.

Главное — чтоб песне не на горло,
а на сердце — запросто ступить,
чтоб его с земли скорее стёрло,
чтобы не просило больше пить.

С гор вода, с глаз долой,
горлу песни былой
перекрыт кислород.
Дождик слеп, словно крот.

***

Уж почти ничего не осталось
от того, что в тебе любила.
Ну какая-то может малость,
и её я считай убила.

Я старательно забывала,
повторяя с утра как гамму,
и сама себе ставила баллы
за исполненную программу.

Вот почти что готовый трупик,
мне осталось крупинку, с просо:
покосившийся слева зубик,
пальцы, красные от мороза.

***

Остановка в пути, остановка в пути,
нас трамвайный укрыл павильон.
О суровая жизнь, погоди, не буди,
голосами вторгаясь сквозь сон.

Этот замок воздушный и мал, и смешон,
но помедли, над бездною мост,
пока ночь нахлобучит на жизнь капюшон
и не будет ни солнца, ни звёзд.

Эта ноша своя, но она нелегка.
Словно ручка, оборвана нить…
Вот и прибыл трамвай, заплутавший слегка.
Дальше Стрелка. И мне выходить.


***

Я была нужна для передышки.
Как антракт до первого звонка.
И слова как маленькие льдышки
холодом прожгли до позвонка.

Все твои убийственные фразы
ржавыми  гвоздями вбиты в грудь.
Там они сверкают словно стразы,
в жилах растекаются как ртуть.

В сторону меня куда-то сносит,
даже ветер в спину воет: вон!
Почта больше писем не приносит,
замолчал навеки телефон.

Мне тебя увидеть хоть во сне бы...
Жизни ночь — как новая глава.
Буковками вспыхивают в небе
непроизносимые слова.


***

По узкой тропинке знакомым леском,
рискуя в сугробы свалиться,
мы шли друг за другом в затылок гуськом,
не сблизив на миг даже лица.

Так вёл Эвридику Орфей как во сне,
не видя дороги в Аиде.
Но ты обернулся — и вот меня нет,
разорваны прежние нити.

Ну как тебе там в прошлогоднем снегу,
отшельник домашний, затворник,
где стынет снегурка в хрустальном гробу
и принц заколдованный — дворник?

Уже не оттаять и не отдышать
навеки замёрзшие стёкла,
летать разучившаяся душа
словами подземными стёрта.

Когда-то шумевший осенним дождём,
листвы расточающий дар свой,
наш лес Берендеев теперь превращён
в Аидово мёртвое царство.


***
Негромкие события,
неслышные дела.
На полках пыль повытерла,
присела у стола.

Вот так бы мне - покуда есть -
стереть везде твой след.
От холода закутаюсь
в стихи свои как в плед.

Зачем пылало зарево,
что делать с этим впредь?
Ну разве только варево
на кухне подогреть...


***

 На мой немотный нищенский вопрос -
 твой неответ, мечту перечеркнувший.
 И строки - словно руки, что вразброс
 летели - обескрылились ненужно.

 Рисунок этой боли мне знаком.
 Как звёздный бисер - пот на теле ночи.
 Застрял в гортани неба лунный ком,
 глотай, давись рыданьем, что есть мочи.

 Всевидящий, ты глух и слеп, как крот!
 Душа перечит разуму устало.
 Надежда врёт, кривя улыбкой рот.
 И мир-игрок, не веря, что банкрот,
 прощается со мною у вокзала.



***

Уходите вовремя — до поднятья трапов,
до в тупик упёршейся тропы.
Уходите вовремя — до глубоких шрамов
на прозрачной кожице судьбы.

Уходите вовремя и не длите пытки,
журавля зажав в своей горсти.
Уходите вовремя, оттолкнув попытки
что-то удержать или спасти.

Пусть нам здесь недодано то, что мы просили,–
отшвырните жалкие гроши.
Уходите вовремя. Это непосильно,
но необходимо для души.

До того, как чуждым вам станет самый близкий,
до того, как скажет это сам.
Уходите вовремя. Лучше — по-английски.
Долгое прощание — к слезам.

Не чините старого, обрывайте грубо,
порванного снова не связать.
Уходите вовремя, закусивши губы,
чтобы после локти не кусать.

