Канатная плясунья. Новелла

 
   - А вы, девоньки, все шушукаетесь - женихов перебираете? Да о прынцах заморских, небось, мечтаете? Только глупости это все, лукавые соблазны, вроде как на молодого барина заглядываться... Прынц, если даже в кого из простых и влюбится - он не своей волей живет. Ему папаша не велит, потому как о царстве-государстве прежде думать надо. Златые горы посулит, с три короба наообещает, а разве он чем для любови своей пожертвует? То-то... Расскажу-ка я лучше вам одну историю... Про любовь, а как же! Знаю я вас - про другое вы и слушать не станете. Тогда усаживайтесь поближе да поудобней, а то и вязанье свое возьмите. История моя не сказать, чтоб очень длинная, но и не короткая - на карман подсолнушков, пожалуй, будет...

     Приключилось это все в далекой стране, в теплых краях, где лето чуть не круглый год бывает. Птицы на все лады заливаются, цветы растут диковинные, фрукты всякие поспевают и даже виноград - пальчики оближешь! И может, от яркого солнца или еще какой благодати, народ в том краю жил нараспашку - говорливый да веселый. Каждый воскресный день на торговой площади праздник и шумное гулянье. Выставляли посреди рядов еще прилавки с игрушками и сладостями, разные балаганчики, качели-карусели для детворы... Все от мала до велика спешили на площадь, и до самой ночи она мельтешила и гомонила народом... Вот и в городок, о котором рассказ, однажды приехал странствующий цирк - запряженная парой лошадей большая росписная повозка. Соскочили с козел два прытких кудрявых молодца и одним махом раскатали выцветший ковер. Спрыгнул мальчонка лет восьми, стал расправлять потертые углы и с любопытством оглядываться. Следом вылез высокий седоватый человек, видно - главный у них, и начал с шутками-прибаутками ходить по кругу, завлекая народ на представление. А зеваки и сами уж подтянулись, ребятня бежала со всех сторон, ожидая невиданного развлечения. Тут из повозки показался до того здоровенный мужичина - все в голос ахнули от удивления! Кряжистый, с вислыми усами, а рубахи на нем вовсе не было, лишь короткие внатяжку штаны и кожаный пояс. Отодвинул завеску и вытянул играючи из повозки чугунные гири - по два пуда, не меньше! - и еще толстую железную цепь, и свернутый канат. Потом приставил сзади деревянную лесенку и свел на землю такую пышную кралю, что толпа снова ахнула, а среди мужеской части даже присвистнули - теперь от любования. Какой-то наглец заулюлюкал, но после крепкой затрещины стих - чай, ты не в кабаке!
      Тем временем в центре, вроде сам собой появился маленький столик, накрытый платком, из-под которого пышная красотка стала вынимать и подавать их главному всякие занятные штуки: блестящие кольца, свистульки, ленты и шарики. Он ловко подбрасывал их вверх, не глядя, ловил на лету, они перепархивали у него из руки в руку и мелькали с такой быстротой, что глазам невозможно было уследить... Длинная красная лента вдруг разлетелась на несколько кусочков, а потом он зажал ее в кулаке, и она необъяснимо превратилась в целую. Неожиданно - как из воздуха, Фокусник выхватил еще колоду карт, и пошла настоящая потеха! Он медленно обходил круг зрителей, творя чудеса рук перед самым их носом. В одно мгновение распускал всю колоду - то вкруг широким веером, то шелестящей волнистой змеей. Без ошибки вытаскивал кем-то названную карту или ко всеобщему ликованию доставал ее из-за чьей-то пазухи, воротника или даже из-за уха. При этом балагурил, не переставая, и никого не пропустил - всех подарил улыбкой и острым веселым словцом. Народ просто умирал со смеху! Монеты щедро сыпались в блюдо, с которым зрителей обходил мальчик.
       Потом на середину снова выплыла пышная краля с двумя пушистыми белыми собачками. "Прошу любить и жаловать нашу очаровательную Розали!" - возгласил их главный Фокусник. Собачки исполняли разные трюки: ловко прыгали через обруч и друг через друга, кружились на задних лапках и вместе складно повизгивали под звуки дудочки, на которой им подыгрывал мальчик. Дети отовсюду со смехом тянулись к забавным собачкам, вырываясь из рук матерей. Все хлопали в ладоши. Тогда Фокусник попросил публику сдать немного назад - сделать круг пошире, и на ковер выкатились колесом те двое кудрявых молодцов. И чего только они не вытворяли! Лихо пополам складывались - затылком чуть не до пяток доставали, через голову  кувыркались, и на руках ходили, и веретеном крутились... Непонятно, как совсем не переломились и шеи себе не свернули! Народу они тоже очень понравились, все громко хлопали в ладоши и одобрительно гудели.
     Потом в центре стал тот дюжий силач с гирями и давай разминать руки и ноги, выказывая себя со всех сторон. А мальчонка, пригнувшись под тяжестью, пронес по кругу цепь, чтобы все, кто сомневается, могли потрогать и убедиться, что она вправду железная. Фокусник эту пару представил так: "Прошу приветствовать -  наш силач Лукки и малыш Жанно! Силача мы с вами, пожалуй, отпустим - он, как видно уже  притомился, зато малыш только во вкус входит!" И мальчик, поклонившись, отбежал к повозке. Зрители дружно захохотали, но быстро стихли и замерли в ожидании... Да, такой силищи никто из них, отродясь не то что не видел, но и представить не мог. Все разинули рты... Ноги у малыша Жанно были, как намертво врытые столбы, а мощные бугры на руках сами выпирали, будто чугунные гири. Он с плеча на плечо перекидывал гири через широченную спину, перекатывал их по груди, вертел, бросал и подхватывал на весу. А в конце вдохнул... набычился, поднапружился... и словно клещами, надвое разорвал могучими руками железную цепь! Вся толпа громко выдохнула - как один, и бурно забила в ладоши. Жанно степенно поклонился зрителям и обернулся к повозке.
     Откинулась занавеска, и на руки к силачу  спорхнула... птица не птица - цветок не цветок?.. Девушка в лазоревом платьице, почти еще девочка, и тонкая - что твоя тростиночка! Русые локоны по плечам вьются, улыбается так светло и нежно - чисто ангел небесный, а платьишко едва коленки ей прикрывает. Народ совершенно обомлел... Кто расплылся по-дурацки, и чуть не облизывался, как вороватый кот на сметану. Кто прям-таки оцепенел, по-рачьи вытаращился и глазами ее молча пожирает... Девицы смущенно хихикнули и впились придирчивыми взглядами, но не нашли и малейшего изъяна. А некоторые из жен пытались вытащить своих мужей из толпы и увести - да куда там! А силач, держа ее на одной руке, перенес девушку в центр и бережно опустил на ковер. Восхищенное "а-ах!.." пролетело над толпой, как ветер по полю... Фокусник обвел взглядом зрителей, и когда все угомонились, ласково провел рукой по ее волосам и особенно теплым голосом произнес: "Прошу вас любить и жаловать нашу несравненную Мариэллу!"
      За это время двое тех кудрявых, что всяко выкрутасничали, уже натянули тонкий канат, одним концом привязав его к задку повозки, а другим - к коновязи, где стояли их распряженные лошади. Жанно сильно похлопал по канату, подергал, проверяя - надежно ли закреплен? Подставил  девушке ладони, одним махом подхватил, как пушинку, и она легко впрыгнула на канат. В руке у Мариэллы раскрылся большой яркий веер, она взмахнула им, покачалась вверх-вниз... Чуть переступила, примеряясь... и побежала по канату. На ней были вроде носков из тонкой кожи, перехваченные шнурками. А сами ножки точеные, сахарные! Добежала до коновязи, потрепала гриву лошади - та радостно ей закивала. В мгновенье ока крутнулась вокруг себя - воздушное платье юлой обвилось, а рукава, словно крылышки мотылька, взметнулись... И пошла павой, мелко-дробно перебирая, как чечетку задорную отбивала! Хоть канат и не слишком высоко был натянут, а все же за плясунью становилось боязно. Все затаили дыхание...    

