***

Вновь озарение былым

Лирика


Удобно расположившись на жёстком сиденье старень-
кого дилижанса, всматриваясь в возникающие миражи
нетленной памяти, под переливчатые звоны маленького ко-
локольчика, вы снова в пути, снова становитесь свидете-
лями некоего озарения былым. Былое, оно у каждого бо-
гато и неповторимо многогранностью бытия. И каждый из
нас, всматриваясь в своё давнее или недавнее минувшее,
сравнивает его события, впечатления с представленны-
ми на страницах новой книги стихов или воспоминаний.
С младенческих, школьных или студенческих лет, а потом
на протяжении всей жизни мы, встречаясь, взаимодействуя
или пребывая в многолетней дружбе, обязательно пере-
нимаем, берём в свой жизненный багаж всё лучшее из
поступков, черт характера понравившихся нам людей. И
потом, по истечении многих лет, они, послужившие нам
примером правильного жизненного поведения, становятся
яркими зорьками, осветившими или и сейчас освещающи-
ми сумерки жизненных поворотов, тупиков, а то и обрывов.
И только свет таких ярких зорь помогал и помогает всегда
вовремя остановиться, сойти с неверного пути, найти пра-
вильную дорогу. Они были, есть и сейчас у меня, пишуще-
го эти строки. Поэтому в кратком авторском предисловии
очень хочется, просто необходимо вспомнить поимённо
тех, кто в своё время пролил благодатный и сейчас сияю-
щий свет.
Самая первая, самая близкая и родная – это, конечно,
мама, Валентина, или просто Михайловна, как её звали
соседи в Березнеговатом, потом в Варваровке, жену ди-
ректора Варваровской МТС в 1948–1953 годах минувшего
столетия. В Варваровской начальной школе моими первыми
друзьями были Мишка Рыжик, Шурка Шулин, а еще Жанна
Хруленко, хорошенькая хохотушка с каштановыми косич-
ками. Год учёбы в десятом классе Баратовской средней
школы оставил незабвенную память об учительнице укра-
инского языка и литературы Лидии Лукьяновне Агеенко, о
её материнской ласке ко всем нам, выпускникам школы, и
её любви к избранной ею работе учительницы. Годы служ-
бы в армии в городе Остров-3 на Псковщине хранят в па-
мяти друзей по роте – Павла Гериха из Коломны и Коли
Беленького из Белоруссии с их довольно крепкими знани-
ями и добрым юмором. О таких парнях рассказы, книги
нужно писать, они тоже стали своеобразными примерами
для подражания, зорьками над жизненной дорогой. Годы
после службы в армии, работа на заводах – судо- и турби-
ностроительном, учёба в пединституте – всё это места но-
вых знакомств, новых межчеловеческих взаимоотношений.
Из этого периода начала семидесятых особо яркими и
незабвенными предстают как учители бескорыстия, жерт-
венности и добра – моя избранница и потом жена Лида,
а особенно её мама, Дарья Васильевна Хмельницкая, моя
тёща, светлая ей память. А ещё известный всему миру учи-
тель, писатель, публицист Адриан Митрофанович Топоров,
заслуженный артист Грузии Николай Алексеевич Троянов,
журналист и писатель Виталий Афанасиевич Карпенко.
Эти прекрасные люди, личности сейчас вспоминаются с
особой любовью и почитанием.
Им посвящены строки и отдельные стихотворения в этом
сборнике озарений. Всех невозможно перечислить, на-
звать в кратком предисловии, но из нынешнего, настояще-
го времени очень хочется, просто необходимо вспомнить
самых ярких, самых содержательных и одарённых моих
спутников на нелёгкой жизненной дороге. Они своими зна-
ниями, мудростью и опытом, добрыми советами помога-
ли и сейчас помогают щедро и бескорыстно в нелёгком
нынешнем бытии. Это Заслуженный учитель Украины Люд-
мила Георгиевна Тыжневая, кандидат философских наук
Валентина Ивановна Митина, президент философского
клуба Игорь Леонидович Шпачинский, заведующая иннова-
ционным отделом городской научной педагогической би-
блиотеки Екатерина Алексеевна Тимченко, руководитель
клуба учителей Дружба Лариса Сергеевна Шафоросто-
ва, заботливая хозяйка, неутомимая труженица на даче,
изумительный поэт Наталья Ивановна Бабина. Это самые
яркие зори на моём жизненном небосклоне во втором де-
сятилетии XXI века. Довольно приятно и полезно и совсем
не стыдно учиться и у молодых, талантливых поэтов, посе-
щающих литобъединения. Стихи Ольги Карповой поражают
каждого широтой тематики, яркостью образов. Моя дочь
Ольга, мои внученьки Танечка и Леночка – это источники
вдохновенья и каждодневной радости. ВНОВЬ ОЗАРЕНИЕ
БЫЛЫМ – это всегда памятные, волнующие и наполняющие
добрыми чувствами встречи в воспоминаниях или наяву со
всеми из минувших и настоящих лет. Это слова сердеч-
ной благодарности за подаренные щедро, бескорыстно
незабвенные уроки жизни.
Кто-то из перелиставших страницы этой новой книжки
может выразить недоумение: «К чему эта вычурность за-
главий, выспренность слов и образов в наш рациональ-
ный, заполнивший деловой информацией Интернет и ком-
пьютеры век?» Да, все эти новшества стали и будут долго
ещё источниками новой лексики, новых понятий, словес-
ных заимствований из иных языков. Но на моих страницах
по-прежнему будут постукивать неторопливо колёса ста-
ренького дилижанса, поскрипывать рессоры, а колоколь-
чик, то грустно, то радостно и звонко будет откликаться на
все толчки и ухабы неровной жизненной дороги. Всем –
весёлых приключений и – приятного путешествия на удиви-
тельной и трудной дороге жизни.
Валерий Фалёв


Юношеское

Брожу с тетрадкою в руке,
Вдыхаю аромат левкоя,
Пугливых зайчиков в реке,
В волнах плывущих налегке,
Поймать пытаюсь, успокоить.
Переживаньем прошлых дней
Живу и наслаждаюсь втайне,
Искрится в россыпях огней
Тенистый парк, там был я с Ней…
Цветка дыханье так случайно!
С его качаньем невпопад
Полёт шмеля. И аромат...
К цветочным лепесткам манит
Такой загадочный магнит!
Совсем немного лет назад
Здесь был пустырь… А нынче сад.
Так в череду грядущих дней,
К желанной радости моей,
Вольются нежность и любовь.
Им отражаться вновь и вновь
В тетради, на её страницах.
Глаза, опущены ресницы…
В случайной встрече с юной с ней
Прочувствовать явленье тайны –
Загадочной, необычайной…
Всё это – дивные мои
Еще сияющие дни.
На смену им всплывет закат,
Река вздыхает, грустный взгляд
И взмах руки дарят, прощанье:
– До скорой встречи! Обещанье…
Они так в памяти горят…
К ним обращается мой взгляд…
Вновь озарение былым


В библиотеке

Былины древней столь чеканный слог,
Стихи Державина – эпохи прошлой миги.
Здесь каталог, старинный шкаф и книги…
Сюда восшедший время превозмог,
Открыв познания изысканный чертог,
Взвалив на плечи вечности вериги.
В читальный зал так веет из окна
Весна в саду, библиотечный дворик,
Цветами окаймленный клумбы коврик…
Столы, лучистый свет и тишина.
Сюда приходит иногда Она…
Шекспира том. О, бедный, бедный Йорик!
А современность – в вырезках газет:
Ответы ясные, вопросов острых нет.
Со стапелей спускают китобои,
На фермах повышаются удои
Душистого парного молока.
Мы молоды, нам весело пока…
Пока идем мы рядышком с тобою…
Еще чисты страницы новых книг,
К грядущему пытливый взор приник
Их автора. А там, за горизонтом,
Клубится чёрным грозовой покров,
Гром безысходности уже разить готов.
Дрожит бумаги лист. Ну где же зонтик?!
В библиотеке вечер. У окна,
Едва облокотясь о подоконник,
Старушкой ветхою склонилась тишина –
Рабыня вечности. Ведь только письмена,
Их обзвук в тихом колокольном звоне
Откроют смысл, изведают до дна
Сакральность книг и скорбный взор иконы.
Валерий Фалёв


Ветер

Листья бешеным круговоротом
Вихрем мчатся в небытие.
Что же ждет нас за поворотом?
Мир течет по волнам безропотно…
Где ты, детство мое?
За оградой парка Петровского
Потускневшие фонари.
Натюрморты кустов неброские,
Кто-то в осень дымит папироскою…
Слово ласковое – повтори…
Нет, ушла. Парк окутали сумерки,
Под ногами – листвы ковер.
Невысок золотой шатер
Над аллеями. Как по умершем
На скамье ночной разговор.
Ветер стих. И, всплакнув украдкой,
Осень сникла во тьме ноября.
Застыдилась в зените заря…
И, обнявшись, походкой шаткой,
Поцелуй был случайным, несладким,
Мы уходим, о чем-то скорбя.

Начало зимы

Декабрь – юный шаловливый отрок
В хрустящих льдинах пробует свой шаг.
Из хмурых туч прохладные слезинки
Роняя тихо, осень отошла.
Совсем недавно здесь она была.
Ее спугнул вороний резкий окрик?
Опушен сад искристым серебром,
Сверкает в инее воротниковый бобрик,
Коньки, салазки и мальчишек вопли
Вот-вот нагрянут скоро, и потом
Зимы проказник нежные картинки
Раскрасит белым в окнах… Чуть дыша
Она так незаметно подошла…
В короткой шубке, мягкие ботинки,
А шапочка – так дивно хороша!
И вечер стал вдруг несказанно длинным,
А взор её – невинным и наивным…
Глаза и брови, и ресницы – длинные!
Я позабыл все нужные слова…
Я позабыл все главные слова!
Ладошкой рот прикрыла и ушла.

Неопределённость

Отгрохотала ночь громами предсказаний
Свершений или бед – как их предугадать?
Сознанью не всегда доступно распознать
К грядущему пути, приметы узнаванья.
Как бледен серп Луны, как холодна кровать…

Протест

Рассвет в окне, с тревогой вдаль смотрю
Зимы виденья, жаль, туманны очень.
Дыханием морозным по утру,
А было ли мне это по нутру?
Меня во сне за всё простила просинь.
Едва одев просторный тёмный плащ,
Цветистый шарфик, воротник откинув,
Вхожу в пространства риска, неудач…
В душе надрывный, неуемный плач…
Я против пошлости. Но как её отринуть?
Пускай смешон в стремлении своём
Идти с копьем, как Дон-Кихот, на танки.
В деяньях, в мыслях вряд ли посрамлён,
Всегда своим протестом упоён –
Я гордую, да, сохраню осанку.
Вас разглядев, я вновь впадаю в сон,
Вы мне скучны, меня ласкала осень.
О ней воспоминанья ввысь уносят…
Смешной малыш подбросить мячик просит.
Благовествует колокольный звон.
Закат в окне, и снова вдаль смотрю.
Зима, туман, виденья странны очень.
Дыханием морозным поутру,
Ко злу ли это было иль к добру?
Меня во сне вмиг озарила просинь.

Утром

Дождик весенний. В лужице,
В лужице мироздания
Солнечный зайчик плещется,
Рядом – зеленый лист.
Юность, её дыханье с ветром июня сдружится,
Лето как благодарность. Солнечный день лучист.

Право на одиночество

Молитвенно, с собой наедине,
Укрывшись шторами от любопытных взоров,
Вдали от надоевших разговоров,
Вновь в одиночестве. А на моем окне,
Как клавиши, в глубокой тишине
Играют блики солнца, небу вторя.
Вновь озарение былым
Вселенское пространство – и Земля –
Под солнцем летним вся теплом согрета,
Поет хвалу Создателю планета.
Взор обнимает мир, его любя.
Праматерь жизни, колыбель моя.
Еще исполнена моя душа надежд,
Все блага жизни будут мне по праву.
Любой девчонке буду я по нраву.
Лишь темный плащ из вороха одежд
Я предпочту. Всегда бежать в дубравы
От пересудов, клеветы, невежд
Я обречён. Печаль закрытых вежд…
Блаженный час, когда наедине,
Укрывшись шторами от любопытных взоров,
Вдали от надоевших разговоров
Я в одиночестве. Вновь на моем окне
На клавишах в глубокой тишине
Играют блики солнца, ритмам вторя.

Половодье

На льду проталины. Они в себе таят
Пророчества миров реки глубинных.
Вокруг следы от лапок голубиных…
А, может быть, от клювов журавлиных?
Они о быстротечном говорят,
О вечности? Об этом не велят…
В туман речной я устремляю взгляд…
Пусть половодье воспоют в былинах…

Признание

Эти губы и эта внешность,
Твои волосы так нездешни!
И глаза, что в улыбке скошены,
Ты сейчас такая хорошая!
Ты загадка, мной не разгадана,
Сказка дивная мне не рассказана.
Увлечен я тобой неистово,
Чувств моих до конца не высказать.
За трамвайною остановкою
Жду свиданья с тобой, плутовкою.
Ну, а если, как в мире водится,
Ты такая же греховодница,
На лукавство, обман способная?
Как тебя распознать, испробовать?
Сколько мне в ожиданье маяться?
Мало видимо не покажется.
Не пришла. Замолчи, страдание,
Одиночеством вновь испытан я.
Злоумышленность очарования
За пределами понимания.
Сквер затоптан коньми, копытами…

На лодке

Тихо-тихо скрипят уключины,
Плеск случайной шальной волны.
Эх-ма, старость, она раздумчива
Шибко требует тишины.
Окоём, как края опаловы
У заката. К нему мне плыть.
Над рекой голубой и алою
Голос колокола звенит.
Скоро ночь, и дорожкой лунною
Заструятся мои миражи:
Зов ушедшего, страсти безумные
Усмирить их судьбе надлежит.
Путь к причалу, песка шуршание
И приятная тяжесть весла.
Из Вселенной лишь иносказания
Жизнь как дар мне преподнесла.
Вот и берег, песка шуршание
Слышу в шёпоте камыша.
Весла сохнут. Уключина правая
Чуть заклинилась. Как спешат
К тихим гнездам в дремучие заросли
Утки с выводками утят.
Наблюдаю за ними с радостью…
А часы-то своё стучат…
Отскрипели давно уключины,
Стихли ласки шальной волны,
Эх-ма, старость, она раздумчива,
Шибко требует тишины.

Очарование полночью

Закат размыт. В молчаньи ночи лунной
Над зеркалом реки вздыхает тишина.
Душа измучена желанием безумным.
И звездный хоровод вновь виден из окна.

Испытание

Полыхают огни котельной,
Жерла топок, четыре котла.
Моя смена как раз в сочельник…
Выгребаемая зола жаром пышет.
Лишь в понедельник утром сменят меня. Пора…
Наступает пора прощанья
С этой адовой топкой. Зимой
Кочегара клеймо, как проклятье,
И нельзя убежать домой.
Можно только к двери открытой
Подойти и вдохнуть мороз.
Пошептаться с Луной позабытой,
Проследить за круженьем звёзд.
Через день вновь наступят угарные
И тяжелые ночи часы.
Скоро осень, когда меня в армию
Заберут и в кошмаре казарменном
Трех грядущих никак не скосить.

Дорога в безвременье

В окне вагонном тьма. Грядёт пора тревог.
Судьбы совиный крик нам вновь пророчит бурю.
В переплетенья жизненных дорог
Отправлен призванным осенним утром хмурым,
Исполнен багажом сомнений и тревог.
Оставив навсегда родительский порог,
Войдя в безвременье, в лесистые покровы,
Наш командир, слегка насмешлив, строг,
Пообещал уют, казарменный чертог.
Глаза старшинские раскосы и суровы.
На север поезд мчит в незнаные края,
Былинами воспет избяный мир России,
Там где-то древний Псков, ветвь родословная
Моя из тех лесов, из Новгородских былей.
В окне вагонном свет надежд или тревог.
Судьбы совиный крик нам напророчит утром.
В вагонный перестук безжизненных дорог
Отправлен призванным и с настроеньем хмурым,
Исполнен багажом сомнений и тревог.