Покидайте с зорями всё, что вам не светит,
всё, что не ответит вам ни в жизнь.
Уходите вовремя, ибо вы в ответе
за свою единственную жизнь.


***

Знаю, чувствую каждым суставом:
мне не выиграть той игры.
По откосам мои составы,
по обрывам мои миры.

Дом заброшен, зола остыла,
лишь бурьян-трава между плит.
Но пробился росток в пустыне.
Он живой ещё. Он болит.

Ему холодно без одежды.
В чём душа его? Только дунь...
И бездомным щенком надежда
слепо тычется мне в ладонь.

Время-лекарь придёт с клюкою,
как аппендикс, его удалит...
Ты притронься сюда рукою.
Там Живое. Оно болит.


* * *

Не убивай меня, – шепчу из сказки.
Я пригожусь тебе, как Серый волк.
Пусть все принцессы будут строить глазки,
пусть в царских  яствах ты узнаешь толк,
пусть Бог тебя хранит и любит плотски,
своих даров швыряя дребедень,
но чёрный хлеб моей любви сиротской
я сберегу тебе на чёрный день.

***

Мне нелегко между людьми
с душой, как небо, обнажённой.
Ищу защиты от любви,
от груза нежности тяжёлой.

Всё в ожидании конца.
О мир безлюдный и безлюбый!
Заря не подожжёт сердца
и не затеплит чьи-то губы.

Немая музыка любви,
лесная летопись печали...
И тонкий голосок травы,
и звёзды мне о ней молчали.

Ноябрь с заплаканным лицом
погасит тлеющее пламя.
Снежинок невесомый сонм
летит несбывшимися снами.

Чернеет на излёте синь.
Реки заломлены излуки.
И месяц на ущербе сил,
как жёлтый парусник разлуки.

Скрипят и стонут дерева.
Ночные сумерки ложатся.
О жажда горькая родства
душой к чужой душе прижаться!

Опять растопят лёд в крови
рассвета алые улыбки.
Опять всплывут со дна любви
надежды золотые рыбки.

О небо сердца! В блеске гроз
ты ослепляешь семицветно,
чтоб мир, невидимый от слёз,
дарить любовью безответной.


***

Ты не будешь больше со мною груб?
Улыбаешься, не разжимая губ.
Все обиды привычно тебе прощу.
Ничего своего не ищу.

На прощанье в сумку компот из слив.
Поцелуй, летящий вдогонку в лифт.
Приходи иногда хоть ко мне во сне.
Я тебе позвоню по весне.

Ну а если больше не позвоню -
улыбайся шире любому дню
и живи беззаботно, шутя, любя.
Знай, что я охраняю тебя.


***

Заносчивый город карнизы домов задирал,
но дальше носов своих крыш ничего не увидел.
А степь распласталась. И ей открывался астрал,
размякшей от слёз, но на мир и людей не в обиде.

Зароюсь в траве, затеряюсь на этой земле
и буду учиться словам, голубым и зелёным,
что спят в облаках, в сердцевинах цветов и в золе
сгоревших сердец невостребованных влюблённых.

Словам, что давно позабыты людской суетой
и городом гордым, отвергнувшим грешную землю.
Но вторят им птицы природною песней простой,
и степь пересохшими устьями жадно им внемлет.


* * *

Слишком много правды – это больно.
Я устала от её лица.
От её речей остроугольных,
от её тернового венца.

Пальцы ослабели и разжаться 
могут от холодного свинца. 
Хоть немного лжи – чтоб подержаться.
Чтобы продержаться до конца.

* * *

Невнятный дождик моросил,
каштан дрожал, в окошко пялясь,
а листья из последних сил
за ветви отчие цеплялись.
 
Ноябрь, не помнящий родство,
живое отделял пилою.
Холодный день и голый ствол –
как плата за тепло былое.
 
О, встреча осени с зимой –
дуэль, дуэт, и ветер пел им...
А как красиво, боже мой –
желто-зелёное на белом.

***

Пью вино ледяное твоей нелюбви.
Улетает надежда со скоростью света.
Невидимка, пришелец, немой визави...
Говорю в микрофон, но не слышу ответа.