*  *  *
    Стоял в толпе и один парень, ничем вроде не примечательный. Только глаза были грустные-грустные... И серые, чуть в синеву, среди других темноглазых - особенные. Парень подошел, когда Фокусник колдовал с картами, но издалека плохо было видно, и он помаленьку стал подвигаться по кругу вбок, на каждом шаге будто ныряя. И похоже, ему надо было не только все увидеть - слишком упорно пробирался он сквозь толпу. Когда вышла краля с собачками, он уж добрался до самой коновязи, где размыкался круг зрителей. Тут стало понятно, почему он так странно шел, припадая - одна нога у него была согнута дугой. Парень пристроился с краю поудобней, достал из холщовой заплечной сумки тонкую дощечку, кусок грубой бумаги, и почти под мордой у лошади стал быстро чиркать заточенным угольком, часто взглядывая исподлобья на циркачей... Но глаза уже не были грустными, даже повеселели, особенно когда он смотрел на забавных собачек и мальчика с дудочкой. А вот тех двоих, что колесом крутились, он и не пытался зарисовывать - так быстро они мелькали, не уследишь! Просто смотрел, дивясь их необычайной ловкости. Зато силача Жанно с гирями можно было не спеша изобразить во всех видах.

    А потом один из кудрявых звонко ударил в бубен - словно пригоршня серебряных монет раскатилась. Второй загудел и засвистал на губной гармонике. И на канат вспорхнула несказанной красоты девушка. Сердце у Габриэля оборвалось и затрепетало где-то глубоко... Он замер, прижав руки к груди, и весь превратился в одни глаза! Так и смотрел на нее с оборвавшимся сердцем, умирая от счастья... Надобно сказать, что кроме своей сестры, Габриэль ни одной девушки близко не видел. Разве что неприглядную соседскую дочь да чей-нибудь затылок в церкви. И вдруг Мариэлла! Ножки точеные у самых его глаз... Когда она подбежала к лошади, их взгляды неожиданно столкнулись, и Габриэля бросило в жар... Он опомнился и торопливо замелькал угольком по бумаге. А девушка плавно скользила по канату на самых кончиках пальцев - словно по воде лебедушка! - и он успел до мельчайших черточек зарисовать ее. Вдруг она вскинула ногу - чуть не затылка коснулась, и тут же опустилась на одно колено, вытянув другую ногу вдоль каната и отклонилась назад, трепеща веером. Все забыли дышать...  Ни аха, ни звука - во все глаза глядели! А Мариэлла резво вскочила и пошла, весело постукивая одной ножкой о другую при каждом шаге. Быстрым прыжком повернулась и на ощупь, мелко-мелко засеменила назад, взмахивая веером и безмятежно улыбаясь...
   
     В неземном блаженстве Габриэль не отводил взгляда от изумительной плясуньи... Может, Фокусник выкрал девочку в каком-нибудь городе, да еще у знатных родителей? Нет, глупости... Как простому трюкачу попасть в богатый дом, где на каждом шагу слуги, мамки и няньки? Какой только ерунды не приходит ему в голову... Но удивительно тонкое и нежное у Мариэллы лицо, и волосы необычайно светлые... Откуда в их краях такое диво? Хотя глаза у нее карие, но совсем не темные, а на солнце даже золотистые... Будь она бойкая, черноволосая и жгла вокруг глазами, он бы и не думал на нее любоваться. Не от всегдашнего смущения, а просто душа к таким не лежала. А Мариэлла - поистине небесное создание... Юбчонка едва колени ей прикрывает, а мыслей дурных не появляется. У другой бы - стыдоба и только, а от нее глаз не отвести - чистая красота!
     В конце ее выступления Жанно опустился на одно колено и взялся рукой за канат. Бубен рассыпал последнее серебро, гармоника пустила заливистую трель... Мариэлла одним легким прыжком обернулась к Жанно и по руке взбежала ему на плечо. Сияя улыбкой, она посылала на все стороны зрителям воздушные поцелуи. Что тут с народом сделалось - не передать словами! Толпа неистово вопила и так рукоплескала, отбивая ладони, будто со всех домов в округе с грохотом посыпалась черепица! А в довершении восторга, Мариэлла раскинула руки, и прямо с неба к ней  слетели три белых голубя. Все разом стихло, точно по волшебству... И правда, многим этот нехитрый фокус казался чудом. Потом уж спохватывались, что здесь и собачки ученые, и птицы. А в первый момент зрители повсюду застывали, как завороженные. И Габриэль тоже замер благоговейно... 
    Потом снова вышла краля с мальчиком и собачками. Габриэль понял, что представление еще продолжится, а у него совсем закончилась бумага, да и та дрянная... Вот если бы купить хорошей у рыночного писца, чтобы нарисовать Мариэллу! И Габриэль торопливо захромал к тому месту, где обычно сидел человек, писавший на заказ письма и прошения. Вот он! Писец сидел на низкой скамеечке, а столом ему служил табурет. От нечего делать он лениво очинивал перо... Габриэль бросился к нему, как утопающий:" Будь добр, продай мне пару листов бумаги! А писать ничего не надо." Писец окинул его хитрым взглядом... Глаза у парня полыхают, руки дрожат - видать, позарез нужно. Назвал свою цену, да с лихвой. Габриэль отступил на шаг: "Нет у меня таких денег, на один только хватит..." - но тут же отчаянно зашептал ему - "Вот посмотри, я циркачей там рисую. Может, тебе тоже нарисовать? Уступи второй лист, а я потом принесу!" Писец кивнул - ладно бери, да смотри, без обману! Габриэль побожился, и как на крыльях, своей  утиной походкой радостно заковылял обратно.