Личное время

Морозный гаснущий декабрь,
Свечи огарок в канделябре
Уж догорает. Ветер зябкий,
В окно мое ворвавшись храбро,
Плащи, шинели разметал,
Дым от свечи поколебал.
В углу каптерки стойкой швабры.
И среди них он поворчал.
Сверхсрочником до старшины
Наш ротный все же дослужился.
Как нелегко нам с ним ужиться.
«Подъем! Отбой, в кровать ложиться!»
«Отставить, сукины сыны!»
А нам так нужно тишины,
Как при обстрелах в дни войны…
Мне вдруг приснился сеновал,
Там ветер разметался храбро,
Полог матерчатый задрав,
Как платье девочки. Забавно!
Я в нем однажды ночевал,
Наверх к себе милашку звал…
Как я пылал! Ужель не слышит?
Вечерний зной проник сквозь крышу.
Я ждал, прислушивался… Знал:
В моей уютной тихой нише
Я в нежность окунусь, услышав
Ее дыханье, шепот, стон…
Увы, один… Со всех сторон
Лишь кур сполошное квохтанье,
Гусей тревожных гоготанье,
Плывет куда-то летний зной…
Подъем! Подъем! Скорее! В строй!

После отбоя

В проходах тусклых солдатских коек
Стоит прогорклый тяжелый запах.
Из них на каждой мы спим по двое.
Их двухэтажность на шатких лапах.
В окно казармы зима струится
Холодным светом Луны промерзшей.
Улыбки детства на спящих лицах…
Мир сновидений такой хороший!
Не спится. Молча скольжу по лицам,
Сравнить пытаясь в дремотной скуке
Взмах одеяла с полетом птицы,
С весенним громом то, что в желудке.
Всё безразлично, всё у предела,
Терпенья, злости и раздраженья.
Луна недолго в окно глядела.
Храпит казарма. Всё без движенья.
Нас утром будят на построенье.
Команды, крики, тоски наплывы.
В победном марше ритм пораженья,
В воспоминаньях – цвет вишен, сливы…
Скупые строчки стихотворенья.

Дерзость

Склоны гор опорошены инеем.
От вершин – полумрак на снегу…
Прочь ушанку, я небо синее
На глаза напялить могу.
Вновь озарение былым

Белая фантазия

Лыжами медленно, словно по воздуху ввысь
Еду. По краю пологого снежного склона
Вычурно высвистан ветром изящный карниз,
Взмахи, движения выверены по метроному.
Палки подмышками, сладок скольжения визг!
Где-то вдали частокол и охранников вышки.
Трудно понять этот хмель устремления вниз.
Ведь патрули для отлова подобных мне – вышли!
Ах, самоволка! Прохладен свободы глоток,
Проволоки нет и старшинского окрика тоже.
Ветер, ушанка со звездочкой наискосок,
Снежная пыль на погонах и нервность – до дрожи!
Радуйся, барс! Затаившись в победном прыжке,
Жертву свою ты уже ждешь хладнокровно…
Выпью по капле свободы бокал. Налегке
Скоро явлюсь и отвечу за всё.
По закону.

Краски и пастель

В тайных закромах воображенья
Сокровенность девственной мечты.
Нераскрытость тихой красоты –
Лепестки в бутонах, а цветы
Как итог восторга, откровенья.
Образы фантазий так просты –
Краски и пастель в стихотвореньи.

На круги своя

Отправляясь в воспоминания,
Босиком убегу сквозь окно.
В мир волшебного достояния,
В это дивное состояние –
Называется детством оно.
Там вдали, в камышовых зарослях,
Песни лета на тысячах струн.
Гладь реки беспокоит вьюн…
Только тайны и только радости
Мне дарила река Висунь.
Как глядел я тогда очарованный
Тихим заревом синих вод,
Пестрых бабочек хоровод,
Всплеском рыбы нежданно взволнованный,
Замирал: Водяной не всплывет?..
А когда с камышовой удочкой
Приходил на обед домой,
Во дворе тишина, покой,
Принимал как обычную, буднично –
Ласку мамы: «Хороший мой!»
Уплывают воспоминания,
Обмелела река Висунь.
Безысходность: село без названия…
Где былые очарования?
Хромоногий дед Гамаюн,
Взоры злые его соседок:
– Этот плащ, цвета желтой тоски,
– Пропусти-ка его пропусти…
В милицейском участке беседа,
Протокол, черный ворон и скиф
Под фуражкою с красным околышком
Навсегда отпустил меня…
Взор, исполненный злобы, огня…
Как любила мама окрошку!
Легкий ужин в прохладе дня…


У ИСТОКА

Как дивно окружение моё… Старинные, потемневшие от
времени, книжные шкафы внушают смиренное почтение
к вечности, запечатлённой на ветхих страницах. «Святая
Русь» в четырехтомном издании, словари Брокгауза и
Эфрона, их более 70-ти томов, справочники, иные фо-
лианты с золотым теснением заглавий чинно покоятся за
венецианским стеклом фигурных дверок. В одном из томов
я с трепетным волнением читаю о том, что г.Старая Русса,
место моего рождения, основан братом Словена, потом-
ка Сима, правнука Иафетова в 3113 от сотворения мира.
В словаре на географической карте Новгородской губер-
нии в юго-восточной её части нахожу деревню Фалёво.
Может это след одного из коренных ответвлений моего
рода? Дальнейшие предания повествуют о том, что горо-
да Новгород и Старая Русса принадлежат к древнейшим
поселениям Приильменского края. В 1066 г. Город Старая
Русса был раззорён полоцким князем Всеволодом Брачес-
лавичем. Со страниц древних фолиантов перехожу к газет-
ным публикациям конца лета и середины осени 1940 года.
В «Известиях» 3 июня 1940 г. сообщалось об осуждении
слесаря какого-то ремзавода за опоздание на работу. В
других газетах были сообщения об освобождении города
Черновцы и Северной Буковины. 17 сентября 1940 года в
упомянутой газете «Известия» помещены фото Сталина и
Молотова. В её передовице от 12 октября 1940 года со-
общалось о нуждах и перспективах садоводства, дости-
жениях в честь тринадцатой годовщины Великой Октябрь
ской социалистической революции и о военных действи-
ях в Китае. А самая интересная для меня информация –
о расширении промышленного производства брынзы. Так
тогда ставился вопрос по всей стране, а нашей семье с
Лизой не всегда удавалось производить её в домашних ус-
ловиях, выпасая немногочисленное стадо коз.
Сообщалось о многом во многих газетах. Но даже в Ста-
рорусской местной «Районке» 12 октября 1940 года ниче-
го не было напечатано о рождении в Залуческом роддоме
маленького мальчика, впоследствии названного Валерием,
в честь знаменитого лётчика Валерия Чкалова. Перелисты-
вая сохранившиеся старые блокноты, дневники, невольно
обращаешься к воспоминаниям былого и несбывшегося.
Именно в этом – озарении былым – моё наивное, может,
достойное снисходительной улыбки, желание восстановить
всё, канувшее в лету из вечно былого, невозвратимого…
Где-то там, в далеком-далеко мокрый снег укрывает чер-
ные шпалы, тает на рельсах. Туман серым накатом оку-
тывает железнодорожную насыпь. Наш путь, переполнен-
ный грохотом и страхом, змеится среди мрачных холмов
и равнин. Поезд врезается в зябкость болот и переле-
сков. Состав из товарных вагонов и открытых платформ
бежит сквозь черные штандарты высоких елей и сосен,
чтобы через время вновь вырваться на равнины. А равнины
эти размежеваны на вспаханные или покрытые неубран-
ным жнивьём квадраты полей. Иногда под насыпью мель-
кнет остов искореженной пушки или танка со свастикой,
проплывут останки сгоревшей деревни со взывающими к
небу черными печными трубами, а потом снова мертвая
пустота. Мама сидит на открытой платформе, она, по ее
давним воспоминаниям, одета в тёмное латаное пальто,
голова укутана шалью, на ногах валенки с галошами. Она
сидит, затаившись за мешками с песком, прячет меня, за-
вернутого в одеяло, от ветра, притихшего на её коленях.
Дно платформы дощатое, но разбитое взрывами и сквозь
проломы видны вращающиеся вагонные колеса. Мне очень
страшно смотреть на них. Мы ехали в конце войны, рас-
сказывала она, из России на Украину, через Белую Цер-
ковь и дальше на Юг. «Мы, беженцы, искали пристанища
на юге Украины, не имея там никого из родных и близких».
Почему, к кому мы прибыли в Березнеговатое на Никола-
евщине, приютила нас бабушка Наташа, как жили у неё в
одной из комнат сельского домика вплоть до возвращения
отца с Дальневосточного фронта, уже никто никогда не
объяснит. Эту тайну, как и многие другие, моя мама Ва-
лентина Михайловна Соколова, по мужу Фалёва, навсегда
унесла с собой.


Праздник Валентины

Ты сегодня встала очень рано.
Не спеша, мой тихий сон храня,
Чай согрела, все поубирала
Мамочка любимая моя.
Папе снова срочно на работу.
Нужно в школу проводить меня.
Все твои извечные заботы,
Ни минуты без хлопот, ни дня.
Провинюсь – нахмуришься сурово,
Ненадолго! Как тепло огня
Вновь согреет ласковое слово
И улыбка светлая твоя.
Праздник Валентины. День рожденья
Хочется так много пожелать!
Радости, успехов, вдохновенья!
Горя – никогда тебе не знать.
Этот день встречаем мы с восторгом,
Песни и веселье к нам идут.
Куры с кошкой, слышишь, за порогом
Вновь тебе покоя не дают.
Мы тебя все очень-очень любим
Я и папа, братья – вся семья,
В день рожденья рано не разбудим,
Мамочка любимая моя!
Все равно ты встала очень рано,
Не спеша, наш тихий сон храня,
Чай согрела, все поубирала
Мамочка любимая моя.

Память о матери

Вот уж осень идет по полям, по дорогам,
По лицу твоему щедро сеет морщины.
Опадает листва, мне так трепетно трогать
В мягких прядях волос серебринки сединок.
Вспоминаю тебя чаще скорбной и строгой.
Ведь я был непослушным твоим первенцем, сыном…
Ты и нынче в пути в одежонке убогой.
Вдоль дороги твоей все стога да овины.
Я ушел далеко от тебя, моя мама,
И к порогу родному не скоро вернуться,
Вспоминаю тебя иногда утром рано,
Так легко с твоим именем – Валя – проснуться.

В ординаторской

Коридоры, запах карболки,
Сон дежурной сестрички, свет.
Процедуры, леченье – без толку.
А когда меня выпишут? – Нет,
Нет ответа… Вопросы праздные
Равнодушным врачам не нужны.
От больных кривотолки разные,
Заскучали по мне штаны.
От халата больничного серого
Тот же запах карболки. Вот,
А обед, тот, который съели мы,
Он не сытен. Болит живот…
Что-то мне в настоящем невесело.
И от частых наплывов тоски
Открываю покрытые плесенью
Тусклой памяти сундуки.
Извлекаю из них сокровенное,
И заходится сердце навзрыд.
В закоулках моих откровений
Вновь соседствуют страх и стыд.
Как надеялся: сбудется сказка,
Пусть не сразу, в какой-то миг.
Беспросветную ночь декабрьскую
Оглашает младенческий крик.
Там за окнами псарня. В стае
Виден хищный оскал вожака,
Жертва здесь. Все улики представлены,
У присяжных не дрогнет рука.
Подписать протокол злословий!
Наговоры, наветы, вскач!
Жертва загнана… В хищной ловле
Не поможет беззвучный плач.

Экзистенция

Пора блаженства, мир царит во мне.
Оконных штор – преграда лишним взорам.
Дар одиночества. И на моем окне
Пророчества – значением вдвойне
Превыше всяких праздных разговоров.
В беседе – вешний ветер и Земля.
Им Солнце вторит. И теплом согрета,
Поет хвалу Всевышнему Планета –
Праматерь жизни, колыбель моя.
Душа полна и веры и надежд:
Все блага жизни будут мне по-праву.
Любой девчонке буду я по нраву.
Лишь чёрный плащ из вороха одежд
Я предпочту. Всегда бежать в дубравы
От пересудов, клеветы невежд...
Предчувствую – ведь злу всегда быть правым?
Приемлю всё, как мрак закрытых вежд.

У колодца

Звенела цепь, раскалывались капли,
С хрустальным звоном падая на сруб.
И ты, рукою прижимая платье,
Ко мне летела водопадом губ.
В твоем порыве – трепетном, несмелом
Звучало страстно: – Вот тебе и вот…
Забытое ведро ко дну летело,
Отчаянно гремел коловорот.
А над колодцем пролетали птицы,
Ручей шумел в овраге за селом.
Бокал с шампанским не для нас искрился,
И я судьбой наказан. Поделом…
Но сколько раз на той тропе свиданий
Бродил один, искал твои следы.
И вспоминал из детства утро раннее,
Когда за мной, таясь, спешила ты.
Чтобы взглянуть, лишь любопытства ради,
Склонясь, косу роняя на плечо,
Что я пишу в таинственной тетради,
И целовать забвенно, горячо…
Однажды быть средь толчеи перронной,
Мол, помнит ли, поспеет ли, придет?
А после лбом давить окно вагонное…
Впустую ждать пришел и мой черед.
Известно всем: былое не воротится.
Осенний ветер холоден и груб.
Давно уж нет воды на дне колодца.
Тропа размыта и повален сруб.

Осенний этюд

Бессонница, я молча вдаль смотрю,
Виденья призрачны и фантастичны очень.
Чуть влажным, желтым листом по утру
Меня во сне поцеловала осень.
Вот вновь иду дорогой жерствяной,
Чей силуэт за лесополосою?
Девчонку вижу, что это со мною?
Автобус лужи окатил водою…
Продрогшая, с пшеничною косою,
Намокшей птахой съежившись стоит.
Обочина дороги стынет в стуже.
– Пойдем ко мне, – зову. Она молчит.
– Нас дома ожидает вкусный ужин.
Повеселела. На её лице
В глазах – грустинки, на щеках веснушки.
Вздохнула кротко, вспомнив об отце,
Спать будешь здесь, – и подал ей подушку.
А утром вновь в безвременье дорог
Мы шли в тумане к автоостановке.
Осенний день сомнений и тревог
Не обещал. Чуть скрипнув льдинкой звонкой,
Переступил я жизненный порог.
Вновь одиночество, уныло вдаль смотрю,
В мир сновидений, жаль, туманных очень.
Как и в былом, прохладой поутру
Листвою влажной, легкой на ветру
Меня, как в юности, опять целует осень.

Наедине

Пожухлый тополиный лист
Ложится трепетно на плечи.
Деревья созваны на вече,
Неласков наступивший вечер,
Но воздух несказанно чист.
Ноябрь, осенняя пора
Воспоминаньями тревожит.
Увы, нам время не стреножить!
Нужда есть снова подытожить
Находок меру и утрат.
Как ярки нынче фонари
И так длинны ночные тени…
Я вновь один и дождь осенний
Бубнит. До утренней зари
Пророчества миротворенья?
Прошу, молчи, не говори,
Слова пророчеств так тревожны.
А в жизни мы неосторожны…
И опрометчивости прах
След оставляет на руках…
Улыбки ласковы иль ложны?
Дождь говорлив, и водосток
Журчит, таясь во тьме овражной.
Плащ запахнув, я вновь отважно
Шагну. Пусть жизни завиток
Оставит память этих строк
И вкус слезы прохладной, влажной…
Уйду, перешагну порог,
Прощальный детства говорок…
Туман укутывает плечи,
И к полночи подкрался вечер,
Когда пройдет пора тревог? -
Ноябрь печален, страшен, строг.