Эта тайна в себе ничего не таит.
Только рано ещё устанавливать точку.
Столько дела душе впереди предстоит:
и вздыхать по весне, и любить в одиночку...

Я не буду тебе говорить, что люблю.
В небеса отпускаю крылатую малость.
Пью вино и хмелею. И Бога молю,
чтоб хоть что-то на дне этой чаши осталось.


***

С неба спускается вечер.
Скоро его не будет.
В сердце впускаю ветер -
пусть он его остудит.

Чёрная ночь закроет
наглухо душный ворот.
От взглядов чужих укроет
мир, где был ты мне дорог.


***

Ночи чёрный крепдешин
в дырах звёзд.
Тонкий плащ моей души
сыр от слёз.

Я дрожу в руках дождя
у окна.
В этом мире нет тебя.
Я одна.

Ночи чёрный крепдешин
в дырах звёзд.
Кто-то стёр любовь с души, 
как нарост.

Без задоринки она
и сучка.
Пустота глядит одна
из зрачка.

***

О Боже, Отец мой родный,
скажи, так не может быть?!
Огонь не бывает холодным,
солнце не может остыть?

Сердце понять не хочет.
Мглой застилает взор...
А солнце заходит к ночи,
и гаснет к утру костёр.

Отныне и присно... И всё же
ночь сердца мудрее дня.
Во тьме мне ещё дороже
свет солнца и жар огня.


***

Любовь, босая сирота,
блуждает во вселенной зыбкой.
В углах обугленного рта
застыла вечная улыбка.

Она бредёт во мраке дней,
дрожа от холода и глада.
Подайте милостыню ей.
Она и крохам будет рада.

О где ты, неизвестный друг,
с моей душой навеки связан?
Такая тьма стоит вокруг,
что где-то вспыхнуть свет обязан.


***

Надвигается снова ночной катафалк.
Опускается занавес чёрный.
Но ещё не заполнена эта графа,
не докончен рисунок узорный.

О помедли, мой вечер, не уходи!
Он трепещет, как пленная птица.
Словно что-то ещё меня ждёт впереди,
что-то может сегодня случиться…

* * * 

Сонно нащупаю тапок. 
Тает за окнами тьма. 
Тихой крадущейся сапой 
Сны покидают дома. 

Влагой траву оросило. 
Я из окошка смотрю, 
Как эта ночь через силу 
Переродится в зарю. 

Утро – синоним пролога, 
С жизнью единых кровей. 
Яблоки солнечных блоков 
Через авоськи ветвей. 

Дня бытовое лекало. 
Злоба. Усмешка юнца. 
Всё это только начало, 
Только начало конца. 


***

Как собрать себя в кучку, размытой слезами,
разнесённой на части любовью и злом,
с отказавшими разом в тебе тормозами,
измочаленной болью-тоской о былом?

И поклясться берёзами, птицами, сквером -
как бы  я ни качалась на самом краю,
как бы ни было пусто, беззвёздно и скверно -
я ни тело, ни душу свои не убью.

Как сказать себе: хватит! Довольно! Не надо! 
Посмотри на ликующий праздник земной...
Но встают анфилады душевного ада,
и бессильны все заповеди передо мной.


***

я всего лишь пассажир
незапамятного рейса
жизнь отчаянно бежит
по кривым разбитым рельсам

колея ведёт в овраг
кто ты есть в кого не верю
мой вожатый враг иль враль 
господа вы звери звери

мой трамвай идёт в депо
все сошли кто ехал рядом
а ведёт его слепой
с мутным брейгелевским взглядом

жизнь короткая как май
засветилось и погасло
заблудился мой трамвай
Аннушка спешит за маслом. 


 ***

Рано пташечка запела
незадолго до конца.
Белый свет, какой ты белый,
как лицо у мертвеца.

Жил и помер. Был и нету.
Мне сходить через одну.
Я кондуктору монету
как Харону протяну.

Поминай меня как звали
в веренице долгих дней.
Кто такая? Мы не знали
и не слышали о ней.

Как в больнице полотенце
путь стерилен впереди.
Сердце выкинет коленце,
заколотится в груди.