     Когда он вернулся, Жанно перекидывал гири, и не тратя хорошую бумагу, Габриэль лишь немного поправил прежний рисунок. Тут к нему сбоку прижался какой-то человек, с любопытством глянул, подышал в ухо и спросил - а его он может нарисовать? И дорого ли возьмет? Габриэль так растерялся от неожиданности, что чуть не согласился и без платы... Но тут же спохватился и ответил - два листа бумаги или их цену. Человек достал деньги и принял важную позу, Габриэль начал рисовать. Провел углем несколько линий - и появились кустистые брови, орлиный нос и оттопыренная губа. Заказчик вышел очень осанисто, и ушел довольный. Не успел закончить одного, как за ним уже толкался следующий, и еще кто-то выглядывал... Габриэль сказал, что бумаги у него больше нет, а кто хочет быть нарисованным - пускай сам приносит. Но тут снова выпорхнула Мариэлла, и Габриэль позабыв все на свете, упоенно рисовал только ее... Вот когда понадобились те хорошие листы!
   
     Обходя круг с картами, Фокусник все косился в сторону коновязи, где около какого-то парня уже собралась небольшая кучка людей, и все тянули головы, заглядывая ему под руку. Поравнявшись с ними, весело полюбопытствовал - чем он так завлек зрителей, что и про его фокусы позабыли? Габриэль, смутившись, показал начатый рисунок - перед ним как раз стоял вертлявый парень, изображая гордый вид на лице. Фокусник посмотрел и одобрительно засмеялся - очень похож! А Мариэллу ты, конечно, уже нарисовал - покажешь? Залюбовался на рисунок, поцокал языком, очень похвалил! Сощурился на Габриэля, что-то подумал про себя, потерев щеку... "Послушай, ты не уходи сразу. Кликни меня - поговорить надо!" И уже отходя, обернулся к нему: "А как звать тебя?". "Габриэль".

*  *  *
     В городе его называли Хромой Габриэль, а чаще просто Хромой без имени, или Колченогий. И все понимали, о ком речь - больно уж приметное было увечье. Однажды, еще по глупому малолетству, он выбежал со двора и на улице стал разглядывать тележку водовоза, ненадолго оставленную хозяином. Многим ведь мальчишкам это любопытно. Да еще сунулся что-то вблизи потрогать. А лошадь в это время возьми и переступи... Нога у него под колесо и попала. От боли Габриэль так закричал, что сбежалось пол-улицы, он сознания лишился, и долго еще потом снился ему тот ужас... Так на всю жизнь Габриэль калекой сделался. Колено совсем не сгибалось, а нога вывернулась дугой вбок, и ходил он, сильно припадая на одну сторону. Матушка по сей день винила себя, что не уследила тогда за ним. Вообще родители до сих пор относились к нему, как к неразумному дитяте, считали не от мира сего. И похоже, Габриэлю до седых волос их не разубедить... Конечно, было в нем ребячество, но не от глупости, а от всяких затей, приходивших в голову. Смастерил матушке полочки с резными цветами, но это позже. А еще мальчонкой придумал для сестренки куклу. Вырезал из дерева, собрал ручки-ножки, нарисовал лицо и приклеил волосы из пакли - красиво получилось. А как-то раз для щенка сделал упряжь, как у лошади, приладил маленькую корзинку, и щенок возил в ней по двору сестрину куклу.   
    Но дармоедом, несмотря на свою увечность, Габриэль никогда не был. В их семье спокон века все становились бочарами - и дед, и прадеды этим промыслом занимались. И Габриэль умел делать почти всякую работу, только гнуть крепкие обода для скрепления бочонков и вбивать тугие днища ему было не по силам, а в прочих навыках он не уступал ни отцу, ни старшему брату. Да еще матери по хозяйству помогал. Брату и с женой надо побраниться,  и детишек поучить уму-разуму, и с приятелями в кабачке поболтать да винца выпить, а Габриэль всегда при доме. Некуда ему было ходить... Соседские ребята не шибко хотели водить с ним дружбу - куда они с таким калекой? Сами посудите, разве он им компания? Ни побегать, ни поозоровать... А уж когда заженихались с девушками, то и подавно! Раньше подружкой у него была любимая сестра, но теперь она замужем. У нее своих забот полон рот, и родителей навещать недосуг.

     Было у Габриэля и сокровенное мечтание... Заветное, несбыточное... Больше всего на свете он любил рисовать. Еще ребенком, играя на дворе, все водил по земле прутиком, а однажды разрисовал углем табуретки в кухне. Матушка перепачкала об них всю юбку, но не ругала его, а только рассмеялась. И стала отдавать ему бумажные кулечки, в которые бакалейщик в лавке заворачивал сахар. На этой серой шершавой бумаге он рисовал углем, очень берег ее и был почти счастлив. А потом дорос и до беленой кухонной стены - всю разукрасил диковинными зверями и птицами. Отец тогда страшно рассердился, что его недавние труды пошли насмарку. И матушке долго пришлось его уговаривать - не сердчай, пусть бедный мальчик хоть немножко порадуется... Отец потом, будто бы нехотя разглядел рисунки и одобрительно крякнул - ишь ты, чего сынок удумал!   