День рождения

Ольге Фалёвой

Глаза прекрасные смотрят на меня.
И разные в них вижу выраженья.
В одних пожар любовного огня
Готовый вспыхнуть. Жажду наслаждений,
Веселья, радости, лукавства отраженья
В восторгах юности столь памятного дня.
А эти – словно звездные миры –
Наполнены космическою тайной.
Сединами волос окаймлены,
В них боль и мудрость. Счастья ожиданье,
Себя в их окруженьи – узнаванье…
Как принимать их правила игры?
Покой и мир упрятан до поры.
Гляжу в её глаза, хочу понять
Секрет Творца. Так вдохновенья полный
Великий мастер, божеству под стать,
Резцом иль кистью создает Мадонну.
Глаза, улыбка, локоны. И волны
Едва видны вдали. Не распознать…
Ты так прекрасна в тихом естестве,
Как Матерь Божья на руках с младенцем.
И белизной сияет полотенце
На спинке стула. В скромном торжестве
Слышны слова приветствий, поздравлений
Очарованье, радость и волненье
В глазах гостей. И суетность везде!
Непредсказуем дивный ход вещей.
Я снова с тостом и, салфетку скомкав,
Гляжу в глаза прекрасных незнакомок
И призываю – выпьем же еще!
Живите так, как всем вам суждено!
Пусть будет дом ваш счастья полной чашей,
Успех, везенье – будут в жизни вашей!
Пусть вам всегда сопутствует удача,
И светом истины окрасится вино!

На погосте

Началом сумрачных дорог
Следы на ветхом пепелище.
В конце надежд, былых тревог.
Вот это старое кладбище.
Здесь небоскребы – в глубину:
Уют могил многоэтажен.
Желанье в вечность заглянуть
Меня томит. И я отважно
Ступаю влажною тропой
Среди оград, могил надгробий.
Как местный неземной покой
Эдему Божию подобен!
Неистовость страстей былых,
Любви или вражды раздоры,
В преданьях перешли к живым
В неторопливых разговорах.
Как мирно надписи гласят
О дорогом и незабвенном.
Пусть этот мир всегда хранят
Сии кладбищенские стены.
Началом жизненных дорог
Следы на ветхом пепелище.
В конце надежд, былых тревог,
Как только выйдешь за порог –
Вот это старое кладбище.

Вечернее настроение

Есть какая-то тайна
В улетающих искрах костра.
В догорающих углях,
Жар теряющих тихо до тла…
Вспыхнет яркое пламя –
Отодвинется ночи стена.
Появляются в памяти
Неразгаданные имена.
Где-то там между звездами
Искры, меркнущий свет.
Со знаменьями грозными
Нераскрытый конверт.
Почты штампом и марками
Он раскрашен слегка.
Адрес, почерк с помарками,
Как дрожала рука!
Нераскрытому в пламени
Ему тихо дотлеть…
Ярко вспыхнувшим знаменем
Именам – улететь…
Есть какая-то тайна
В умирающих искрах костра
В догорающих углях
Затухающих тихо, до тла…

Старий яхт-клуб

Тут є чарівна таємничість,
В розмові хвиль і ліхтарів.
Причалів показна величність,
Омана пишномовних слів.
Тут є можливість озирнутись,
Щоб зважити на сенс буття.
Враз від надії відсахнутись
І забажати каяття.
Гойдання парусників. Коло
По груди вкопаних гармат,
Дівчисько, що прийшло зі школи,
Сухий фонтан и дід Микола
Простує з веслами назад.
Яка чарівна таємничість
В розмові хвиль і ліхтарів!
Причал вшановує величність
В накресленнях вагомих слів.

Ніжність

Опівночі, коли ти скинеш кімоно
І ніч в обійми візьме звабне тіло,
На білій лодії з тобою пливемо
Знетямлені, від любощів змарнілі:
Опівночі, коли ти скинеш кімоно.
На тлі ставка сріблястий тихий слід
І сяйво місяця твоїх грудей навколо.
Там берег спить. Очеретяне коло…
Твої уста шепочуть ніжне слово,
Мені тебе торкатися не слід…
Відчую лиш тепло ласкавих губ,
Твоїх очей у глибину порину,
Тягар років численних швидкоплинних
Мене облишить. Он кремезний дуб
Ховає в листях росяні краплини.
Живу теплом твоїх ласкавих губ.
Скажіть мені: – Чому любов – це гріх?
Вже скоро ранок, вітерець притих…
У ніжних спогадах твої слова, торкання,
Чарівна ніч затаєна в мовчанні…
Всі відчуття від любощів твоїх…
Хто пояснить: – Чому любов – це гріх?
Опівночі – вже в згадках – кімоно,
Обійми, ніч, таке ласкаве тіло,
На білій лодії ми знову пливемо,
Захоплені, від любощів змарнілі…
Над ставом вже лелеки пролетіли
На дні човна чарівне кімоно.

Зрада

Чаїним криком відчаю, нудьги –
Відлуння літ, мов безнадійна втрата.
Де ділись друзі? Лише вороги
Стоять навколо, брат гнівить на брата.
В пустелях площ – байдужа метушня,
В переплетінні вулиць неодмінно,
Почуєш регіт: – Хоче співчуття!
Шукає – бач – взаєморозуміння!
Жіноча цнота? Хитрий блиск в очах,
Лукавий жест і – зроблена кар’єра! –
В нові розп’яття заколотять цвях,
Христу ніколи не відчинять двері.
Щодня під вежу, наче в майбуття,
Простує вранці пишномовне панство:
Четвертовладники без каяття
Несуть свій гріх, як орден – новобранці.
Ганьба! Ганьба – вам, слуги сатани,
Настане час. Господь спита суворо.
Немов віщун вселенської війни,
Палає схід. В церквах співають хори.
В останній раз на сполох дзвін дзвенить.

Мимолетное виденье

Пришла, окинула глазами
И повела такую речь:
Что девственность? Её нам с вами
Уже никак не уберечь.
И началось – любви застолье,
Стаканов звон, восторгов стон,
След на песчаном лукоморье,
Шум моря изо всех сторон.
И было вновь желанье чуда!
А жажда ласки повторить
Искрилась бликами прелюдий,
И томно, нежно: – Милый, будет…
И вздох волны: куда ей плыть?
Мерцали звезды, шум прибоя
Баюкал, нежил. В полусне
Там на песке сомкнулись двое
В любви, в желании, в тоске.
Но после было, ох, не сладко…
Тетрадь распластана в пыли.
Опорный пункт правопорядка
Маячил где-то там вдали.
К восходу солнца по порядку
Вдаль уплывали корабли.

Лишь захотеть! И вновь в былое,
В родное детство улететь,
Река Висунь вздыхает знойно,
Её затон, прохлады полный,
Напоминает томный пруд.
Так полон мир забав, причуд…
Воспоминания текут
Песком шуршащим промеж пальцев.
Тропой извилистой скитальца
Мне этот путь преодолеть…
Осталось – только захотеть…

Зазеркалье

Из таинства так смотрят на меня
Мои глаза. Согбенность и морщины.
Лицо всё претерпевшего мужчины,
О, как прискорбны редкие седины!
Сиянье ваше среди бела дня
Зовет оттуда вновь к воспоминаньям,
Вновь у костра, у яркого огня.
Двадцатый век стекает по минутам
В поток времен. Остатки декабря,
Опавшие с листков календаря,
Мохнатым инеем и влажным почему-то
Обволоклись окрест ветвей. Не зря
Грядущих дней мы предвкушаем смуту,
Спеша по тротуарам хмурым утром,
Надеясь робко, что взойдет заря.
Там в Зазеркалье дивные миры,
Переплелись былого сонмы теней.
Весны разлив и хмурый день осенний
Фигурами таинственной игры.
Явили нам изысканность явлений:
Рожденья, прозябания, пиры…
Как это всё у нас переплелось,
И в памяти веков отозвалось…
Из зазеркалья смотрят на меня
Мои глаза, согбенность и морщины
Лицо всё претерпевшего мужчины.
В глазах хранимы сполохи огня…
О, как прискорбны редкие седины!
Их осиянность среди бела дня
Зовет зачем-то в мир воспоминаний,
И, вопреки моим недомоганьям
Я у костра, у тусклого огня…

Осенняя прогулка

Холмы с увядшею травой
Полого снизошли к оливам,
Кусты боярышника, сливы,
Туда спешу неторопливо,
Спускаясь торною тропой.
Как хорошо наедине
Входить в тенистые купавы.
Вон храм святых Петра и Павла
Зовет к заутренней. Но мне
Пока не страшен звон тревожный.
Озябший, очень осторожно
Взбираюсь с удочкой на мост.
Здесь на ветру я в полный рост…
Там за собором есть погост,
Там свежий холм, он огорошен…
Но молод я, беспечен, юн,
Вот на крючке мой первый вьюн,
Поверивший наживке ложной.
Певец-октябрь звучаньем струн
Волнует душу и тревожит.
Не ведает еще душа
О крючкотворстве и подвохах.
Преподнесут как скоморохи,
Торжественно и не спеша,
Всю ложь и стыд, и горя вздохи –
Всего преподнесут сполна.
Холмы с увядшею травой
Вверх вознеслись, внизу оливы.
Кусты боярышника, сливы
Туда беспечный, шаловливый
Иду наверх, к себе домой.

Супружество

Людмиле ШЕВЧУК

Семья – союз сердец и душ
От дня созданья и доныне
Хранит незыблемость святыни
В веках – единство, нежность уз –
Божественных: жена и муж.
Творец супружества, глава
Семьи и продолжатель рода
В себе уверенным природа
Его явила всем. В словах:
Хозяин, Муж – и в непогоду
Звучит – Создатель! Он в делах.
Но все ж Она всему главою,
Опора таинства семьи.
– Мой милый, первенства свои
Храни, чтоб гордость успокоить,
И возражать ей вряд ли стоит.
Да, в жизни, что не говори,
От полночи и до зари
Во всем главенствовать должна:
Финансам счет вести сполна,
Детей грядущее устроить,
И мужа радости – утроить!
Во всем успешная Она –
Незаменимая жена.
Когда приходит юбилей
Минувших лет текущей жизни,
Воспоминания елей,
Ты слов хороших не жалей,
Бальзамом станет. Счастье брызнет
В улыбках, возгласах друзей…
Они, как журавли, летят
Десятилетья, что нам годы…
Ах, как изменчива погода…
Стал отчего-то грустным взгляд…
В минувшее нельзя назад…

Изгнанье

Так полохлив перед грозою сад,
И как горяч пожар опавших листьев!
Был голос властным, жест: «уйди!», неистов.
За мною вслед твой удрученный взгляд,
Там вздох украдкой, шепоток завистлив.
Вновь на охоте пущена стрела,
Еще играет тетива у лука,
Подранок пал с невыразимой мукой,
Да жертва на века обречена.
Грехи отцов дано осмыслить внукам.
Она вошла в захваченный чертог,
Спокойно, властно, с гордою осанкой.
Как нынче взгляд и холоден и строг!
Пади, плебей, пред бывшей квартиранткой,
Сюда не смей переступить порог.
Над старой вишней вороны кружат.
В оконной раме горбоносый профиль:
Зловещий раб, который душу пропил.
На лобном месте снова крест Голгофы,
Уста раба предательски дрожат.
Изгнанье. В обреченности своей,
На пепелище скорбном поруганий,
Хулы, наветов возродится зданье
Судьбы спасенной. И надежде жить,
Любовь Христова веру возродить
Всегда готова. Горьких слез не лей.
Вкушай с надеждою спасительный елей.

Предвкушение

Листки мальчишеских блокнотов
Неровной стопкой на столе,
Там в зазеркалье образ: – Кто ты?
Квадрат червлёный, с позолотой,
Вопросы канут в полумгле…
Пространство зеркала скрижалью
Представлено: как явь проста!
Тень от голгофского креста
В судьбе отшельника: Не жаль мне
Минувшего. И пульс виска,
Почти на грани аритмии,
Мои оставшиеся дни
Спешит учесть. Повременить бы,
Успеть бы книгу прочитать
Пророчества Иеремии.
И самому пророком стать?
Предтечей добрых совершений
По миру с посохом пройти,
Судьбы сокровища найти.
Иль предсказать – каких мучений
Нам ждать на жизненном пути.
И вот когда всего с избытком,
Исполнится и мой итог,
Перешагнуть святой порог,
Склониться над младенца зыбкой,
И с восхищённою улыбкой
В небесный вознестись чертог.
Затравили
Я стою, я стою у стены,
Изумленно глаза разинув.
А в руках оголтелой толпы
Пляшут бешено карабины.
Торжествуйте, когда упаду,
Вы уйдете, чтоб руки вымыть.
Но сейчас я в предсмертном бреду
Вижу ваши трусливые спины.
Как песок между пальцев – века
Протекают и след их – в былинах.
Ложь и зло неизменны пока,
В чем истоки, зачатки их длинные?
Лишь в легендах старинных – добро
Заплуталось. Бытует в фантазиях.
Так жестоко, коварно, хитро
Суд вершится в гримасах образин.
Кто поймет обреченность души,
Безысходность её в одиночестве?
Оглянись на убийц, поспеши
Им воздать по заслугам. Пусть корчатся.
Я стою, я стою у стены,
Изумленно глаза разинув.
А в руках оголтелой толпы
Пляшут бешено карабины.
Торжествуйте, когда упаду,
Вы уйдете, чтоб руки вымыть.
Но сейчас я в мученьях, в бреду
Вижу ваши трусливые спины.

Кредо

Мне удобнее молчаливо
Проходить по дорогам выжженным,
Созерцая неторопливо
Ваших душ убогие хижины.
Мне приемлемей сострадать
Утопающим в пышной роскоши,
Ведь пресыщенным негде взять
Соучастия к судьбам брошенным.
Безопаснее меньше знать
О пороках из окружения.
Очень трудно себе не лгать,
Как беспечно плыть по течению.
Мне удобнее промолчать,
Проходя по дорогам выжженным,
И с сочувствием созерцать
Душ надменных убогие хижины.

Листья

Листья вьюжно, круговоротом
Увлекаемы в небытие.
Репродуктор на площади, говор,
Слышно крики мальчишек: – Здорово?
Где ты, детство моё?


Осеннее

Припомню вдруг притихший сад,
Пожар пожухлых листьев,
Девчонки изумленный взгляд:
– Стрижи над ветками летят!
Вернутся ли весной назад?
Взгляд дедушки в тени, завистливый…
О чем молчит притихший сад?

Сестре

Прочитал. «Спасибо за внимание,
За причастность к моему восторгу. –
За твое терпенье». Но ушла ты
С легким смехом: «И тебе спасибо».
Вздохом облегченья заглушая,
Может, недосказанное что-то.
Иль не обнаруженную в строчках,
Боль чужую? Время ставить точку.
Где ответ настойчиво искомый?
Веер чувств тобой полураскрытый?
Сожаленье, малость позабытое,
На застрявшее в шершавом горле комом.
Все равно, спасибо за улыбку,
За беспечность и за то, что рядом
Одарила нежным, добрым взглядом.
Ты уедешь, снег растает зыбкий,
Память сердца – щедрый дар во благо?
Две струны, их тихое созвучье
Затерялось в отзвуках аккордов.
Шум прибоя у камней фиорда,
Взгляд прощальный. Твой орешек твердый…
Тихий берег, длинный без излучин…

Забытое

Лик красотки занавешен
Уплывающим туманом,
Исчезает безудержно
Незнакомое лицо.
Вновь сижу в раздумье тяжком
Над недопитым стаканом,
Бой часов, секунды тленны,
Тихо падаю в ничто…
Самовнушение
Бойся быть откровенным
И дарить не спеши
Мыслей дар сокровенный,
Изумруды души.
Просто встречный забудет
Вдохновения жар,
Злой усмешкой погубит
От Всевышнего дар.
Сохрани в своем сердце
Иль блокноту доверь
Все, что часто не терпится
Рассказать. Но не верь,
Тем, кто очень внимает
Откровеньям твоим.
Лучше пусть не узнают,
Чем ты занят. Своим,
Полным нежности чувством.
Сокровенно живи –
В этом тайна исскуства
Дивных строк и любви.

Самовнушение

Бойся быть откровенным
И дарить не спеши
Мыслей дар сокровенный
Во вселенной – нетленный,
Изумруды души.

«Жизнь – сомнение вечное», –
Так изрек эскулап.
Каплет мартовским вечером,
Снова делать мне нечего. Кап… Кап…

Опустошенность

Галине В.