Вдруг однажды постучится
кто-то в сердце словно в дверь...
Как от этого лечиться?
Как сказать себе: не верь?

Мама в детстве раму мыла.
Дважды два и аш два о.
Было — сплыло. И уплыло.
Больше нету ничего.


***

Но что-то из души, пронзённой жалом,
вдруг выпало, как ключик из пальто.
А раньше так надёжно там лежало...
Но что же это было? Что же? Что?!

И вот хожу и чувствую потерю
в душе, образовавшей решето.
Неужто есть, кому ещё поверю?
Но кто же это будет? Кто же? Кто?..

***

Показалось – просвет, оказалось – пробел или прочерк.
Нам себя отыскать – всё равно что иголку в стогу.
Дождик косо летит, словно чей-то невидимый почерк.
Что-то пишет судьба на роду, а прочесть не могу.

И от этого как-то сегодня особенно горько.
Расплывается в стёклах очков непонятный узор.
Видно, я недостаточно всё же ещё дальнозорка,
чтоб прочесть в небесах предназначенный мне приговор.

* * *

Белый свет обернулся копеечкой,
а в неё, как всегда, не попасть.
Подступает тяжёлое времечко,
разевает зубастую пасть.

О, у каждого есть своя пагуба,
то, чем будет когда-то убит –
сумасшедший корабль и Елабуга,
и разбитая лодка о быт.

Скатерть белая кровушкой залита,
кто в бою падёт, кто во хмелю.
А меня доконает когда-либо
то, чего больше жизни люблю.

* * *

На холсте небес простом
ночь рисует звёздный абрис. 
Осенять себя крестом?
Перечёркивать крест-накрест?

Память-боль сверлит висок.
Осень – след былого пыла.
Снег пойдёт наискосок,
заштрихует всё, что было.

Забинтует, заметёт,
замурует, как могила.
Но навеки не пройдёт
то, что некогда убило.


***
А был ли в реальности мальчик?
О да, без сомнения, был.
Но что-то с годами всё жальче
впустую растраченный пыл.

Устала душа возвращаться
к обломкам разбитых корыт.
Она научилась прощаться,
не плача при этом навзрыд.

И чувство, что стало обузой
и грузом, с которым — на дно,
ночами беседует с Музой:
зачем оно было дано?

Кормила души своей кровью,
но волка тянуло в леса.
Застыло из строчек надгробье
над тем, что ушло  в небеса.

Раскрытая хлопает дверца
и звук тот разит наповал.
Гнездо опустевшее сердца
зияет как чёрный провал.


***

Мне кажется, что я живу неправильно,
ни чёрту кочерга, ни богу свечка.
Боюсь, сие уже неоперабельно.
Чего-то там произошла утечка.

И вроде небольшая в жизни трещина,
но всё через неё ушло по сути.
На дне ещё недавно что-то брезжило,
и вот один огонь в пустом сосуде.

На что мне эта окись и окалина!
Всё выжжено от края и до края. 
А я б его сменяла на бокал вина,
где истина нетрезвая играет.

* * *

Занять бы музыки у Блока
на чёрный день,
когда оставит одиноко
родная тень.

Занять бы воздуха немного
и роз в аи,
чтобы хватило до порога
своей любви.


***

Как ты лгал мне, Данте Алигьери!
Как неправ ты был, Аполлинер!
Жизнь груба: обиды и потери,
ей не впрок возвышенный пример.

Но, хотя посулы ваши лживы,
как прекрасно книжное враньё!
Все мы, все мы лишь любовью живы,
даже если гибнем от неё.

В каждом сердце расцветают маки,
а завянут – память оживи.
И пахнёт со строчек на бумаге
предлюбовь, когда она в полшаге,
или послевкусие любви.


***

 Столько было тепла и пыла, 
 фейерверков и конфетти...
 А со всеми, кого любила, 
 оказалось не по пути.

 Отпускаю, как сон, обиды, 
 отпускаю, как зонт из рук.
 Не теряю его из виду, 
 словно солнечно-лунный круг.

 Да пребудет оно нетленно, 
 отлучённое от оков,
 растворившись в крови вселенной,
 во всемирной  Сети веков.