*  *  *
    Четыре года назад, в одно из воскресений они всей семьей по обыкновению пошли в церковь и очень удивились, когда оказалась, что внутри вся боковая стена закрыта лесами, видно ее решили обновлять. В самом деле, старинные росписи давно потускнели и кое-где начали осыпаться. Перед началом проповеди священник радостно известил прихожан, что наконец нашли подходящего художника, который приехал заново расписать церковь. Габриэль шепотом упросил отца, чтобы он позволил ему остаться после службы и посмотреть поближе. Когда все разошлись, и церковь опустела, из боковой двери вышел незнакомый красивый человек с бородкой. Габриэль почтительно ему поклонился и сбивчиво заговорил, заливаясь жгучим румянцем... Смущенно сказал, что сколько себя помнит, все время что-нибудь рисует... Но ему не у кого поучиться. Не возьмет ли художник его к себе помощником и самым младшим учеником? Он сейчас быстро принесет свои рисунки, и если они понравятся... он был бы так счастлив! Красивый человек покосился на ногу Габриэля и с сомнением ответил:" Что ж, приноси... Посмотрим, выйдет ли из тебя толк. Но сможешь ли?" К таким взглядам Габриэль давно привык, головой в плечи не уходил, и ведь не в скороходы же нанимался. Он торопливо закивал: "Я буду очень стараться! Все-все делать, что велите!" Ах, если бы художник взял его, сколькому он мог бы научиться! Какое немыслимое  счастье - рисовать настоящими цветными красками, а не печным углем... Как он мечтает стать хорошим мастером и принести пользу их приходу! Может быть тогда люди начнут принимать его всерьез, а не только любопытствовать и жалеть убогого.
   
     Полгода пробыл он вторым учеником. Сначала на всякой подсобной работе, а потом художник доверил ему роспись внизу стены - сколько хватало росту и вытянутой руки, еще и старый ящик подставлял. И два раза даже похвалил его! Но вот Габриэль стал замечать, что наставник им недоволен, но не понимал - в чем  провинился? Молча страдал и ловил каждый взгляд, а тот как-будто избегал его... Наконец, в один ужасный день решился спросить, и услышал  беспощадный приговор - такой калека, как он, никогда не сможет расписывать церкви, потому что не вскарабкается на леса. Лучше ему сразу уйти... И многому ли научишься, только растирая краски и отмывая кисти? Для этого годится любой мальчишка. Можно разрисовывать веера или медальоны, или еще какие украшения, но про большие картины придется забыть... А ведь Габриэль ни разу не заикнулся, что ему трудно подолгу быть на ногах, превозмогался и всегда с готовностью вскакивал по первому слову, и руки у него крепкие. Но вышвырнули, как негодного щенка...   
      Тогда ему было пятнадцать лет, а он почувствовал себя изжившимся стариком... Отчаянным криком исходила душа, и все рвалось куда-то ретивое, как пойманная птица... Но крепче железной была его клетка. Мало-помалу Габриэль смирился со своей участью, томился тихо, никому не жалуясь. Настырности в нем отродясь не было, и что ему оставалось? Лишь однажды стал умолять отца отпустить его в большой город, и денег дать только на самое первое время, а потом он уж сам прокормится. Но отец с ним не миндальничал и как отрезал: "Нечего дурить! Я и наперед знаю - все то же будет, что в церкви. Напрасно тебя послушал, а впредь потакать не стану. Ремесло в руках есть - и работай! Опамятуйся, куда ты из родного дома - бесприютно мыкаться?" И с тех пор не давал ему ни гроша. Не от скупости, а боялся, что сын уйдет из дома и где-нибудь сгинет. Хорошо, матушка изредка тайком совала ему монетку на лакомство.
      Лишь раз Габриэль открылся священнику на исповеди, и тот долго говорил с ним... Вразумлял, что  надобно смириться со своей долей, не упорствовать и почитать отца. Что увечье послано ему Богом для испытания души и обережения от мирского тщеславия и соблазнов. Габриэль покорился судьбе и больше никаких чудес не ждал. А дни тянулись за днями - все безликие и пустые, как их бочонки...    

*  *  *
     Представление закончилось. Двое кудрявых с тарелкой и Фокусник пошли по кругу, собирая плату. Габриэль положил очень щедро, Фокусник вскинул бровь, приложил руку к сердцу и хитро подмигнул. Он, как обычно, сыпал прибаутками: девицам знатных женихов пожелает, парням - богатых невест, мужчинам - прибыльной торговли, их жен за красоту похвалит. А пожадничавших, да еще вставших в первый ряд, так хлестко высмеивал, что они пятились назад под общий хохот. Всех приглашал снова приходить на второе представление, когда жара спадет, и скрылся в повозке. Габриэль еще постоял в сторонке, выждал, пока все разойдутся. Наконец набрался смелости, и не зная - как позвать, с колотящимся сердцем окликнул снизу: "Вы просили не уходить... я здесь." Фокусник быстро спустился, что-то дожевывая: "Молодец! А у меня к тебе разговор - ты, вижу, парень серьезный, и рисуешь отменно. Не возьмешься ли заново разрисовать нашу повозку? Видишь, как  облупилась... Ради такого дела я бы задержался тут на два-три дня, а о цене, думаю, мы столкуемся. Что скажешь?" Габриэль задохнулся от счастья и страха. Сердце подпрыгнуло и пойманной птицей забилось в горле... "Да я не помню, когда краски в руках держал... Не знаю, смогу ли?.." Фокусник похлопал его по плечу, подбодрил: "Сможешь! Ты хорошенько подумай до вечера." Ему давно хотелось обновить повозку, и он видел, что Габриэль от души расстарается, а не просто намалюет для заработка. И без всяких фокусов понимал - почему... Ради Мариэллы, это было ясно, как божий день.