Так зловеще, так постыло
Одиночество в пустыне.
Сколько лет бушует стужа
На отверженной земле.
Пот тумана холоднее –
Горький плод самообмана,
Как её прикосновенья,
Застывает на челе.
Полуночным приведеньем
В сумраке холодной спальни
Вон она – в ночной рубашке,
Вся продрогшая… Одна…
Как её молочным светом -
Мраморное изваянье,
Оттеняет на портьере
Полуночная Луна.
Слышен вздох в кроватке детской,
Скрип кухонной половицы.
Паровое отопленье,
Как отрыжка или злей.
Испугавшись, заметалась…
Но куда, куда ей деться?
Сколько лет промозглой стужей
Дует в щели из дверей.
Обуянная гордыней,
По утрам хохочет снова,
Закрывая новой жертве…
Ох, как веки холодны…
От зачатья и доныне
Тело и душа в оковах…
Вновь она в сиянье лунном
И… во власти сатаны…

ИЗ ЮНОШЕСКОГО

Треск пневмомолотов, вспышки электросварки и прочая
бижутерия судосборщицких будней абсолютно не занима-
ет меня.
Восемь-десять часов рабочей смены с урочными и свер-
хурочными проходят как досадная необходимость, зато ве-
чером, едва одевшись, и… прочь из шумного общежития
туда, в читалку, в библиотеку, в театр или филармонию,
или еще куда-либо за скудной милостыней духовного по-
даяния.…

* * *
Слежу – плывут былого пароходы –
Лети минувшего, дней тусклых череда…
Всегда, везде, в любую непогоду
Себя отдам, пускай летят года,
Служенью слову, впечатленьям новым,
Как сладостны поэзии оковы,
Их воплощенье чуда и добра.
Вновь озарение былым

* * *
Уйду в себя, не выдуман, ничей –
Бродить по жизни. Что же сердце хочет?
Случайной встречи с неизвестной, с ней…
Прохладу пить из черной чаши ночи.
Ловить усталый взор задумчивых очей.

* * *
Улицы города вьюгой лиц
Встретили, удивлены.
Быстро фотовитрины близ
Прохожу мимо лиц окаменелых.
* * *
Слышу лекции лживых канонников
Раз в неделю.
Возлюблю идолопоклонников,
Им поверю.

* * *
Есть сказка о разбитом зеркале
И разлетевшихся его осколках в мире…
Сколь призрачны ушедшего кумиры…
Мои глаза – вы ранены осколками?
Обманчивых видений – сколько их?
Весь мир во лжи, дорога в никуда…
Ручей прохладен… как жива вода…

* * *
Каждый день в зачатьи утром хмурым,
Осень в лицах отразилась балагуров.
Выхожу угрюмый, молчаливый,
В каплях осени, без листьев ветка сливы…
Вновь на улице пустынной, вновь счастливый…

* * *
Вспомнил вдруг: на двоих – чекушка,
Пляж безлюдный и хруст песка,
Две картошины на закуску
И погасший огонь костра.
Невеста-осень
Каштанов тень, воспоминанья лета,
Грусть хризантем и тихий звон в ушах…
Цветы, склоняюсь к ним едва дыша…
Невеста осень в пурпуры одета
Метафорой из дивного сонета,
Как девственница, тихо подошла…
Ноябрь – юный шаловливый отрок –
В хрустящих льдинах пробует свой шаг.
Вокруг ствола каштановый обшлаг…
Морозец первый несказанно робок…
Свет семафора там за поворотом,
И звон троллейбуса. Пора, домой пора…
Львам – до свидания! – легко махну рукой,
И на Соборной обойду художников,
Картин, коллажей пусть число умножится,
Портретов иль изображений шхер.
Пусть сохранит зимой каштанов сквер
Покой и мудрость, а любовь – приложится…
Рукой подать до поднебесных сфер.

Созерцание космоса

Может, смена состояний –
Гнева, радости и грусти
Не во времени проходят,
А в смещении пространств?
Волей предзнаменований,
Пронизав материй сгустки,
Вдруг откроем в мирозданье
Все первопричины тайн?
Нам предстанет мир астральный
Сонмом перевоплощений,
Множеством перемещений,
Противостояньем стран…
Здесь – воспоминаний давних,
Там – страна забвений главных,
Ран, переживаний странных…
Гнева, радости и грусти.
Пласт сместился… Аз воздам…
Верно, смена состояний….
Есть меж ними расстоянья? –
Не во времени проходят,
А в смещении пространств.
Мир туманностей пространных –
Миром состояний странных
Безысходности и грусти
Преисполнен, не отпустит
Бог грехопадений грустных.
Где первопричины тайн?

Медитация

В нежно-розовых портьерах
Зимний вечер синий, синий.
Звук усталый клавесина
Тихо умер, отзвучав.
А над бронзой канделябра,
Что на столике старинном,
Светлой каплей стеарина
Опечалилась свеча.
Весь альков едва окрашен
Бликами огня камина,
Треск березовых поленьев
До оскомин на зубах.
Натюрморт в оконной раме
Оттенен аквамарином,
Пиала с дрожаньем устриц
На игольчатых шипах.
Проплывают в сновиденьях,
Полночи ретроспективы,
Фиолетово сияя,
Мир заполнила луна.
Над свечою канделябра,
Тонкой тенью – струйка дыма,
Сказка тает. Повседневность
Вновь тревогами полна.
В нежно-розовых портьерах,
Зимний вечер синий-синий,
Звук усталый клавесина
Тихо умер, отзвучав.
И над бронзой канделябра,
Что на столике старинном,
Светлой каплей стеарина
Вновь печалится свеча.

В автобусе

По полукружью, разгребая ночь,
Скрипит, вращаясь суматошный «дворник».
Усталость, тряску, сон – не превозмочь,
Могу ли я хоть чем-то Вам помочь?
Ко мне склонитесь. Как стихий поклонник,
Автобус фарами крошит ночную мглу.
Я вам вздремнуть немножко помогу.
Домой спешите? Там на подоконнике
Цветы поникшие хозяйку заждались…
Опять колдобина, ну что, шофер, держись!
Автобус встал. Там дождь. Вы там промокнете,
Дорога наша в сущности, как жизнь…
Туман предутренний осенний и холодный,
Холодным облаком, спустившимся с небес,
Поля окутал, черный хвойный лес…
А за обочиной овраги, огороды,
Трава в сединах росных там и здесь…
Как озаренье: сколько дивных, важных
В году ушедшем было перемен?
В кабине мрак. Я на цветочек в вазе
Смотрю подолгу, не моргая глазом.
Движок автобуса заводится не сразу,
Декабрь, утро и тумана плен.
По полукружью, разгребая слизь,
Скрипит вращаясь суматошный «дворник».
Рассвета всхлипы мимо пронеслись,
Ворчанье чье-то: «Разве это жизнь?»
Приедем скоро. Наступает вторник.

Коварство

Иди скорее, не робей
Ко мне, мой милый муж.
Меж нами – стужи холодней
Сомненья скользкий уж.
Верна ли? Иль была с другим?
Верна, всегда верна!
Себя любовью оградим…
Как дует из окна…
Не сомневайся, не робей,
Ко мне, мой милый муж…
Пусть ночь напишет поскорей
Портреты наших душ…

ВСТРЕЧА В АЭРОПОРТУ

Бездонное пространство невыразимо чистой и прозрач-
ной синевы осталось там, в наднебесьи, а наш самолет
АН-62 прощально качнув крыльями этой несказанной при-
зрачности, стремительно нырнул в ослепительную белизну
облаков.
Через несколько минут он уже, устало покачиваясь, ка-
тил по взлетной полосе Николаевского аэропорта. Снизу,
с земли, с узкого и неровного тротуара облака уже были
не ослепительно белыми, а выглядели, как мрачное гряз-
но-пепельное наваждение, нагромождение бед и трево-
жных предчувствий. Моросил дождь, я по трапу спустился
из самолета, медленно с чемоданчиком в руке направился
к невысокому зданию аэропорта. Юность до и послеар-
мейская предстала, как недоразумение, застала врас-
плох. Чем заниматься? Куда идти? У входа, возле стеклянных
вращающихся дверей меня встречала Лида Хмельницкая,
уставшая от ожидания, похудевшая, в поношенном осен-
нем пальто. «Нет, она не будет моей женой», – неожидан-
но подумал я и после паузы поздоровался. Она ответила
сдержанно, без улыбки. Мы встретились через три года,
прохладно, рукопожатием, без поцелуев.
Лидии Хмельницкой

Фотосозерцание

Лидии Хмельницкой

У глаз излучинки источником морщинок,
А может грусти – быть обречены?
До свадьбы дни еще не сочтены…
Воротничок из кружевных снежинок
Лучится призрачно из фотоглубины.
Проникнут взор невысказанной тайной,
Душа полна и чаяний, и грёз.
Застенчивый средь завитков волос,
Сережки блеск, как зорьки безымянной,
Сияет девственно, глаза пока без слёз.
Не прочтены из древних книг преданья
О злом коварстве жизненных дорог.
Преодолен девичества порог,
Когда внималось робкое признанье,
И жар ланит от первого лобзанья,
Еще горит, но голос чести строг.
Пора предчувствий, радостных надежд,
Когда уста в забвенье шепчут имя,
А ночь томит виденьями своими,
Проходит мимо. В толчее невежд,
Вдруг возникает хладнокровный циник…
Тоска струит с полуоткрытых вежд.
Определен твой путь. Предначертаньем
Предстанут вскоре – радостей не жди,
Вечерней школы странные заданья,
И новых зим холодные дожди.
А писем нет, ты их уже не жди.
И будет день осенний, тоже тусклый,
В аэродромном мраке проблеск узкий.
На взлетную присядет самолет,
С тобою встретится, не поцелует даже,
Так отчужденно что-то тихо скажет
И по полю к автобусу пойдет.
Зачем же птиц стреляют молча, влёт?
Как в лабиринте тишина звенит!
Здесь все смешалось: горизонт, зенит,
Дыханье стен наполнено прохладой…
Но где же, где клубок твой, Ариадна?!
Не отыскать спасительную нить,
Одно лишь эхо в темноту летит.
У глаз излучинки источником морщинок,
А может грусти быть обречены?
До свадьбы дни давно уж сочтены,
Воротничок из кружевных снежинок
Косы сплетение, в ней проблески сединок,
Лучатся призрачно из фотоглубины.

Вновь озарение былым

Сегодня в тающих снежинках
Как слезы – признаки весны.
В глазах девчоночьих – смешинки,
В руках детей флажки, картинки.
А в окнах – радужные сны…
Там в комнате, в хрустальной вазе
Поникли желтые цветы,
Фужеры там давно пусты…
Обидно, мне еще ни разу
Призывно не смеялась бы…
Когда смешливым ярким лучиком
Вдруг озаришь мой неуют,
Завистники нас не поймут…
Пойдешь со мной моим попутчиком,
Наветы их нас не убьют.
Твое лицо в зеркальной раме
Из-за плеча возникнет вдруг…
Недолгим будет твой испуг,
Глаза и губ дрожанье ранит…
Потом – переплетенье рук…
Уж вечер, за стеклом снежинки
Танцуют славный хоровод,
Зима? Весна ль? Кто их поймет,
Как ямочки в щеках, – смешинки,
И молодость – свое берет!
Берет, влечет не остановит…
Вдруг проявленье новизны,
К минувшему вернулись сны…
Ручонкой шаловливо ловит
Внук первый проблеск седины.

Фантазии любви

Тропой нехоженой шагают скоморохи…
А вот еще: я собираю крохи
Из прошлого, из будущего с тем,
Чтоб взвились мысли, закружились ворохом,
И чтобы вдруг – ни тем и ни проблем…
Как дышит страстью девственный гарем…
Былое преисполнено поверий…
Толчком внезапным распахнулись двери
Влетела ты, веселая, как «здрасьте»,
Исчезло вдруг душевное ненастье…
Каким мерилом ворожбу измерить?
Застыло в танце взвихренное платье.
Фантазии любви когда-то сбудутся…
Не торопясь, смакуем чай из блюдечек.
Перебираем тихо четки-бублики,
Смешными кажутся оставшиеся рублики.
Загадывая призрачную будущность,
Мечтаем чем-то огорошить публику.
Покой душевный не найти никак,
Покрутим ручку радиоприемника,
Шкала горит лукаво и таинственно,
Ты шепчешь мне: «Любимый мой, единственный».
Уста твои с капризностью ребенка
Беспомощны в мольбе: «Пусти, пусти меня».
В коляске спит наш первенец, наш маленький,
Растаял снег на сапогах и валенках.
Пейзаж в окне, грустить давай-ка бросим,
Соседку пригласим на вечер в гости.
Подарим ей свои воспоминанья,
И эти строчки со смешным названьем.
Дождемся ли к утру тепла, погоды?
Минуты длятся, дни летят. А годы,
Не удержать! Их бег неуловимый
На просеке, как жизнь, короткой длинной?
Оставит лишь, как колею подвода,
Плешь на висках и редкие седины.

Сна видение

Отдыхает любимая,
Очи усталые смежив,
Ночь склонилась над окнами,
Звезды тусклые брезжут.
Легкой тенью таинственной
И едва уловимой,
Проплывают улыбчивы
Сновиденья любимой.
Губ, ресниц затаённость,
Чуть заметно движенье.
И щека на ладошке,
Сна на ней дуновенье.
Сказки розовый парус
Над подушкою, около.
И полуночным паром
Белоснежное облако…
Отдыхает любимая,
Очи спящие смежив,
Ночь склонилась над окнами,
Звезды тусклые брезжат…

Конец года

Нас опять единит
Бескорыстие страстных желаний,
Иллюзорность надежд,
Незнакомки чуть трепетный взгляд.
Пусть гитара звенит,
Пусть напевы звучат без названий,
Пусть улыбки подруг
Мотыльками в былое летят.
Пусть будет так
Пусть будет так: с весеннею капелью,
К черешне нашей прилетят скворцы.
Весной они горласты, молодцы!
Двор огласят замысловатой трелью,
Концертный зал изысканных свирелей!
Мы незаметно перейдем на «ты».
Снег почерневший мокрой синей варежкой
Смахнешь небрежно и предложишь сесть.
В твоей улыбке есть загадка, есть!
Нахохлившись и только глаза краешком,
Как это чудно – мы с тобою рядышком,
Украдкой будешь на меня смотреть.
И я поверю: все у нас получится!
Ведь мы полны желанием любить!
Минут летящих как бы не забыть…
Туман вечерний шапкой нахлобучился
На старый парк, но нам родными слыть.
Рукою щедрой, это не забудется, –
Могу тебе я счастье подарить!
Ковры цветов и песнопенье птичье
К твоим ногам смиренно положу.
Ты мне не веришь, как я погляжу?
Свое отвергну мнимое величье.
Всё это правда, заверяю лично!
Тебе одной лишь я принадлежу.

Поутру

Тишина поутру и волна
Так ленива у камня прибрежного.
Ожиданием неизбежного
Вновь душа моя нынче полна.
Вздохи ветра нежны и свежи.
Весь, уйдя в ароматы оливы,
Я молю: – Всеблаженный, скажи
Чем возможно меня осчастливить
Как не словом о вечной любви
И не верой в Обетованья!
Мой Господь, не достоин я знанья
Необъятности истин твоих.
Я трудиться готов за двоих
Тех, кто в поиске Слова. Отраднее
Станет труд откровенья. И стих
Вдруг предстанет изысканной гранью.
Откровеньем, словом евангельским
И молитвой: О, Боже, прости…
Тишина поутру и волна
Так ленива у камня прибрежного…
Ожиданием неизбежного
Вся душа моя нынче полна.

Майское головокружение

Терновника в тени, в переплетенье травном,
Где венчиком цветка очерчен окоём,
Осталось для меня изысканной забавой
С пастушеской сумой здесь пребывать вдвоём.
Заметны в облаках следы полночных молний,
Кружение стрижей зигзаги их хранит,
Завет моей судьбы не до конца исполнен
И вечностью зачат её последний миг.
Опять труба зовет, меня зовет в дорогу.
К неведомым мирам, к несбывшемуся здесь.
У Господа просить спасенья и подмоги
В решении забыть греховное. Не дрогнув
Оставить зло, уйти без опозданья днесь.
Пусть полнится бокал белокипенной влагой,
И радости слеза в ресницах пусть дрожит,
Еще полна душа любовью и отвагой,
И вдохновенья хмель мне голову кружит.
Восторженной души вдруг отворятся вежды,
Известны станут мне все таинства Земли.
Блаженство в нищете. А с Господом – надежды,
Господь мой, Иисус, мольбам моим внемли!
Терновника в тени, в переплетенье травном,
Где венчиком цветка очерчен окоем.
Осталось для меня изысканной забавой
Вдыхать покой и мир реликтовой дубравы.
С пастушеской сумой здесь пребывать вдвоем.

