Здравствуй снова, [весьма неразборчиво], мой!
Вот, решила черкнуть тебе что-то вроде письма —
хотя на посланье моё, написанное зимой,
ты не ответил — что, не скрою, обидно весьма.
Я понимаю, ты занят, и тебе не до писем, и не
до кого бы то ни было — вообще.
Помня народную присказку о бузине
и киевском дядьке, осознаю, что вотще
все мои попытки наладить с тобой
контакты обречены заранее на провал,
что ж, назовём это невезением, "не судьбой",
тем боле, что ты, как видно, со мною порвал.
Только вспомни, как мы [зачеркнуто] той весной,
И ты [снова жирно зачеркнуто] мне тогда…
Как ты мог, [нехорошее слово], так поступить со мной —
Ведь я тебя [чем-то жидким размыто] всегда.
И теперь ты, [опять нехорошее слово], вконец
меня позабыл. А тогда ты, моею любовью шутя,
обещал мне руку и сердце — и даже венец,
в результате чего, я понесла под сердцем дитя.
Будь же ты проклят! Ты был всегда подлецом —
еще моя мама об этом предупреждала меня —
и потому не желаю, чтобы с таким негодным отцом
мой сынок познакомился. Но ни единого дня
я о тебе не забывала — бодрствую или сплю
[далее всё зачёркнуто — снова и снова,
и лишь в конце можно прочесть одно слово]:
«Люблю»