     К обеду Габриэль решил домой не возвращаться. Отныне он будет сам по себе... Работу для отца справил - а остальное, что в сердце,  никого не касается. Купил поблизости хлеба и козьего сыру и пошел на окраину города. Было у него  любимое местечко возле пролома в старой крепостной стене, где журчала маленькая речушка и бежала потом извилисто через весь город. По воскресеньям он иногда приходил сюда, когда отец с братом отправлялись в трактир выпить по стаканчику с приятелями и обсудить скучные местные новости. А Габриэль устраивался в тени деревьев, задумчиво глядя на текущую воду... Рисовал развалины стены, увитой цепкими кустами дикой розы, или красивый цветок, а то и отдыхающую на травинке бабочку. Представлял, как в древности жители города отбивались тут от нападавших врагов, и даже кровожадных сарацинов, о которых смутно помнил еще рассказы своей бабушки. А теперь здесь никого не встретишь, только поодаль плещутся озорные мальчишки, пасущие коз. 
    Габриэль напился прохладной воды, скинув рубаху, умыл разгоряченное лицо и руки, и сел на берегу перекусить хлебом и сыром. Потом блаженно растянулся на траве, прикрыв глаза... Мозжило уставшее колено, зато в кармане позвякивало еще несколько монет, а в холщовой сумке было полдюжины листов бумаги - все, что оставалось у писца. И сегодня он снова увидит и будет рисовать прекрасную Мариэллу! Сквозь листву весело золотились солнечные блики... Смеялись золотистые искорки в ее карих глазах... Габриэль счастливо жмурился и улыбался. Конечно, он возьмется разрисовать повозку. Поборет свою извечную робость и сделает. Да так, что все подолгу будут смотреть вслед! Для нее одной, на память... Он все хорошо помнит - как его учил художник в церкви. Как из-под кисти возникало чудо - Спаситель на небесном троне, лучезарная Пречистая Дева, ангелы в облаках и святые мужи вокруг. О, если бы перед ним была гладко оштукатуренная стена, а не дощатая, обтянутая грубым полотном... Только нужны краски, а где их достать? Ни в одной из городских церквей, кажется, ничего сейчас не расписывают. Может, сразу отказаться, пока Фокусник не увидел, какой он никчемный человек? И вдруг не получится нарисовать, как задумал? Нет, лучше отказаться, чем осрамиться перед Мариэллой. Хороша же будет о нем память...
    Но целых три дня быть подле нее! Знать, что она совсем рядом - за тонкой стенкой повозки... Видеть ее, и может статься, даже говорить с ней! А она когда-нибудь вспомнит о нем... Габриэль вдруг сел, обхватив колено... мучительно сгорбился, уткнувшись в него подбородком. "А ведь я никогда ее больше не увижу. Как мне жить дальше? Без нее... и зачем? Сбивать изо дня в день бочонки? Изо дня в день, до самой смерти... До  самой смерти..." И ничком повалился на землю.      

*  *  *
     Перед вторым представлением Габриэль загодя устроился на своем месте у коновязи и нетерпеливо ждал, часто поглядывая на повозку - не колыхнется ли занавеска? Начал собираться народ... Теперь детей почти не было, а подходили все больше гуляющие парочки. Занавеска не качнулась, даже не дрогнула, но пара любопытных глаз в дырочку пытливо изучала Габриэля. Давеча Мариэлла из-него оступилась, когда вдруг увидела бездонные синие глаза... Она еще ни разу не падала и вовсе не знала страха - это рано умершая мать всегда поддерживала и оберегала ее с небес. Но сегодня чуть не сорвалась... Хорошо, что рядом была перекладина коновязи и голова их лошади, Мариэлла быстро оперлась ногой, потрепала гриву, и вроде никто не заметил... А синеглазый парень опять стоит на том же месте. Бедный... как у него искалечена нога!    
      
     И вот закончилось представление, народ разошелся, а Габриэль все стоял неподвижно, глядя в землю... Фокусник его не торопил - видно, робкого он десятка, и немудрено, когда судьба так не задалась. Уже втащили в повозку скатанный ковер и приторочили сзади плетеную клетку с голубями. Уже кудрявые запрягали лошадей... А Габриэль все ждал чего-то, стиснув руки и беззвучно шевеля губами... Вот промелькнула Мариэлла, переодетая в белую блузу, черный шнурованый корсаж и простую синюю юбку, и ставшая похожей на всех других девушек, хотя он узнал бы ее из тысячи. Тут Габриэль очнулся, неуклюже подошел к Фокуснику - и как в воду бросился: "Я распишу вам повозку, я постараюсь. Только не знаю, где можно найти краски?" Фокусник обрадовался: "Ну, это не беда. Завтра похожу по городу, поспрашиваю." Но парень еще что-то хотел сказать, только не решался... Наконец, опустив голову и запылав лицом, выдавил: "Позвольте мне ехать с вами!.." - умоляюще поднял глаза - "Я не буду вам в тягость, вот увидите! Все-все буду делать, что потребуется. Если починить что, или за лошадьми ходить. И везде буду рисовать на представлениях, кто попросит. Вот возьмите - это я за сегодня заработал, и то не сразу начал. Позвольте ехать с вами!"
    Фокусник был в сильном замешательстве: "Ты хорошо подумал, чтоб так, в одночасье уйти? Мы же век на колесах, угла своего не имеем, и всякое случается. А родители у тебя живы?" Габриэль кивнул, потупившись... Фокусник сверлил его взглядом: "Не приведи Бог, если они тебя не простят! Всю жизнь будешь расхлебывать." Но Габриэль пробормотал глухо : "Все равно..." Фокусник вздохнул: "Что ж, договорились... А деньги у себя оставь, краски мы потом купим, еще и добавить придется. Завтра на рассвете приходи на постоялый двор - знаешь, где? Пораньше тронемся - путь не близкий..." На том и расстались.