Пора итогов

Застыла капля на стекле. Дождь оголтелый
Спокойный полдень превратил в шум яблонь белых.
Цветы проклюнулись давно в черешне старой,
И за плетнём, там во дворе звенит гитара.
В колодезь, силясь заглянуть, Луна склонилась,
Упала в сочную траву и прослезилась.
Под утро россыпи росы, как изумруды,
Фантазий, праздные мечты, желанье чуда.
Но все чудесное в былом. Постылость – ныне,
Веселья, даже и вдвоем – нет и в помине.
Напрасны поиски себя в уединенье,
Познанье – миг? Самообман? Иль откровенье?
Теперь, когда пришла пора, пора итогов,
Готов ли, вопрошаю я, для встречи с Богом?
Так нужно в вечность заглянуть, в её чертоги,
Чтоб предпочесть тернистый путь земным дорогам.
Обозревая прошлых лет во тьме блужданья,
К Креста подножию несу не оправданья,
А груз греховности моей, свои страданья,
Таким ошибочным был путь, таким ничтожным.
Услышь о, Господи, мольбу, Прости о Боже!
Дай сил исправится и быть к себе построже.
Все неугодное Тебе, прости, Всевышний,
Мое желанье: помоги родиться свыше.
Прошу тебя, Великий Бог, о вдохновеньи,
О Духе Божием прошу как откровеньи,
Мой дух земной наполни им. И самомненье,
Растает призрачно, как дым. Твоё творенье...
Застыла капля на стекле. Дождь оголтелый
Невзрачный полдень превратил в шум яблонь белых.
Цветы проклюнулись уже в черешне старой.
И на соседкином дворе звенит гитара.

Первая всенощная

Последняя линейка во дворе,
И грустью захлебнулся колокольчик,
А девочка – все яростней, все звонче
В свой колокольчик: школьный год окончен!
Волненье, слово в первом сентябре.
Летит с ветвей волшебный дождь цветов,
А мы хмельны избытком впечатлений!
Экзамены ведь преданы забвенью!
Нет построений, нету строгих слов,
Теперь грядущее с особым назначеньем.
Столы накрыты, светлый карнавал,
Нас кружит в вальсе ритм аккордеона.
А после танца девочку с поклоном
Благодарим. Последний школьный бал…
Кто этот день из нас не вспоминал?
А в полночи – дрожание ресниц,
Губ лепестки, едва полуоткрыты,
Перчатки белые там где-то позабыты.
Зарницы предрассветные размыты…
И в платье бальном на купавы, вниз…
… Край неба пред рассветом заалел,
Бутоны маков в росах припорошены.
Ее глаза зовущие, хорошие…
Бреду средь трав, забытый и заброшенный,
Впервые в жизни сильно повзрослев.

Послешкольное

…И был получен аттестат
О зрелости и совершенстве.
Всего лишь тридцать лет назад
Звучал оркестр в волнах блаженства.
Взлетали к облакам цветы,
И были так полны мечты
Надеждами… на совершенство…

Мир Августа

Так тихо по утру, уже так миротворно…
Усталая листва едва-едва шумит,
А ветреный порыв, как шаловливый отрок,
Вновь под обрыв к реке меня манит, манит,
Волны прилив, отлив о вечном говорит…
Магический кристалл, впитав в себя как знаки,
И парус рыбаря, и окоем окрест,
Лежит меж берегов в окружности двоякой.
Сокрыты днём над ней все знаки зодиака,
Небесный купол – вниз, овал реки – наверх.
Вдыхаю этот мир, вкушаю плод оливы,
Меня со всех сторон теснит настырность коз.
Мне с ними хорошо. Они так молчаливы,
В тени маслин опять и резвы, и игривы,
Довольны всем, от них ни жалоб, ни угроз.
Я умиротворен. Покоем полон Август,
Приветствует меня на склонах этих гор.
Грудь освежает бриз. По мачте белый парус,
На фоне синевы – почти прозрачный абрис,
Взлетает. Легкий бриг летит со всех опор.
Слежу его порыв. Полетом лебединым
Он тает в синеве и неба, и воды.
Уверен, что в былом, как в крике журавлином,
Поведанном в молве, отчаянной былинной,
Помимо скорби есть сакральный перст судьбы.
На речке ввечеру все так же миротворно,
Поникшая листа едва-едва шумит…
И ветреный порыв, как шаловливый отрок,
Тропой к вершинам гор меня манит, манит.
Волны прилив, отлив о вечном говорит…

Боль

Галине В.

Пожалуй, я скажу, что в имени твоем
Луна опять сорит холодным серебром,
И полон тайны мой проём оконный,
Как запредельный звездный окоём.
Соборный благовест, малиновые звоны,
Страданье, скорбь, подавленные стоны
Звучат чуть слышно в имени твоем.
Сейчас ты где-то вдалеке одна,
Возможно в спальне. Тоже у окна?
Твоя подушка влажна, холодна…
Напряжена, и вдруг твое дыханье
Почувствует портьера содроганьем,
Сползет рубашка с твоего плеча,
И загрустит погасшая свеча.
Тропою лунной? Нет, туда нельзя.
Дрожит в реснице искоркой слеза.
Желаньям полуночным не сбыться?
Такое лишь в кошмарном сне приснится,
Судьбы жестокой властная десница:
Неистовость со страстью – в колеснице
Сопряжены, как с тишиной гроза.
Твой взгляд поныне холоден и строг,
Давно решившись преступить порог,
Отдаться полностью неистовым желаньям,
Страстям и похотям без мер, без оправданий –
Безудержным, которым нет названья…
Не знаешь ты сомнений и тревог?
Тогда судья твой – Дьявол или Бог?
Да, я скажу, что в имени твоем
Корысть и страсть. Холодным серебром,
Луна сорит. А мой проём оконный,
Как коридор в межзвездный окоём.
Соборный благовест, малиновые звоны,
Шепчу чуть слышно в имени твоем.

Ноктюрн

Фужер хрустальный полнится вином,
Хохочет нервно дама в вуалетке,
В портретной рамке профиль. За окном
Весенний вечер, улицы трезвон,
И юный тополь – строен и кокетлив.
Глаза блестят, шампанского глоток,
И в туз бубновый выстрел из мушкета.
Тень незнакомки в сумерки одета.
Пусть седина осеребрит висок,
Гусара песнь еще не вся пропета.
Туманным утром, оседлав коня,
Взболтаю в вихрях запахи степные,
Навстречу с ветром – крики озорные…
Лишь ночью у каминного огня
Вздремну чуть-чуть под музыку Россини.
Еще взывает страстная любовь
На подвиг, в безудержье вакханалий.
Рассудок трезвый так силен едва ли!
Лукавый взор сквозь кружева вуали
В бездонный омут зазывает вновь.
А вот когда пройдет немало лет
Ум отрезвеет и остынут чувства,
Как озаренье: – Счастья в этом нет!
Таков судьбы безрадостный ответ.
Любовь лукава, в этом все искусство.
Фужер с вином опустошен давно,
Закрыла ставни дама в вуалетке,
В оконной раме профиль. За окном
Не умолкает улиц перезвон,
Ветвистый тополь строен и кокетлив…

Порыв

Увы! Оставлен отчий дом.
Там за оврагом и холмом,
Журчит еще среди камней, ручей бегущий.
Но жизненный закон не в том,
Чтоб только ждать. Там, за окном,
Пространство одолел идущий.
Во всю раздвинут окоём,
Нестройно песни мы поём,
За нашим праздничным столом вино и карты.
Уже за полночь, в этот час
Звучит, наверно и для нас
Клич древней Спарты.
Порывами душа полна,
Пусть гаснет старая Луна,
Мы жаждем Солнца.
Как дилижанс по мостовой,
Проходит тихой стороной
Ночь по булыжной мостовой
Под звон червонцев.
Мы нищие, но не угас
В запасе каждого из нас,
Готов взорваться хоть сейчас,
Вулкан безумий.
Стекает лава из жерла…
В гортани гнева или в снах
Бурлит Везувий.
А ты, которой все равно,
Тебе так многое дано,
В стакане терпкое вино еще осталось?
Мне до сих пор не разрешить:
Грешить с тобой иль не грешить?
На мачте вьется моя прыть,
Иль белый парус?
Могу ли в старости забыть
Любви порыв, или излить
Тоску о пройденном былом
Мне лишь осталось?
Сижу за письменным столом,
Слежу за ветром за окном,
Осенних веток бурелом
Несет усталость.
Вот так, покинут отчий дом,
Где за оврагом, за холмом,
Журчит среди седых камней
Ручей бегущий.
Известен жизненный закон:
Он в ожиданье. За окном
Сквозь тернии и бурелом,
Пространство одолел идущий.

* * *

Камо грядеши?

Грядёт мой час переступить порог,
И выполнить назначенное свыше.
Мольбу Всевышний грешника услышит,
И в час назначенный Он подведет итог.

Юбилейное

Сыну Игорю

Из тех времен, что нареклись застойными,
Тебе, кто нынче весел, пьян и юн,
На крыльях счастья в суету застольную
Несет привет свой птица Гамаюн.
Она пророчит: вместе с вдохновеньем
Неистовость в делах и сонм утех.
Ведь совпаденье таинства рождения
Земли и её сына не для всех.
В отчаяньи и ликованьи будней
Осуществится замысел Небес,
Великий бог коммерции Меркурий
Преподнесёт вам чудный «мерседес».
И вот когда с компанией весёлой,
Умчитесь вы, чтоб что-нибудь достать,
Напомню и простое, и не новое:
Багажник надо крепче закрывать.
И пусть всегда бокал с вином искрится!
Превыше тостов и иных словес.
Цените дружбу – чудный дар денницы,
Пусть неудача даже и не снится.
И спутник ваш единственный – успех!
Покаянная молитва
Обозревая прошлых лет во тьме блужданья,
К подножию креста несу не оправданья,
А груз греховности моей – свои страданья.
Таким ошибочным был путь, таким ничтожным
Услышь, о Господи, мольбу, прости, о Боже!
Дай сил исправиться и быть к себе построже.

И на щеке… слеза

Недоуменьем горечью полны,
Как звон на боль настроенной струны,
Полны предчувствием – вот-вот прийдёт гроза,
Твои застывшие, молчащие глаза…
И ничего уже сказать нельзя…
Я это тоже пережил в былом,
Сирень склонялась над моим окном,
Мой путь к рассвету – узкой влажной тропкой.
Ах, как хотелось поцелуем робким
Коснуться глаз, зацеловать глаза…
Но взгляд твой пуст, и на щеке слеза.
Еще вчера – твой шепот огневой:
– Не уходи, побудь еще со мной,
Ты мой единственный, ты самый мой родной…
Качают вечер крики петушиные,
Фитиль приглушен лампы керосиновой,
Как лунный свет на ложе простыня,
Нет, я не твой и не кори меня.
Мне в эту полночь снова не уснуть.
Как хочется былую ночь вернуть,
Найти в селе тот позабытый дворик!
Она жила там, в радости иль в горе…
Не в одиночестве теперь её беда,
А я один. И в том – моя вина.
Жаль, не сумел тогда смирить гордыню,
Неутолённую одну тебя покинул.
С ветвей черешни капает вода,
Июньский дождь… В безверье, в никуда –
Мой путь в безвременье безжизненной пустыни,
Чай на столе в стакане тихо стынет…

Мой парусник

Мой парусник готов, развернуты ветрила,
И отданы концы, цепь якоря звенит.
Вновь плыть ему туда, в неведомые были,
Попутный ветер вновь их наполняет силой.
Пульс отдает в висках, взор устремлен в зенит.
За низкою кормой вода полна журчаньем,
Мой кливер и флагшток, как чайки под мостом.
Из прошлого я вновь приоткрываю тайны,
Разгадывания их полны очарованья,
Но вечен мой вопрос? – Случится что потом?
Я обречен в пути на каверзные рифы,
На подлость и подвох, безденежье, обман.
Сощурены глаза потомков злобных скифов,
Но радость для меня – наивнейшие рифмы,
Когда наедине и в солнце, и в туман.
В фантазиях моих – зеленые равнины,
Подножьем древних гор, укрытых белизной.
К несбывшемуся путь, так несказанно длинен,
А былью предстают сказания, былины,
Помощником всегда мой посох, он со мной.
Зовет меня всегда к неведомым причалам,
Где ветер, и шумит неумолчный прибой.
Волны прилив, отлив суденышко качает,
Морская быль опять фантазии встречает,
Чтобы пути сошлись, чтоб встретиться с тобой.
Мой парусник плывёт… Распущены ветрила,
И отданы концы, цепь якоря звенит.
Мне снова плыть в туман, в неведомые были,
Попутный ветер пусть их наполняет силой.
Пульс отдает в висках, взор устремлен в зенит.

Из армейских блокнотов

Как труден путь мой, наряды, срывы,
В победном марше лишь пораженья,
Скупые слезы стихотворенья,
Циничным взором скольжу по лицам,
Сравнить пытаясь в дремотной скуке,
Взмах одеяла с полетом птицы,
Подушки запах, как незабудки.
Сверчок так звонко поет в закутке…

ЛЕТНИМ ВЕЧЕРОМ

Елизавете Симоновой

Гладь воды, ровная, зеркальная, а глубина придаёт ей
цвет червлёного серебра. Эту, слегка выпуклую, вздыха-
ющую поверхность разделяет золотистая дорожка, убе-
гающая по ряби к солнечному закату. Изредка по глади
воды проплывёт величавый парусник, заплещется у бере-
га двухвесельная лодка. А то еще пролетят всполошенные
дикие утки, видимо, стреляли на острове, а после – ти-
шина, тишина. Сюда, на дикое холмистое побережье по
вечерам со стадом коз приходят уже не молодые пастух и
пастушка, одетые скромно, по-летнему, словно сошедшие
со старинных пасторальных картин. Козы мирно пасутся в
терновнике, в долине между холмами. Иногда опускаются
к кромке реки, долго смакуют отдающую тиной влагу. Вот
уже вечер, и хозяин с хозяйкой этого немногочисленного
стада не торопясь развязывают узелок и прямо на траве
раскладывают скромную снедь: картофелины, сваренные
в кожуре, несколько яиц вкрутую, да бутылочку молока,
козьего, целебного, утреннего, остуженного в холодильни-
ке. Сидят у самого берега под сенью серебристых мас-
лин, не торопясь вечеряют, вдыхая и наслаждаясь аро-
матами трав, засохших водорослей, в который раз уже
вспоминают пережитое
«Жизнь моя, как и лето нонешнее, уже далеко за полу-
день», – говорит она, пережёвывая картошину, роняя в по-
дол юбки синеватые крупинки соли. Ломоть хлеба держит
бережно, медленно ест и поглядывает на коз, на лежащую
рядом хворостинку. Если забалуют, будет чем отогнать.