 Безымянное дорогое,
 мою душу оставь, прошу.
 Я машу на себя рукою.
 Я рукою вослед машу.

 Будет место святое пусто, 
 лишь одни круги по воде,
 как поблёскивающие бусы 
 из не найденного Нигде.

 Я немного ослаблю ворот, 
 постою на ветру крутом
 и - опять сотворю свой город 
 из забывших меня потом.

***

Я несчастлива? Я счастлива.
Жизнь застыла у причала.
А вокруг всё так участливо
и внимательно молчало.

Я одна? О нет, единственна!
И совсем не одинока.
С неба чей-то глаз  таинственный
на меня глядит в бинокль.

Я замечена... Отмечена...
Здравствуй, канувшее в небыль!
На губах горчинка вечера
и прозрачный привкус неба.

***

Волшебный мёд таится в жизни сотах.
Сбирать, вбирать, покуда не умру...
Я только лишь вместилище чего-то,
чему названье и не подберу.

В тайгу души я отправляюсь в ссылку,
в её глубины, недра, глухомань.
Любви моей предтеча, предпосылка
проглянет сквозь мистический туман. 

Сирень счастливо оживает в банке.
Луна нарядно обретает вид.
У изголовья тихо брезжит ангел.
Он где-то рядом, около любви.


***

У Господа широкий кругозор:
он видит всю округлость и огромность.
Заметить — ну какой ему резон —
одной судьбы ничтожную подробность?

Как тяжко эту ношу мне влачить.
Жизнь — тяжкий труд. Пора платить за вредность.
О смилуйся! — прошу Тебя в ночи, —
луны полушку мне подай на бедность.

Стезя моя убога и нища,
но Это — все невзгоды перекрыло:
несу в ладонях сердца, трепеща,
трофей любви — мой стих золотокрылый.


***

Ещё совсем свежо и рано.
По смутным улицам спешить...
Ночные затянулись раны,
и кажется, что можно жить.

Как сердцу хочется порядка
взамен расхристанной тоски.
Жизнь – как раскрытая тетрадка
без недописанной строки.

Что допишу? И что умножу?
Чем усмирю кипенье дней?
Держу отчаянно, стреножу
летящих к пропасти коней.


* * *

Я отбилась от стаи,
заблудилась в былом.
Из себя вырастаю
угловатым крылом.

Жизнь, как старое платье,
узковата в плечах.
Чем мы только не платим
за сиянье в очах.

Старомодное счастье,
не пошедшее впрок,
разберу на запчасти
отчеканенных строк.

Пусть не хлеб, а лишь камень
на ладони как шрам,
залатаем стихами –
что разлезлось по швам.

* * *

Наступит осень – праздник разноцветья –
образчик смерти, красной на миру.
О это третье испытанье – медью
древесных труб, поющих на ветру!

Смотреть, как красят серую безликость
цветные кисти уличных гирлянд,
и проступает в листьях, словно в лицах,
зарытый в землю дерева талант. 

Огонь, вода и медь в одном флаконе –
коктейль осенних поднебесных струй.
Прощание в вагоне – взмах ладони,
летящих листьев влажный поцелуй.


* * *

Ничего не ждут уже, не просят
на последнем жизни этаже.
Неба просинь заменила проседь.
Это осень подошла к душе.
 
Город гол и сер, как дом аскета.
Вечер стылый. Сердце растоплю.
Жизнь свелась к одной строке анкеты:
Родилась. Любила и люблю.
 
Узкий круг привычного пространства.
Шелест книг в домашней тишине.
Не хочу ни празднеств и ни странствий.
Всё что нужно мне – оно во мне.
 
Радоваться, что ещё живые.
Пробовать вино и сыр дор-блю.
Говорить неловко, как впервые,
это слово тёплое «люб-лю».


***

День умирает молодым.
Он хочет жить и длиться,
но тает, тает, словно дым,
переливаясь в лица,

в деревьев смутный силуэт,
домов размытый абрис.
С земли уходит белый свет,
не сообщая адрес.

Он исчезает в небесах,
всё дальше и слабее,
лишь кое-где в пустых глазах
прохожих голубея.