*  *  *
     Домой Габриэль возвращался, как пьяный - не чуя ног... За ужином матушка беспокойно на него поглядывала и пощупала лоб: "Ты, часом, не захворал? Лицо какое-то странное и глаза блестят... не жар ли?" А он и правда был, как в чаду... "Нет, только устал, лягу пораньше." Отец угрюмо  ворчал: "И где тебя носит? Целый день проболтался со своими рисульками... Не вздумай мне разболеться - завтра за работу!" Отец не злой, просто он ничего, кроме бочонков, в жизни не видел. Встав из-за стола, Габриэль поклонился родителям, матушка благословила его на ночь и поцеловала в голову. Сердце защемило... он ткнулся ей в руку и чуть не заплакал. Габриэль знал, что больше ее не увидит.
    Придя  к себе в каморку, он увязал в шерстяную куртку свои пожитки. Горячо помолился, чтобы все удалось по-задуманному, и склонился около свечи над прощальным рисунком. Грамоты в их семье не знали, а перед матушкой надо повиниться... Любовно нарисовал ее, как только что видел - в чепце, в фартуке, с засученными рукавами, и себя - на коленях перед ней, с низко опущенной головой. А над собой, как бы парящую вдали, крохотную Мариэллу... Подумал и несколькими черточками добавил сзади отца - пусть поважничает... Но куда положить рисунок? Надо так исхитриться, в таком месте оставить, где его наверняка вскоре заметят, чтобы у матушки сердце не разорвалось от неизвестности. Но и не рано утром, а то сразу кинутся искать . Габриэль послушал в дверную щелку - кажется, все спят. Тихонько прокрался в кухню... Может, подсунуть под ларь с мукой? Нет, она увидит - мука для лепешек часто нужна. Миски, кувшин с маслом, перевернутые горшки... Под один из горшков? Но когда он понадобится, вдруг через неделю? Положу-ка лучше в корзинку с чесноком, что стоит в чулане - к обеду матушка непременно в нее заглянет. Но их повозка к тому времени будет уже далеко...
     Он прилег, не раздеваясь, но не сомкнул глаз. Почти до света метался, как в лихорадке... А когда чуть забрезжило, он осторожно, стараясь не стукнуть засовом, отпер дверь и вышел. Благополучно добрался до постоялого двора и присел около знакомой повозки. Внутри было тихо, все еще спали. Скорей, скорей бы первый луч! И вот взошло солнце, и они тронулись в путь...

*  *  *
      Вот уже год, как Габриэль колесил по свету с циркачами. Больше всего он старался не доставить им лишних забот и какого-нибудь ущерба, в первое время даже ел, как можно меньше. Но Фокусник это заметил и отчитал: "Не вздумай голодать! Что проку, если ты зачахнешь?" А прок от Габриэля был, он своими рисунками зарабатывал деньги наравне с выступавшими на ковре. В пути, как и остерегал Фокусник, всякие непредвиденности случались. В одном городе властвовал очень строгий епископ, и им велели убираться подобру-поздорову. Было и такое, что пришлось уносить ноги от грабителей. На счастье, в повозке было припрятано два пистолета: один надежный, проверенный, а второй так... пугач огородный, но вида внушительного - и лихие люди их не тронули. А в общем, жили весело, не скучали.
     Фокусник ничего Габриэлю не указывал, как расписывать повозку, а сказал - делай по своей мысли. В ближайшем городе он сторговался с церковными мастерами, и Габриэль на страх и риск выбрал краски и все, что требуется. С наслаждением растирал их в пальцах, вдыхал почти забытый запах... И он не оплошал - повозка удалась на славу! Мариэлла невесомо порхала по канату с ангельской улыбкой, и остальные трюкачи вышли - как живые. Фокусник был очень доволен, и всем Габриэль пришелся по сердцу. Розали по-сестрински опекала его, двое кудрявых всячески помогали, когда он рисовал. Одного звали Бланше, другого - Нико. Они все время подтрунивали друг над другом и задирались, как щенята, но часу не могли пробыть врозь. А Мариэллу все называли по-домашнему просто Мари, и Габриэлю тоже разрешили, и так было трогательно произносить ее имя...
     Они в несколько дней подружились, Мари принялась учить его грамоте, а Габриэль в благодарность рассказывал ей разные истории, когда-то  слышанные от бабушки, и что помнил из Священного писания. Мари не была набожна, как все они, и многие из библейских рассказов и притч были ей внове. Она бережно хранила молитвенник матери в память о ней, но почти не раскрывала, зато Габриэля слушала с удовольствием. А он  все мечтал подарить ей серебряное колечко, даже утаил немного денег, но не смел, не решался... Разве можно - будто своей суженой? Да кто он перед ней? Калека колченогий... Мари была очень ласкова, жалела его по доброте, но и только... Никогда в жизни не был он так счастлив, как возле нее. И давно с такой болью не саднило в душе. Не прежней тупой тоской, а острой иглой под сердце...
 
*  *  *
     После ужина они с Фокусником сидели на постоялом дворе около повозки. Фокусник покуривал трубку, а Габриэль просто так, рядом, к табаку он еще не пристрастился. Все давно улеглись спать, а они тихо разговаривали, поглядывая на звездное небо... Фокусник обычно спрашивал им две комнаты, одну - для Мари и Розали, вторую - себе и Лукки. Для уважения от хозяина - чтоб не считал их за табор, и чтобы красавицы были под приглядом. А мужчины ночевали в повозке. Фокусник старался себя не ронять, и никогда не показывал фокусов просто для потехи постояльцев, только если развязанные тугие кошельки опережали просьбу.
     Сейчас он досказывал очередную байку из их кочевой жизни. Габриэль любил его послушать - чего только занятного и поучительного не узнаешь! Ночь была теплая, бархатная... Не ночь - а благодать... Неумолчно звенели цикады, изредка фыркали под навесом лошади, высоко среди ветвей перелетала, посвистывая, ночная птица. Фокусник взглянул на повозку, где порхала нарисованная Мари, обнял Габриэля, потрепал отечески по плечу: "Эх, тебе бы не с нами ездить, а поступить в подмастерье к хорошему художнику! А потом найти в большом городе стоящую работу." Габриэль уронил руки на колени, ткнулся в них лицом и обреченно вздохнул. Фокусник утешительно погладил его по голове - допекли парня... И не сдержав слез, Габриэль стал мучительно вспоминать, как его прогнал от себя художник... из-за увечья прогнал. Возразить ему было нечего, но как же больно слышать! Какое выпало несказанное счастье, когда он принял его в ученики, и чем все  закончилось... А он твердо уверен, что смог бы стать хорошим мастером. Фокусник молча вздыхал над горестной историей... В жизни никто с такой отзывчивостью Габриэля не слушал. Именно так, как просила истосковавшаяся душа... Отец сходу оборвал начатый разговор, а матушка начинала жалеть, не вникая. Где ей, с вечными горшками да сковородками, понять его маету? И вздохнув, он шел принести ей дров или брался за веник. А Фокусник, чувствуется, искренне хотел бы ему помочь. "Никто своей судьбы не ведает, а другие - и подавно. Но стезю, ему назначенную, человек сердцем угадывает. И ты погоди отчаиваться, мы что-нибудь придумаем... Может еще выпадет тебе удача, не пропадать же с таким умением!" Габриэль не спорил и молча кивал согласно... А про себя знал, что никуда вовеки не уйдет. Что одной лишь отрадой дышит, и одна у него стезя - быть рядом с Мари и всей душой служить ей, сколько сил достанет, и пока она с другим не пойдет под венец... Но таких слов он и под пыткой не осмелился бы произнести вслух. 
 