Молодость их, как сумерки, как легкий туман, тает в
прошлом, она далеко уже, не приблизить и не достать. И
в детстве, и в девичестве, в довоенные годы и в лихолетье
войны довелось ей хлебнуть горюшка и унижения – слу-
жила в наймычках, – и страха под бомбежками, и голода
в первые послевоенные годы. А после, вспоминает, как
батрачила, как с мужем семью хранила, как лепила своё
гнездышко по камешку, по бревнышку своими маленькими
руками. Все это она хорошо знает и помнит. Как говорит-
ся, несла свой крест и за все благодарила Бога, потому
как с малых лет росла и воспитывалась в семье верующих,
евангельских христиан.
– Я славила и славлю Бога за все блага, за испытания и
лишения и за радости.
Жила все свои годы – детские и взрослые с малым до-
статком, но с божьей помощью содержала семью, мужа,
детей. Всегда, чем могла, помогала и родственникам и со-
седям. Редко когда горевала, чаще была улыбчивой, всег-
да ободряла близких.
– Господь не оставит нас, – всегда уверяла она.
Он тоже уже в годах, но немного моложе её. Недавно
поселился в её времяночке третьим мужем, сам тоже раз-
веденный в прошлом, хорошо тёртый и грехом, и горем. Не
шибко щедрый на воспоминанья, оставив в своём ушед-
шем и горе, и гнев, и недоуменье осколками нерадостно-
го минувшего, нынче сидит в этом блаженстве летнего по-
вечерья, слушает свою хозяйку и думает, думает о своём.
Её одни и те же воспоминания, повторяющиеся в разных
вариациях, давно ему хорошо известны. Тем не менее они
не надоедают, не мешают думать, сравнивать и снова пе-
реживать как свои, одинаково больные, грустные и ему.
– Иди, пасись, не балуй, – отгоняет она подбежавшего,
прыгающего козлёнка и тут же угощает его чёрствой ко-
рочкой хлеба.
Оживилась, заулыбалась и, сменив тему, заговорила о
том, какие они потешные, когда маленькие, как понимают
ласку и как любят всякие угощения.
Вновь озарение былым
73
– Хорошие вы мои, – говорит всем – и малым, и боль-
шим, обступившим её козочкам.
За густым облаком гаснет в сполохах лучей оранжевый
костёр солнечного заката, с востока наплывают густые
тёплые сумерки. Заискрились среди редких туч первые,
пока еще тусклые звезды.
– Ты, поди, раньше никогда коз не пас, у тебя другая
жизнь была,– то ли спросила, то ли утверждающе сказала.
Он поднял глаза, долго и ласково посмотрел на неё, и
она заметила в его взгляде и грусть, и тоску от ещё неза-
жившей боли недавнего одиночества, и страх повторений
столь жестоких когда-то нанесённых болей и обид.
Взором добрым и жалеющим без единого слова обо-
дрила его, обласкала. Так, что он сразу же почувствовал
ее теплоту, любовь, и от этого увлажнились глаза его, и
благодарная улыбка коснулась уст.
– Хорошо как, покойно, слава Господу, – вздохнула и
тут же спросила настороженно – Ты где сейчас? С кем в
мыслях своих?
– С моим несбывшимся, с молодостью ушедшей и с то-
бой.
Глаза его блеснули задорно, озорно. Он вмиг поднял-
ся, разделся до трусов и, осторожно ступая по донным
камням, по острому ракушечнику, вошел в воду, окунулся,
поплыл. Река, как трепетная женщина, приголубила, омыла
и сняла полудрему, усталость. Выйдя из воды, одеваясь,
он вновь пронесся в воспоминаниях по былым дорогам и
весям, поёжился от налетевшего ветра.
– Поздно уже, домой пойдем,– проговорил, собирая в
стайку сбившихся коз.
Она засуетилась, собрала остатки снеди, песком за-
сыпала следы совместного пребывания. Пустую бутылоч-
ку, найденную в кустах, спрятала в торбочку, подобрала
сетку нарванной травы и, окликнув коз, не торопясь, дви-
нулась в путь. За ней козье стадо с козлятами, а следом
он, её нынешний муж и помощник. Тихо, ровно плескалась
Валерий Фалёв
74
река. Уже в её прохладной свинцовой глади тонули звёзды,
луна. Он и она медленно поднимались по тропе меж хол-
мов, шли домой, устало дышало стадо. Они шли, а за ними
серебристым флёром, пыльцой тянулось, размываясь в
пространстве, прошлое, у каждого своё. Во дворах лаяли
собаки, кудахтали куры, в вечерней перекличке голосисто
кричали петухи. И чувствовалась в этом покое, размерен-
ном движении жизни особая её данность, явленная Богом,
подаренная для радости и испытаний. И эта жизнь, эта
данность была не случайной. У Бога случайностей нет. Всё
обусловлено, поэтому у этой новой для него жизни, после
недавних трагических срывов и испытаний было тоже своё
важное и глубокое назначение. Обратить одного из идущих
к познанию Бога, Его великих истин. Это для него, молча
идущего за стадом. А ей, с младенчества воспитанной в
Слове Божьем, способствовать этому важному предна-
значению. А еще ей, молитвеннице, было сугубое указа-
ние: ежедневно и ежечасно просить у Господа о своих и
его детях и внуках, о родственниках, близких и дальних. О
всех живущих на земле, о начальствующих, о всем живом
и произрастающем вокруг. Просить о мире и благополу-
чии, о дождике и о урожае в конце лета, о многом еще
другом, всего и не перечесть. И она выполняла на протя-
жении всей своей жизни это своё предназначение свято,
с молитвенным восторгом. Просила обо всем и обо всех,
и каждый раз только, в самом конце молитвы вспоминала
о себе тоже, прося у Господа и для себя благословения.
– Слава и любовь, Тебе, Всевышнему, – радостно повто-
ряла она, и в этом был весь смысл её бытия, выражения её
самого высокого вдохновения.

Возлюбленной

Как чудно и дивно твой праздничный день,
Совпал с днем Рожденья Христовым!
С лица убегает усталости тень,
Поздравить тебя очень хочется всем
Приветственным ласковым словом.
Сотрудники радо встречают тебя,
И внучка подарок вручает,
Муж тоже старается, нежно любя,
Порядок в твоей комнатушке храня,
Во всем помогать обещает.
Присядем сегодня за скромным столом
И вспомним прошедшие годы.
Возможно, слегка погрустим о былом,
Но все же вдвоем облегченно вздохнем,
Не время скорбеть о невзгодах.
Варваровке всей не вместить доброты,
Тобой раздаваемой ближним,
Легко как ко всем обращаешься ты
И сколько в общенье твоем теплоты!
Вниманьем никто не обижен.
«Автобус так долго мне ждать довелось», –
Обронишь, дойдя до порога.
«Но сил мне всегда прибавляет Христос!» –
Дополнишь уверенно: «Что за вопрос?
Во всем ты в согласии с Богом.
Вон козочки ждут, не дождутся тебя,
И кот благодарен за ласку.
В глазах твоих столько живого огня,
Пускай без хлопот не проходит ни дня,
С тобой все прекрасно, как в сказке.
Спасибо тебе, я так много узнал,
Об истинах Божьего Слова.
Уверен, с тобой нас Господь сочетал,
И твой день рожденья так дивно совпал
С Великим Рожденьем Христовым!

Монна Лиза

И вновь склонилась ты в молитвенном экстазе…
Раскрытой пред тобой здесь Библия лежит,
Зеленые цветы так пышны в скромной вазе,
Твой шепот: – Навсегда мне только с Богом жить.
Молясь, читаешь ты из Нового завета,
Потом поешь псалом, – Давай вдвоем споем!
К полудню на луга со стадом коз пойдем.
Как очарован я моей Елизаветой,
Пусть узкою тропой, но к Богу мы идем.
Распятием Христа, обручены мы в горе,
Но в том, что Он воскрес мы с ней убеждены.
Всевышним от греха навек сохранены
Да будет мир у нас, как полно влагой море!
Да шествуем вдвоем дорогой к Богу мы.

* * *

Чуть трепещет листок, не опавший листок виноградный,
Он стучится в окно, каждый раз мой озноб теребя.
Что его беспокоит, какой нерассказанной правдой
В эти грустные дни ему нужно тревожить меня?
Я сложу его дрожь, неприкрытость от зимнего ветра.
Как созвучны ему воздыханья тревоги души…
Продержись на ветру, опадать не спеши, не спеши…
Мир предчувствий теснят ожиданья, прогнозы, но встреча
С неизбежным грядёт… и нельзя возвратиться назад.
Как недавно она любовалась цветущей весною.
Каждой новой травинкой, лепестком и росинкой цветка.
Будем с Господом мы – повторяла так часто. – Откроем
Книги вечной страницы… и вот уже нету листка.
Одиночество, грусть наползают теснящим кошмаром,
Ожиданий надежд расплылись миражи, как туман,
В быстротечности жизни надежды – лукавый обман…
Все богатства мои на столе, как ненужный подарок.
На страницах тетради священнейший самообман.
За окном чуть трепещет листок на ветвях виноградный,
Он стучится в окно, вновь и вновь мой озноб теребя.
Вот ладони мои, пусть они отогреют тебя…
Что его беспокоит, какой неизведанной правдой
В эти грустные дни ему нужно тревожить меня…

Самопознанье

В пределы личного, в таинственность плыву,
С самим собою встреча. Взоры пристальны.
Мой мир, мой космос – трепетный, единственный,
Предстал в виденьях дивных – наяву!
В пространстве времени и музыки – слыву
Во всей Вселенной, да! – Судьбою избранным.
Не торопясь текут во мне века,
Эпохи созиданья. Миг творенья
Неуловим. И не объять пока,
Не передать дыханьем, впечатленьем
Гармонию, звучанье дивных сфер:
Венки сказаний, истин, разных вер…
Руки движение, – и в нем живет молва,
И волны музыки, напевной, вдаль зовущей.
Столь явственным становится грядущее!
Сиянье глаз, едва слышны слова…
О Вечности, о Боге вездесущем
Склоняется в молитве голова…
Приди сюда, по улице идущий!
Самопознанья миг неуловим,
В пространстве зеркала так странно непохожи
Движенья глаз, самообмана грим.
Но звуки музыки фантазии умножат!
Возрадуйся, печальный пилигрим,
Отдайся ей в роскошном ярком ложе.
Как выдох счастья – горла терпкий спазм,
В нем оживились выдохи и вздохи,
Воображенье ароматом легким
Плывет над явью от цветочных ваз.
В мерцаньи нот, незримых паутин
Весь мир чудесного, и я в нем не один.
Пускай звучат сакральные слова
Вселенной и планет, её созвучья.
Пусть клавиши рояля солнце лучиком
Ласкает трепетно. Так тихо проплыла
Ладья забвения… В ней музыка была,
Была со мной единственным попутчиком.
В пределы личного, в таинственность плыву,
С самим собою встреча. Взоры пристальны,
Мой мир, мой космос – трепетный, единственный,
Предстал в виденьях дивных наяву!
В пространстве музыки и времени – слыву
Во всей Вселенной – Я – судьбою избранный.

Из армейского…

Вновь угасающий декабрь,
Свечи огарок в канделябре,
На сеновал ворвался храбро,
Полог матерчатый задрав.
Из всех изысканных забав,
Он предпочел сигнал тревоги,
И в комьях – зимние дороги,
И старшину, который строгий,
А в строгости всегда он прав.
Декабрь уверен: он не слышим.
Вдруг обнажив гнилую крышу,
В соломенной уютной нише
Улегся. Дымом от дубрав,
Холодным ветром потянуло,
Морозцем лужицы стянуло.
И в караулке сизый дым
От сигарет и самокруток.
Сапог заброшенный в закуток,
Клубок портянок тоже с ним.
Декабрь уходит. Новый год,
Там, у казарменных ворот…

В яхт-клубе

Предгрозовые были дни,
Качались лодки у причала,
Над пирсом тусклые огни
Нам ничего не обещали.
Под ветром маялись они,
И чайки что-то там кричали.
Средь шума, толчеи, возни
У старых пушек мачты справа,
Мы были там с тобой одни,
Молвы скабрезная отрава,
Не задевая нас, текла,
К причалу ты меня вела.
От безысходности зайдясь,
Душа не ныла, не роптала.
Как с прошлым связь оборвалась!
Надежды нам не обещала,
Плескались волны у причала,
Дней быстротечных, нервных вязь…
Как повседневность обнищала!
Фонтан в яхт-клубе не струит,
Засохший клен над ним стоит…
Парк за террасой полон дум,
Реки глухой тревожный шум,
Гудок визгливый у причала.
Ступени лестниц пыльны, шатки,
В сухой листве погребены.
Фонарь над верхней танцплощадкой –
Недрёмный глаз – глядит украдкой,
Следит как-будто за порядком,
А в ритме вальса – видит сны.
Кленовый лист, он весь пропах,
Страницами моей тетрадки.
Он в ней был в качестве закладки,
Так долго пролежал впотьмах.
Вкус чуть прогорклый на губах,
Перил поскрипыванье шатких…
Поникли флаги на столбах
Вокруг забытой танцплощадки.

Эфемериды

Отгоревать о прошлом и уйти,
Познав банальность: мы живем до срока.
Движенье звезд, в котором мало прока.
Прошедшее, погрязшее в пороках,
Возможно ли в нём нужное найти?
А так желанно в жизненном пути,
Найти греховному былому – оправданье.
Мгновенье лишь мой метеор летит,
Страницей дневника эфемерид.
Метеорит, ему какое званье?
Но и его полёт не без призванья,
Он тоже с целью на своём пути.
Охотник осени вечерний Орион,
Как крест навис над полуночной крышей.
Плеяды юные вновь в поднебесье вышли,
С востока к Западу за ними снова он
Восходит и нисходит постепенно,
Порыв и страсть Его в веках нетленны.
Слежу за медленным движением Плеяд,
Движенью звезд на небе нет преград.
Парад планет… В постылой, многошумной,
Действительности радует не все.
Сквозь сито времени песчинками раздумий
И впечатлений наша жизнь течет…
Лукавый взгляд, неистовый Везувий
Не извергал из недр своих всего,
Что так теснит. О, Господи, безумному
Не просто жить… Убил и ничего…
…Так Артемиде преподнес он дань,
Охотник неба, трепетная длань…
Где Орион, где жертвенная лань,
Он свет небес… И черным дырам – брань.
Впервые с Господом
Вновь душе и нежно, и светло,
Ласковы, как детские улыбки.
В нашу церковь Иисус вошел,
Слышать сокровенные молитвы.
Отразились в окнах небеса,
Солнца луч упал на подоконник.
И плывут поющих голоса
День осенний к повечерью клонит.
Господи, и славу, и хвалу
Шлем Тебе в коленопреклонении.
Ты прими смиренную мольбу
И восторг церковных песнопений.
Господи! Помилуй и прости,
Помоги мне возродиться свыше.
И прибавь моим молитвам сил,
Чтоб в общенье голос твой услышать.
Как слеза и светла, и чиста,
Проповедь известия благого.
Именем Возвышенным Христа,
Здесь я обручен в завете с Богом.
Да, душе и нежно и светло,
Ласковы молящихся улыбки.
В нашу церковь Иисус пришел,
Слушать сокровенные молитвы.

На распутье

В сомнениях безропотно несу,
Презрев толпы злорадные сужденья,
Своё страдание на строгий честный суд,
Таков ли я, Твой избранный сосуд,
О, Господи, в минуты откровенья.
Как жаждет сердце тишины ночной,
Молитвы тихой в томном исступленье,
К Тебе стучусь, о Боже, дверь открой,
Чтобы пришёл душе моей покой,
Чтоб я предстал к беседе в час вечерний.
Суждений злых злорадная молва,
Испепелится в пламени опальном.
Свеча под образом печально оплыла,
За мною шлейфом вслед плывет хула…
Я грешен, знаю, грешен изначально.
Ответ замедлен, взор предельно строг,
Взор устремлен в заоблачные выси.
Как подойти, преодолеть порог?
Задумчиво о бренности тревог
Он молвит что-то, голос не возвысив.
Мой пастор прав. Сомнениям моим
Он так легко находит объясненья.
В сознанье воцаряется смиренье,
Мой дух мятежный больше не гоним
Грехом неистовым. Мы на распутье с ним.
Глаза внимательны, не сомкнуты уста,
И дланью он творит священнодейство.
Столь благочинно с именем Христа,
Его улыбка светла и чиста…
Толпа шумит в веригах фарисейства.

Ностальгия

Где-то есть, мне уже не верится,
Дивный край у реки Великой.
Там вокруг шершавого деревца
Обвивается повилика.
Там в чащобы берез, ольшаника
По извилистой узкой тропке
Крик сорочий заманит странника
И схоронит в болотах топких.
Мужики там живут бывалые,
В избах черных из бревен рубленых.
Дни их радостями не балуют,
Щедро дарит судьба зазубрины.
Все течет в суете, в заботах,
Но вдруг явится эта пора:
Вакханально, грибная охота
Выпроваживает со двора.
В тихих заводях, в глухомани,
Еле слышно камыш шумит.
Речка томная утром ранним,
Лес задумчивый тихо спит.
Чем же манит тот край неведомый,
И в каких закромах души
Возникает желание следовать,
Край родимый душе исповедовать,
Бросить все и к нему спешить?
Я пришел к тебе, Русь, прими меня,
Чувств моих до конца не высказать.
Я хочу твое небо синее,
Что шатром вознеслось над Россиею,
Голубыми слезами выплакать.