* * *

Живу – доживаю, но не заживаю.
Пустые углы в глубине обживаю.
Дыру зашиваю, где жизнью порвёт.
Пустое, до смерти ещё заживёт.

На улице серо, в дому моём сиро.
Но всё же души ещё не износила.
И Парка прядёт бесконечную нить...
А в жизни прошу никого не винить.

* * *

Жизнь для меня давно уже вне тел,
наполнена не плотью и не кровью.
Мир как осенний тополь облетел,
иль как воздушный шарик улетел,
но зацепился ниткою за кровлю.

И всё сейчас висит на волоске,
завися лишь от ветреного мига –
взлетит ли он, растаяв вдалеке,
иль будет биться жилкой на виске,
растягивая жизненное иго.

Всю душу уместить в свою тетрадь,
по-русски жить, исчезнуть по-английски,
воздушный шарик отпустив летать,
оставив лист осенний трепетать
взамен прощальной маленькой записки.


* * *

Я уже тут почти негласно,
не снаружи, а изнутри.
Надо мною уже не властны
циферблаты, календари.

Не на облаке и не в яме,
не на лестнице я крутой,
а за скобками, за полями, 
по ту сторону, за чертой.


 * * *

А эта боль даётся напоследок, 
чтоб было легче нам оставить мир 
и в нём судьбы своей застывший слепок, 
огнём искристым вспыхнувшей на миг.

Чтоб смерть была не горем отлученья, 
не клоком, выдираемым из жил, 
а облаком нездешнего свеченья 
и облегченья, что уже не жив.


* * *

Когда душа и жизнь в разоре –
позволь мне, Высший Судия, 
остаться где-нибудь в зазоре
небытия и бытия.

Чтоб не с самой собою в ссоре
уйти, рассеиваясь в дым,
позволь остаться мне в зазоре
между небесным и земным.

Чтоб не во мгле и не в позоре,
не в пекле боли, не в петле, –
травинкой в стихотворном соре,
в Тобою вышитом узоре
на замерзающем стекле.


* * *

Не жизнь – не смерть, ни недруга – ни друга. 
Качается над пропастью канат. 
Как вырваться из замкнутого круга, 
сломать систему тех координат?

Как жить, чтоб жизнь не обернулась в небыль, 
не потеряться в омуте потерь? 
Сойти бы с рельсов, выжечь дырку в небе, 
уйти бы в нарисованную дверь.

По кругу, по заезженной орбите
плетётся жизнь у радости в хвосте.
Я на нее, однако, не в обиде,
ведь дышит дух повсюду и везде. 

Я еду вдаль по волчьему билету
и складываю счастьице из цифр.
Но и такого на поверку нету –
пароль, наверно, нужен или шифр. 

Гляжу в окно на уличные клипы.
Ответ в уме готовлю на семь бед.
«Билетов нет», – шумят в аллее липы,
и вся земля закрыта на обед. 

Мне небо льёт серебряные пули,
я бисер слов бессмысленно мечу.
Мы, кажется, друг друга обманули –
мой спор с судьбой закончился вничью. 

Придумать жизнь и разыграть по нотам.
Пичугам – петь, деревьям – шелестеть,
такая уж у них с весной работа,
и дождик рассыпает щедро медь. 

Всем по трудам, по вере – без обмана.
Холодный день согреется в груди.
А жизнь темнит или глядит туманно,
и вновь неясно, что там впереди.


* * *

Пустой причал, холодный лязг вокзала...
Жизнь, подожди, притормози колёса.
Ведь я ещё не всё тебе сказала,
не все покуда выплакала слёзы.

Пусть вдребезги разбитое корыто,
пусть выцвело и облетело лето.
Но карта до сих пор ещё не бита
и песенка моя пока не спета.


***
Цепь фонарей похожа на бессмертье,
мне Божья милость жёлтая мила.
Бреду куда-то в снежной круговерти,
что поглощает медленная мгла.

Рассыпана небесная солонка.
Твой пир, зима, чаруй же и балуй!
Растаял день. Я шлю ему вдогонку
по воздуху летящий поцелуй.

Прощаю все потери и напасти.
Прощаю этот сумрак голубой.
И, кажется, я сотворяю счастье
из тьмы всего, что составляет боль.