      Фокуснику тоже захотелось поговорить по душам: "И я ведь когда-то сбежал... Мало того, увез с собой девушку - будущую мать Мари. Элиза  была дочерью хозяина цирка, а я в тех краях странствовал в молодости, всегда мне было скучно на одном месте. Увидел их представление и решил в лепешку разбиться, чтоб в этом цирке работать. Главное, увидел прекрасную девушку, которая танцевала на канате - чудесно танцевала! Влюбился в нее, как и представить себе не мог, хоть был уж не мальчик и разные встречал в жизни искушения. Хозяин велел показать - что я умею, и позволил участвовать в нескольких представлениях, а там видно будет. Но почти сразу меня невзлюбил, заревновал ко мне свою дочь. Кто я такой? Перекати поле, без гроша за душой... А с Элизой мы лишь взглядами обменялись, и все было навеки решено! Вскоре ее отец мне отказал в работе, тем более, что у них в цирке уже был свой кудесник. Она робко заикнулась, прося за меня, но он стал метать такие громы и молнии, что о согласии нечего было и думать. Одним словом - выгнал взашей... А она осмелилась бежать со мной, горько плакала и говорила, что не переживет нашей разлуки. Я тоже полюбил ее без памяти и взял грех на душу, увез девушку от отца. Он нас обоих вслед проклял. По его злобе потом и вышло.
     Сначала все было хорошо, мы обвенчались в маленьком городке и жили очень счастливо. Я работал, как одержимый для своей Элизы, старался подкопить на будущее. Она ведь ушла - в чем была, только немного карманных денег на булавки. Это одному ничего не нужно, а ради жены горы пытался свернуть. Однажды в праздники, когда повсюду веселье и по улицам гуляют ряженые, я счастливым случаем попал в вельможный дом, где было много знатных гостей. И до того всем понравились мои фокусы, что разгулявшийся хозяин очень щедро меня наградил, прямо сказать - сверх меры. Я сразу мог купить лошадь с повозкой и сговорил ехать с нами Розали и Жанно. А вскоре родилась наша дочурка Мари, вся в красавицу-мать. Она и научила ее  танцевать на канате, еще успела... А двое младенцев у нас потом умерли. Как-то Элиза сильно простыла на выступлении, к ночи слегла... и в неделю ее не стало."   

*  *  *
     В одном городе, на рыночной площади Габриэль увидел двух  цыганок, и на одной была необычайно яркая шаль. Алая - будто маков цвет или огненные всполохи по углям, или закат перед ливнем... Шелком вся переливалась... Вот бы такое платье для Мари! Излюбленный голубой цвет под стать ее нежной красоте, но Габриэлю подумалось, что алый добавит куража танцу. Он будет вспыхивать ярким огоньком, видным отовсюду, и никто мимо не пройдет - каждый остановится полюбоваться! И сборы увеличатся. Можно купить что-то нужное - хорошую флейту или добротную сбрую лошадям. Нет, прежде всего - нарядную накидку для Мари! Как привязанный, Габриэль шел за цыганкой и все не решался окликнуть. Та  почувствовала его взгляд, живо обернулась и повела въедливой скороговоркой, как обыкновенно они зубы заговаривают: "Вижу, погадать хочешь, красавец? Посеребри мне ручку - все, как есть, расскажу... все тебе поведаю - что было, что будет... что в душе таится, чем сердце успокоится..." Габриэль перебил: "Не надо гадать. Ты мне лучше шаль свою продай." Цыганка удивленно протянула нараспев: "Ша-аль?.." А сама быстро оглядела его, прикидывая  - сколько можно взять с этого чудака? Скосила глаза на ногу, дернула бровью: "Верно, для милой своей хлопочешь? Угодить надеешься?" Габриэль уклончиво пробормотал, что для сестры... Цыганка усмехнулась, скинула с плеч шаль: "Ладно, бери. Спрошу недорого, но знай, что она лишь цыганке счастье принесет, а для других печалью может обернуться." Габриэль молча протянул деньги, беря их, она на несколько мгновений задержала его ладонь. Он сердито выдернул руку и быстро захромал прочь, а цыганка печально посмотрела ему вслед... 
     Розали с Мари быстро сшили платье в четыре руки, и даже бахрому на юбку ловко приладили - ах, как будет играть в танце! Чудесно вышло - словно алые лепестки на ветерке играют! Они привыкли все делать в дороге - чинили одежду, убирали друг другу волосы, вязали чулки,  занимались с собачками. Фокусник разминал руки с картами, показывал их Нико и развлекал всех рассказами - он был кладезь всевозможных историй. Бланше учил мальчика играть на дудочке, и смышленый Лукки быстро  перенимал новые песенки. Молчун Жанно собирал разорванную цепь - по своему секрету, и задумчиво подстригал усы. Вся их жизнь проходила в дальних переездах из города в город. Лишь Великим постом начиналось вынужденное безделье, и они отдыхали в какой-нибудь тихой уютной деревушке, где и сытно, и дешево.   