Осенние вариации

Сквозь миражи и выпуклости стёкол,
В мою обитель сквозь обрывки туч,
Пробьется вдруг и телефона около
Уляжется осенний солнца луч.
Он озарит фантазией отсветов
Замысловатость сложных диаграмм.
Котенком мягким, в горностай одетым,
Рассыплет щедро пыль по сторонам.
Ударит ветер в зеркало подрамника,
Косым дождем и жёлтою листвой.
Там, со двора – дразнящий запах пряников,
А детвора – на стадион гурьбой.
Зашелестит блокнот на подоконнике,
Вздохнут устало паруса портьер.
Зовут к молитве звоны колокольные
И необъятность поднебесных сфер.
Напев осенних светлых вариаций,
Несет душе и радость, и покой,
В степной простор стремленье перебраться.
С его дыханием желанье побрататься
Неудержимо. Дверь к нему открой.
Я выхожу в таинственную праздничность,
В напевы повечерья, литургий,
В фигурах звезд судьбы моей означенность,
Как откровенье шлет мне Всеблагий.
Сквозь миражи и выпуклости стёкол
В мою обитель сквозь обрывы туч
Проник нечаянно и телефона около
Улегся трепетно осенний солнца луч.

Познание

Частица мира, капля, Океан…
Как в малой части видится Вселенность!
Её величие, переплетенье тайн,
Видоизменчивость и вечного – нетленность,
Так в откровенье истины нам дан
Восторг познания. И этим повседневность
Наполнена блаженством. В том она
К вершинам Неба, звёзд вознесена.
Цветок, пчела, божественный нектар –
Взаимосвязь, никак не объяснима.
И в ветре времени – все это мимо, мимо…
Пыльца цветения и лепестков поток,
Первопричин творенья где исток?
В веках познанья гении – гонимы!
Но миру явлен Бога щедрый дар,
Свет истины и вдохновений жар.
Младенца светлый взор и легкий жест.
Он мир приемлет с первого дыханья,
Его явлений, тайн его познанье
Уже идёт. Во всем благая весть
Открыта ищущим первопричин и Бога.
К нему идущий терною дорогой
Отвергнет ложь и ханжество и лесть.
Он жив лишь правдой повседневно здесь.
Частица мира, капля, Океан…
Как в малой части видится Вселенная,
Её величие, переплетенье тайн,
Видоизменчивость и вечного нетленность,
Так в откровенье истины нам дан
Восторг познания. И этим повседневность
Наполнена блаженством. Так она
К вершинам Неба, Звезд вознесена.

В ноябре

Предутренний туман неласковый, холодный,
Промозглым облаком, спустившимся с небес,
Кочует по полям и черным огородам,
Устойчиво царит ненастье, непогода.
Забвенье и печаль на сотни верст окрест.
Как много лет прошло. Пережиты невзгоды,
Уже не перечесть минувших перемен.
К ушедшему плывут и месяцы, и годы,
Растеряно молчит поникшая природа,
В исходе ноября – забвенье лета, тлен.
Пусть будет на душе хоть изредка спокойно,
В кувшине вновь грустят соцветья хризантем,
Безлиственным стоит высокий тополь, стройный,
Он летом укрывал пришедшего от зноя,
В воображенье вихрь еще неясных тем.
Унынья ноября я вовсе не поклонник,
Но все же есть и в нём бодрящая струя!
В порыве ветер вдруг прислал на подоконник
Вишневой ветки лист, и в отголосках звонниц
Несбывшейся любви печаль, тоска моя.
Ах, молодость, куда твои умчались кони?
Доносится еще их перестук копыт.
Вздох сожаления свою слезу обронит,
Седую голову к молитве тихо склонит,
Но память страстная еще кипит, кипит.
И полночи туман, кочующий холодный,
Промозглым облаком опущенным с небес,
Кочует по полям, по черным огородам.
Когда-нибудь пройдет ненастье, непогода?
Забвенье и печаль на сотни верст окрест…

У реки

Небесный храм шуршаньем волн
В сей ранний час едва озвучен.
Над ним лишь колокольный звон,
Плывет, очарованья полн.
В прохладно выпуклую гладь
Внедрились перламутра глыбы,
Из-под волны вдруг всплески рыбы,
Святая Божья благодать,
К Всевышнему – рукой подать,
Врачует раны и ушибы.
Над степью птичий хоровод,
Души покоит возмущенье,
В молитвенном успокоенье,
В быстротеченье этих вод,
Тому минул двадцатый год,
Я принял водное крещенье.
Хранимый Господом от бед,
И от греховных вожделений,
Готов ли выполнить обет?
Торжественно, на много лет,
Произнесен был без сомнений!
Свободен от соблазнов? Нет…
Не нами определено
Дней и ночей чередованье,
Луны и звезд очарованье,
И таинства святых икон.
Плывет над плёсом тихий звон
От звонниц. Там, под куполами,
В лучах рассвета запылали
Ряды узорчатых окон.

МОЛИТВА

Сохрани о, Господи, Великий Боже, тех, кто трудится,
плодотворно мыслит и бодрствует. К тем, кто в скорби
или плачет ночью, пошли своих ангелов, дабы успокоить
скорбящих и плачущих. Воззри Всемилостивый, на боль-
ных, успокой утешь и ободри уставшего с добрым словом
благословения и надежды. Призри на умирающего, исцели
страждущего, утешь удрученного.
Боже, поддержи и укрепи радующихся, умножь их лико-
вание и радость. И это все ради Твоей славы и любви.
Аминь.

Моление о чаше

Его шагов на каменных ступенях,
Векам не смыть оставленных следов,
По лестнице в мучительном томленье,
На мир взирая в скорбном изумленье,
Он шел, воззвав троих учеников.
Туман окутал склоны Элеона,
Ученики ловили Его взгляд,
Миг роковой, и нет пути назад.
Луна плыла по зеркалу Кедрона.
Был так задумчив Гефсиманский сад.
Осеребрились старые оливы,
Сиянием обласкан каждый куст.
Внимает космос, ночью молчаливой
Молитвенно в страданье Иису.
К Отцу воздел дрожащие ладони,
Кровавый пот течёт с его чела,
В тоске невыразимой сердце стонет,
Как эта чаша, Отче, тяжела…
Читаем мы: «Вначале было Слово»,
Исполненный любви, вселенских сил,
Тьму разорвав, отторгнув зла оковы,
Отец плоды творения явил.
Непостижимы тайны мирозданья,
Садов цветенье и теченье вод,
Изменчивых явлений мерный ход
И человека первое дыханье,
И жизни всей земной круговорот.
Возникновенье зла непостижимо
Земным умом. Но в замыслах Творца,
От дней Адама всем за грех гонимым,
Земным страдальцам, верным пилигримам,
Назначено: испытывать сердца.
Испытывать и в радости, и в горе,
И очищаться, слыша Божий глас.
Знаменьем стал Содома и Гоморры,
Греховных символов, несущих столько горя,
Огонь и дым Чернобыля для нас.
Небесный свод весенним полнолуньем,
Вновь осиян. Уж новый день зачат.
Исполнен лик Луны таким раздумьем!
На нем навеки Каина печать?
Вопросы времени над Вечностью звучат.
От дней Адама мир в грехах доныне,
А князь его – зловещий сатана,
Все ищет жертвы новые земные!
Христова чаша до краев полна.
Кедрон уснул. Но плещется волна…
…Вся ночь в молитве. Иисус от боли
И мук душевных из груди исторг,
Смиренное признанье Отчей воли,
Ведь по значенью – ничего нет более,
Господь подвел судьбы своей итог.
Темнее и зловещей тени стали,
Начальник стражи часовых сменил.
Ученики же беззаботно спали,
Хотя потом они, конечно, встали,
Когда Иуда к саду подходил.
Пришла пора вселенского злодейства,
В глазах Иуды затаился страх.
И здесь итог коварства фарисейства
В предательском лобзанье на устах.
А Иисус торжественно спокоен,
Голгофы крест предвидит его взгляд.
Ведь Он за нас распятья удостоен.
Там, на Голгофе, в ожиданье – воин…
Страданья чашу не вернуть назад!
Кровь Иисуса вечно не остынет,
Наш грех омоет, возродит любовь.
Но эта чаша полнится и ныне,
Греховный мир вновь забывает Имя,
Когда Христа мы распинаем вновь.

Величие Господа

Велик Господь и таинства Его
В могуществе, внушающем смиренье.
Непостижимо: Боговдохновеньем
Мир сотворен с течением веков.
Чарующие внешней простотой,
Как гармоничны сочетанья жизней!
На торжестве печальной смертной тризны
И Божий глас, и сатанинский вой.
Челом склонён, кто на себя навлек
Ярем греха и радость искупленья.
Подобье Бога и венцом творенья
Стал, Божий Дух принявший, человек.
Эдемский сад был бы родным и ныне,
Его покоем пренебрег Адам.
Неумолим Суд Божий: – Аз воздам
Возмездием за полноту гордыни.
Как счастлив тот, кто знал молитвы час,
Кто с Богом был в таинственном общенье
От Духа приняв святость и крещенье,
Поныне слышит Иисуса глас…
…Святого Духа откровенье свыше
На Патмосе среди угрюмых скал,
Господь Евангелисту диктовал.
Блажен апостол. Голос Бога слышал.

За строкой псалмопевца

(41 псалом)

Осыпается камень, песок тонкой струйкой шуршит.
Купол неба высок, солнце лета застыло в зените.
Лань к потоку воды осторожно идёт, не спешит.
Как в ущелье прохладно! Покою ущелья внемлите.
Пусть уныния полным не будет сознанье мое,
Пусть душа воспоет славославия жаркие Богу!
От земли Иорданской до белых полярных широт
Литургии возносят молитвы к небесным чертогам.
Голоса водопадов как эхо в ущельях седых.
Милость Господа явлена всем преклонившим колени.
Песнопения Богу, молитвы и жертвы живых –
Благодарных сердец – бесконечной любви проявленье.
Не смущайся, душа! В голосах водопадов Земли
Гимны звонкие – Богу, раскаты чарующей бездны.
В облаках, в поднебесье – ведь нету просторов других,
Где нет славы Творцу, без неё все они бесполезны.
Мира горнего жаждет и ищет живая душа
И к Всевышнему громко взывает взыскующий мира.
Убегут пусть враги, раскаянья их сокрушат
Злые помыслы и сотворенные ими кумиры.
Лань к ручью подошла. Капли звездами падают с губ,
Пенье птиц оглашает зеленый кустарник в ущелье.
Утонченно напевен звенящей мелодии звук,
Псалмопевца душа вновь в полёте парит песнопеньем.
Осыпается камень, песок тонкой струйкой шуршит,
Купол неба вишнев, солнце лета ушло из зенита.
Лань омылась в потоке, у темного камня лежит.
Повечерье в ущелье, земному покою внемлите.
Час молитвы
Блажен молитвы час, душа в ней отдыхает.
Дух к горней высоте возносится, парит…
В обители моей покой и мир царит.
Исполнен веры я, уверен, твердо знаю:
Раскаянье мое Всевышний озарит.

Полдень

Неторопливо двери приоткрою,
Глаза от листопада заслоню,
Возвышенному мудрому покою,
Он от волнений нежностью укроет –
Дыханью поздней осени внемлю.
Кувшин, молчавший в уголке укромном,
Вдруг стал созвучьем водосточных труб.
Осенний дождик люб или не люб?
Гортанным эхом в ритме метронома,
Капелью с крыш окрашен мой уют.
День уплывает, за окном времянки
На парусах нежданных бригантин
Былых надежд возвышенные замки,
Пока нетленны. На холстах картин
Листва опавшая и золото куртин.
Осенний полдень состраданья просит,
Ветвей поникших тишина и грусть.
Покой и мир пришедшему приносит,
Хозяйкой щедрой царственная осень
Одарит каждого дыханьем скорбных уст.
Молитвой тихой, обращенной к Богу,
Наполнен снова полдня тихий час,
Свечи огарок на окне погас,
Дождь целый день, но слякоть за порогом
Не станет огорчением для Вас.
Мир преисполнен счастьем. Слава Богу.

Надежда

В непогоду, в час душевной смуты,
Рано утром или перед сном
Не отыщешь радостней минуты,
Кроме той, что с Господом вдвоем.
Лишь молитва успокоит душу,
Озарит улыбкою лицо,
И глаза всплакнувшие – осушит,
Радость даст в общении с Отцом.

Неизбежность

Сожалеть, считать убытки,
Жаль, еще прийдется вдоволь.
В нищете сдавать бутылки,
Протестуя страстно, пылко,
На сердце носить оковы.
Жить в толпе, но в одиночестве,
Изумляться чуду слова,
Ты поверь в мое пророчетство:
Зло без имени и отчества
Снова повторится, снова!

Пророчество

В последний миг столь дивно струнным
звоном
Жизнь отзвенит. В уснувшей на устах
Тень скорби в неугаданных словах…
А память зыбкая, туман осенний словно,
Плывет из прошлого, как эхо колоколен.
Венки забвения и погребальный прах.

Юродивый

Горбун и нем, и низкоросл,
Как лик его угрюм и страшен,
Но глас его, как гром возрос,
Над миром эхо пронеслось,
Колокола срывая с башен,
Грядет на галла дикий Росс…
Юродство древних христиан,
Пустынников пещер Египта,
Знаменьем стало для славян,
О нем страницы манускриптов
Доносят имена из стран,
Из мест забытой Византии.
Открой, история России,
Печерский древний патерик.
Его страниц повествованье,
Святых ушедших – жития.
И крест юродства Исаака,
Тот подвиг стал небесным знаком.
Пример иного бытия…
Юродства дар немногим дан,
Он крест гонимого смиренья,
Веками жертвами гонений
Шли иноки, неся в себе
Огонь непризнанных пророчеств,
Души порывы – храмы зодчеств!
Не признан. Значит, быть беде…
…Он был стихиею рожден
И властелином стал стихии,
Жестокий рок – он осужден
На роль шута, на крест витии.
Но в Вечности вознагражден
Признаньем. Век им изумлен.
И вот о Нем пишу стихи я.

Одиночество

Вновь угасающий декабрь
Роняет ветхие одежды.
Тумана, изморози хлябь
Там за окном. А было прежде,
И снег, и смех со всех сторон,
И ожидание начала.
Катились санки под уклон,
Шальная музыки звучала.
Все унеслось. Лишь тихий стон,
Тоска и боль немым обвалом.
Толпа с печальных похорон
Тропу к калитке протоптала.
На тризне – колокольный звон,
Из стаи – карканье ворон,
И равнодушный говор волн
Там, у безлюдного причала.
В воспоминаньях – ворох тем,
Желанье бывшее умножить.
Войти в причудливый гарем
Надежд несбывшихся. И кожей,
Прикосновенья страстных рук,
Дыханье уст и глаз лукавых,
Вмиг возродить. В былых забавах
Вновь пережить томленье мук.
Так угасающий декабрь
Роняет ветхие одежды.
Тумана, изморози хлябь
Там за окном. Когда-то прежде
Был снег и смех со всех сторон!
Шальная музыка звучала,
Катились санки под уклон
У незабвенного причала.
Мир одиночества не пуст
В нем память, трепетанья уст.