*  *  *
     Однажды на представлении к толпе зрителей подошли три вооруженных стражника, для порядка всегда ходившие по площади, и особенно усердно в том ряду, где были винные торговцы. Один из стражников, увидев канатную плясунью, сперва прирос к месту... Потом начал пробираться ближе, ближе... и наконец встал впереди всех, глядя в упор на девушку. А Мариэлла плавно скользила по канату - будто тонкая струночка пела, будто алый весенний цветок к небу тянулся! Глаза и лицо у стражника стали наливаться кровью, а волосатые кулаки все сжимались и разжимались... Когда Мариэлла соскочила с каната и раскланялась, он вдруг качнулся к ней и грубо схватил за руку - а ну, крошка, пойдем с нами! - да крепко так стиснул, до синяков. Она дернулась было... и ласково стала упрашивать господина стражника ее отпустить. А второй стражник загоготал во всю глотку и еще стал подзуживать первого. Третий, правда, хлопнул его по спине - мол, брось ее, пойдем! - но красномордый лишь огрызнулся через плечо. Подбежал встревоженный Фокусник, засуетился рядом... Но как спасти дочь? Он что-то горячо зашептал красномордому, но здесь даже его красноречие не помогало. Мариэлла билась птичкой в силках и отчаянно вырывалась, по щекам  текли слезы, а на лице был такой смертельный ужас, что народ заволновался - женщины испуганно вскрикивали, мужчины громко зароптали. Фокусник, как мог, увещевал стражников и пытался подступиться к красномордому - одной рукой дергал его за руку, чтобы отпустил Мари, другой торопливо вытаскивал из-за пояса свой кошелек. Но гогочущий со всей силы ткнул его кулаком в грудь - отшвырнул назад. Фокусник споткнулся о край ковра и неловко упал. Все ахнули и оторопели... взвизгнул чей-то ребенок. Третий стражник отгонял людей назад и мрачно покрикивал: "Ну, что столпились, чего тут не видали? Живо все расходитесь!" Подбежал Жанно, быстро помог Фокуснику подняться и что-то виновато забормотал ему... Конечно, он смог бы голыми руками убить стражника, но честно сказать - испугался. Не столько за себя, хотя его тут же увели бы в тюрьму и казнили, а за Розали, за сынишку, да и весь цирк сразу выгнали бы из города. Но главное - Розали... Он не мыслил жизни без нее, и не решился пожертвовать собой даже ради беззащитной Мари.

    А красномордый уж вовсе взбеленился, задышал ей в лицо перегаром, больно дернул на себя и потащил из круга. Она его зубами за руку - хвать! - так он другой лапищей ударил ее по лицу. Фокусник кинулся вниз и обхватил стражника за ноги, не давая идти. Красномордый бешено заругался, забрыкался и затопал, скидывая помеху, но свою добычу не выпустил. Розали тоже поспешила на выручку, висла у него на руке, умоляя оставить девочку, но все напрасно. А толпа угрожающе надвигалась... Гогочущий заорал на всю площадь: "Вы что - бунтовать? Всех поубиваю!" Вдруг сбоку к красномордому метнулся Габриэль - да, зверем метнулся! - и с размаху ткнул в горло маленьким ножиком. Был у него такой - почти игрушечный, каким мальчишки стругают палочки, но острый, как лучшая бритва. Всегда держал его при себе, чтобы очинять карандаши да разрезать бумагу, а носил на груди, в кожаном чехольчике на шнурке. Вот им и ударил. Красномордый всхрипнул... хлынула кровь, и он грузно повалился навзничь. Хорошо, что кулак разжался, и Мари выскользнула. Но раньше, чем он рухнул, в грудь и спину Габриэля  вонзились сразу два клинка! И он, сердешный, без единого стона тихо упал замертво... Мари вскрикнула и прижалась к Розали, обе горько заплакали. Стражники переглянулись меж собой, потом уставились на Фокусника: "Ты пойдешь с нами!". А он упал на колени рядом с Габриэлем, уронил голову ему на грудь и весь затрясся от рыданий. Стражники медлили... Он поднял к ним измученные глаза: "Вы товарища своего потеряли, а я - сына любимого. Возьмите все деньги, только помилосердствуйте! Дочку мою сиротой не оставьте... за что ей?" - протянул кошелек и снова припал к убитому. Стражники, прикинув на вес, забрали деньги. Гогочущий рявкнул:"Чтоб духу вашего здесь не было!" И красномордого уволокли. Люди молча расходились, опустив головы... А Жанно перенес тело Габриэля в повозку, до отпевания.   
     В городской собор, что стоял на площади, Фокусник, понятное дело, не сунулся, а поспрашивал по окраинным улицам, по маленьким церковкам. Последними грошами надеялся поклониться священнику, чтобы упокоить Габриэля по-христиански. Но никто не согласился отпевать чужака, да еще убийцу - слух про это быстро по городу разлетелся... Так и схоронили они его в неосвященной земле, вдалеке от города, у подножия зеленой горы. Поставили крепкий деревянный крест, на котором черной краской тонко вывели - "Здесь лежит Хромой Габриэль, двадцати лет от роду, который погиб, спасая свою возлюбленную." Сами отходную молитву над ним прочитали. В общем, простились, как сумели - оплакали безутешно от чистого сердца, с вечной к нему благодарностью. И уж сколько лет прошло, а могилка до сих цела, и крест с надписью по-прежнему стоит, никто его не тронул. Откуда я знаю? Странные люди про то сказывали - видели своими глазами. Может, и не все доподлинно так было, но раз могилка есть - то и любовь его была... больше жизни. Значит, нет никакого обману. А тебя, Лизавета, ничем не проймешь, бесчувственная какая-то уродилась. Вон Матреша, гляди, в три ручья плачет о нем, жалеючи. Так-то...
   Ну, девоньки, покуда прощайте. У Авдотьи в кухне, поди, уж и самоварчик поспел. Благодаренье Богу, привечает еще барыня старую кормилицу, дозволяет мне зайти, чайком угоститься...


           Этот рассказ был написан для конкурса на сайте ЛитЛайф - litlife.club