Мираж

Все чаще грусть – воспоминаний марево
Туманом влажным серебрит виски.
Когда-то были мы с тобой близки…
Надежд уплывших гаснущее зарево –
Тень бригантин под парусом тоски
И шум волны, усталость влажных весел…
Такой она предстала – жизни осень
На полотне, где так свежи мазки…
Был светлый миг предтечей узнаванья,
Пытливый взгляд из-под густых ресниц.
Ласкался ветер к шелесту страниц
Студенческой тетради. Обонянье
Преисполнялось ароматом трав,
Слух был заполнен таинством дубрав.
Нам так хотелось пасть на травы ниц,
Следить полеты птичьих верениц.
Реки излучины, там берега обрыв
Тропинкой узкою среди уступов вьется.
Тропа ведет к верховьям, где придётся
Вновь подавить в себе души порыв.
В глаза взглянуть, пытаться объясниться
В любви. В непониманье повиниться.
В словах и в голосе мучительный надрыв.
Покой над плёсом незаметным плыл.
Минувшему едва ль нужны слова.
Оно живет дыханьем озарений,
Теплом живых, мечты прикосновений,
Потом о канувшем ручьем журчит молва…
В далекой юности она со мной была,
По ветру волосы волной плыли неистово.
Все чаще в памяти глаза со взором пристальным.
Она давно так далеко ушла…

Летняя ночь

Закат уже размыт сияньем ночи лунной,
Над зеркалом реки вздыхает тишина,
Луна так жертвенно томлением полна,
Душа пресыщена желанием безумным,
Весь звездный хоровод кружится у окна.
Там за её окном – покой. У изголовья
На тумбочке грустит погасшая свеча.
Котенком волосы свернулись у плеча
Глаза уснувшие, уста с немой любовью
Боготворить, желать… Подушка горяча…
Шуршанием волны, очарованьем тины,
Каймой причудливой прохладного песка,
Ласкает и манит историей былинной,
А берег у нее извилистый и длинный,
Полночной красотой волшебная река.
Она бывала здесь. Июльские рассветы
В сиянии хранят её девичий стан.
Холмы прибрежные в седой туман одеты,
Приплывший по реке из легендарных стран,
Дарили ей покой, наверное, поэтому,
Отсутствием её печалится курган.
Прохладой ночь полна, а в поле зренья снова
Размытые следы босых девичьих ног.
Весь звездный хоровод приостановлен словно,
А ковш Медведицы дарами неба полный,
Их щедро шлет земле. Он скупость превозмог.
Закат уже размыт сияньем ночи лунной,
Над зеркалом реки вздыхает тишина.
Луна так жертвенно томлением полна,
Душа наполнена желанием безумным,
А звездный хоровод вновь кружит у окна.

Неопределенность

Уходя в моросящую жуть,
В бездорожье, стихии ветра,
Я молю Тебя, Господи, пусть
Никогда не сбудется это:
Зло, наветы со всех сторон,
Смех удачливых подхалимов.
Да плывет лишь пасхальный звон,
Песнопения херувимов –
Пусть всегда сопутствуют мне.
Боже, внемли моим молитвам.
Злоречивость плывет извне,
Сил мне дай для духовной битвы.
Просыпаюсь. В подушке взмятой
Еле слышен души напев.
Пахнут простыни свежей мятой,
Воробей за окном взлетел.
Снова утром доносится звонкий
Колокольчиком девочки смех,
Лужи мая обходит сторонкой,
Школьный двор, сколько там утех.
Вот и жить бы в таком созерцанье
Беззаботности детворы,
Исподволь с особым стараньем
В той, без правил, шальной игры.
Окружают завистники с бранью,
Подвергают ошельмованью…
Здесь их трапезы и пиры.
Воротясь в моросящую жуть
В бездорожье, стихии ветра,
Я молю Тебя, Господи, пусть
Никогда не сбудется это…
Вновь озарение былым

Дембель

Шинелку небрежно накинув на плечи,
Схватив в попыхах небольшой чемодан,
И крикнув: «Прощайте!» – я брошусь навстречу,
Удачам, невзгодам, попутному ветру
С приветственным словом:
Встречайте! Я – к вам!

Мироздание

Перед полуночью тихой, безлюдной и юной,
Девственный пояс созвездий на запад плывёт.
Космос настроил лучистые звонкие струны,
Слушаньем древних он занят всю ночь напролёт…
Где-то в безвременье – дивной кометы полёт…
Выплыл с востока таинственный знак Ориона,
Вон как торжественен путь его и знаменит!
Царственным жезлом в изящной руке фараона,
По полукружью на запад в сиянии звезд, неуклонно,
Путь на орбитах планет, пусть судьба осенит.
Ковш опрокинут. Полярная тускло мерцает,
Мир созерцает, ведь в центре Вселенной она,
Грустной невестой над морем склонилась Луна…
Голос в полуночи к Господу тихо взывает,
Ночь мирозданья тайнами снова полна.
В полночи тихой, безлюдной и девственно юной,
Пояс планет и созвездий на запад плывет.
Космос внимает гармонии: звонкие струны!
Слушаньем древних он занят всю ночь напролет.
Где-то безвременье – дивной кометы полет.
Все мироздание в море, как в блюде плывет,
Все в мироздании, в море так дивно живет.

Наваждение

В уединенном созерцанье
Таинственного узнаванье.
В блаженной праздности ума
Подарком – истина сама
Являет взору откровенье,
Необъяснимым озареньем
Вдруг возникает. Рядом тьма
На подсознание ложится.
Снег над оврагами кружится,
Как наважденье, как обман.
Он кружевом из дальних стран
С холодным облаком явился.
Свеча и тени бумеранг
На стол изломанным ложился.
Как сильно голова кружится,
Безмолвной ночью вновь не спится,
Твой образ снова чист и наг.
Среди разбросанных бумаг
Воображенья прозябанье,
В углу таинственно мерцанье
Свечи. Забвением пропах
Уют зашторенной темницы.
Слова стекают на страницу
С конца скрипучего пера.
Чернильница и, как ресницы,
Следы на фарфоре. Пора
Пора с изысканностью жеста
Подняться вмиг из-за стола,
Неугомонная молва
Затихнет, коль закрыть страницы.
Уже рассвет, уже денница
Пылает в окнах. В кружевах
Лазоревых все поднебесье!
Декабрь снова куролесит,
Он безмятежен, он попрал
Зимы суровые заветы.
Как был он щедрым на обеты!
На все ответы отыскал…
Вновь наваждения обвал…

Мимолетное

Имен живых, ушедших несть числа,
О них слова и мысли зримы в камне.
В забвении никто ведь не оставлен.
В истлевших свитках вечны письмена,
Несущие священной жизни пламя.
Над незабвенным вечно вьется знамя
Любви и поклонения живых.
Хулы, наветов злобный ветер стих…
Пустынно море, в тихом зазеркалье
Дней суета и дел отражена.
Резцом на древних каменных скрижалях
Начертаны святые письмена.
Простор лесов, полей и лукоморья,
Полет фантазий, мыслей, слов простор,
Запечатленный в радостях и в горе
Хранится вечно. Тихий разговор
Не умолкает. С тишиною спорит.

ОДНАЖДЫ В СЕНТЯБРЕ

Валентине Митиной

Был тёплый погожий полдень ранней осени, мы сидели
на скамейке в одном из уютных уголков укрытой, ещё не
увядшей листвой деревьев, детской «Сказки». Между нами
царил дух особенной заинтересованности темами фило-
софии Платона, Аристотеля, Анаксимандра. Валентина
Ивановна поражала глубиной анализа философских воз-
зрений каждого из упомянутых мыслителей. «Обратимся к
учению Парменида, – говорила она. – Оно существенно
отличалось от учений Гераклита, Эмпедокла и Анаксиго-
ра». И снова из глубин её памяти извлекался, поражал див-
ной логикой поток наблюдений, доказательств, выводов,
рождавшихся здесь, в парке, под шум детворы, и говор от-
дыхающих бабушек. А потом темой общения становилась
поэзия, литература, и здесь она тоже легко и непринуж-
дённо чувствовала себя, как в родной стихии.
Валентина Ивановна Митина, рождённая в Подмосковье,
в Коломне, выпускница философского факультета Мо-
сковского Государственного университета им. М. Ломоно-
сова. Там же в 1977 году окончила аспирантуру, через два
года защитила диссертацию, получив звание кандидата
философских наук. И после этого, по направлению уни-
верситета, она стала заведующей кафедрой философии
в Красноярском сельскохозяйственном институте. Затем
преподавала философию в Криворожском Государствен-
ном педагогическом институте. С 1988 года более 10 лет
вела этот научный предмет в Николаевком Государствен-
ном пединституте им. В. Г. Белинского. Она автор более 50
научных публикаций по темам религиеведения, культуроло-
гии, философии. Периодически организовывала студен-
ческие научно-практические конференции по различным
темам. В. И. Митина – постоянный участник литературно-ху-
дожественной гостинной «В гостях у Девяти Муз», она со-
здатель и постоянная соведущая ежемесячных заседаний
литературно-философского клуба «Позиция» при научно-
педогогической библиотеке г. Николаева.
А ещё памятны её выступления с глубокими по содержа-
нию лекциями, беседами в Областной научной библиотеке
им. А. Гмырёва, в читательском поэтическом клубе «Раду-
га» при филиале библиотеки им. Крапивницкого и на лет-
них встречах с любителями поэтического слова в театраль-
ном дворике Русского драматического театра. Валентина
Ивановна – поэт, и её стихи поражают читателей довольно
глубоким смыслом и органическим единством поэтических
образов и философской мысли, неожиданных находок
и обобщений. Каждое из стихотворений её поэтического
сборника «Под сенью слов» – это изумительные по кра-
соте и богатству созвучий драгоценные откровения души и
интеллекта автора.
Она прекрасный собеседник, главные черты её харак-
тера – это щедрость, бескорыстие, постоянная готовность
поделиться знаниями, озарить сомневающегося, и, когда
достигает этого, Валентина Ивановна сама испытывает ра-
дость и удовлетворение от благотворного результата. Она
любит театр, музыку, вседга готова поделиться впечатлени-
ями от очередного концерта или спектакля. А ещё любит
прогулки по осеннему парку, когда шуршит опавшая ли-
ства под ногами, над головой изредка пролетают птицы, а
в поднебесьи – гряда белых кучевых облаков.
Именно таким и был когда-то тёплый, погожий полдень
ранней осени, заполненный мудрым раздумием о про-
странстве, времени, о жизни великих философов древ-
ности, дающих и поныне духовную пищу для размышлений.

Благодарение

…Насыщает благами желание твоё,
обновляется подобно орлу юность твоя.

Псалом 102.

Желанья Ваши благами полны.
Их щедрый дар не расточаем втуне.
С любовью щедрой, вспыхнувшей в июне,
В дыханье страстном неземной волны
Берут начала таинства искусства,
Наук, поэзии… Вы этим всем полны!
Восторг признания не выразить изустно.
В Коломне тихой есть уютный парк,
Там бабушка вдвоем гуляла с внучкой.
– Не убегай, дай поведу за ручку.
В аллеях парка зачат в почках март,
Вершины сосен и реки излучина…
Четверостишье, первых слов азарт!
Восторги детства, что бывает лучше?
А в юности – студенчество, Москва!
Гранит червленый, Воробьевы горы,
Там любомудрие, возвышенность – Молва!
Платон и Аристотель в вечном споре.
Попасть туда не каждому дано.
На самом верхнем этаже окно
Еще горит. Оно еще хранит
Воспоминание о важном разговоре.
Совет судьбы: – Поболее узнай
Вокруг себя на жизненных дорогах.
В ристалищах – не будешь недотрогой.
Победы вкус и горечь – испытай,
Без лишних слов – в дорогу, поезжай!
Ну где она, судьбы моей подмога?
На дне души – воробышком тревога,
Но вот он дивный Красноярский край!
Благих даров, увы, прошедших лет
Не сосчитать. Дорог не перемерять.
Судьбы предначертаньям – можно ль верить?
А, может, просто выбранный билет,
Как на экзамене, нетрудным был, знакомым.
Пытливый ум, к познанию влекомый,
Нашел на поиски желанного ответ:
– Без философии – другой дороги нет!
Уже в былом далекий стольный град,
К нему, в каштаны не вернуть назад.
Но есть в платанах город Николаев,
Из подворотен здесь собаки лают.
Акаций древних запах он хранит,
Здесь Южный Буг, он не одет в гранит.
Здесь каждый школьник ей и мил, и люб.
И каждый месяц – философский клуб.
В нем мудрый Кант покой и мир хранит,
И Гегель с каждым тихо говорит.

Очарованный странник

Н. С. Гумилеву

В колыбелях Кронштадта парит девятнадцатый век,
Боевых кораблей мачты рвутся к сиянью зенита.
Остров Котлин, залив. Чем значенье его знаменито?
Волны бьются о глыбы, замшелые глыбы гранита…
Чей возвышенный символ внимание к граду привлек?
Гимназиста стезя в Царскосельских скрывалась пенатах,
Заманила к вершинам Кавказских заснеженных гор.
Курсы лекций в Сорбонне, в Париже не начатый спор,
С богословом Людовика тихий ночной разговор…
И – рожденье поэта – сакральная? Точная дата.
Конквистадоров путь в обрамленье сияющих лилий,
Сколь незрелы еще и неясны желанья, мечты!
Но бутоны романтики, алые в росах цветы,
Лепестками метафор, исполненные красоты,
Наполняют стихии поэта фантазий и былей.
Донны Анны Горенко сокрытый в фамилии смыл,
Белоснежный крахмал, кружева подвенечного платья…
Как судьба зарождается? С самого мига зачатья?
Или он предрешен – Рок гонений, печали, проклятья?
Не растает в веках эта скорбная, страшная мысль.
А стезя, между тем, заманила под звезды Востока,
Африканский дневник, Абиссинские песни звучат.
Там под небом чужим родники неизбывно журчат,
Старики молчаливо качают курчавых внучат,
И с Олимпа в долину текут славословий истоки.
Зазвенел в Акмеизме поэта возвышенный глас,
Его «Огненный столп» в громе залпов, в сиянии молний.
Путь страданий и подвига мир человечий запомнит!
Мир духовный стихами поэта заполнен,
Он и ныне присутствует здесь, в этом зале, средь нас,
Он навечно присутствует здесь, в этом зале, средь нас.

Снег

Подобьем дивных опахал
Струился веерно и плавно.
Он все поземкой заметал,
И на душе так было славно!
Он так волшебно ниспадал.
Хотелось тихо навзничь лечь,
Снежинок ощутить дыханье,
И чтоб ушла усталость с плеч,
А холод, встретив с содроганьем,
Воспрянуть и в себя вовлечь
Зимы воздушное лобзанье.
Изысканно скульптурен парк!
В торосах берег и заливы,
Струятся вычурные гривы,
Среди стволов, ветвей. Никак
Отсюда не уйти. Нет силы.
Ваяньем дивного резца
Очерчены снежинок грани?
Вновь вижу в предрассветье раннем,
Сон не смахнув еще и лица,
Явленье Духа и Отца, и Сына –
На земле я странник,
И славлю Господа – Творца.
Подобьем дивных опахал,
Струился снег ажурно, плавно,
Он все поземкой заметал,
Скульптуры в парке создавал,
Кусты в химеры превращал…
Да на душе так было славно!
Он так волшебно ниспадал.

Противостояние

В трескотню постылых лекций
Залетит вороной белой.
В кофточке, с седою челкой
И расскажет про стихи.
Мол, чтоб было кровью сердца,
Слово ранено навечно,
Чтоб читалось, как молитва
В одиночестве, в тиши.
За окном – осколок неба,
Паузы шуршат, как листья…
Наклонились лбы крутые
В ожидании звонка…
Вот она четверостишье
Вдруг берет. Случайной гранью
Поворачивает к солнцу –
Наступает тишина…
И взорвалась – тишина!
Тетивою в пальцах скифа,
Иль струной зурны печальной,
Зов стиха звенит… и голос
В напряженье сдержан. Строг.
В глубину седых преданий
Заглянув – мы в озаренье,
Мир героев современных
Полон страха и тревог.
В трескотне забытых лекций
След её – вороны белой,
В кофточке, с седою челкой
…Отзвуки её стихов.
Мир ушедший, мир эпохи
Неразгаданной. Но вечен,
Свет её церквей. Под вечер
Звон её колоколов.

Память о Васнецове

Вселенской грусти образ. У ручья
Алёнушки былинное обличье,
В лесу дремучем песнопенья птичьи…
Святая Русь! В смирении стоят
Твои Богатыри в таком величье!
Иван-Царевич средь седых дубрав,
Прижав к груди Прекрасную Елену,
Кувшинки средь болот свежи, нетленны,
Бежит от братьев, волка оседлав.
В узорных ножнах, серебром червлённых
Булатный меч. В бою всегда он прав.
Дитя Мороза и шальной Весны
Снегурочка одета в голубое,
Скажи, прекрасная, случилось что с тобою?
Там в поднебесье снова видишь сны?
Костёр погас… Мне жаль тебя, не скрою.
Копытом бьёт ретивый конь Буян,
Печален взор Царевны-Несмеяны,
Кощей Бессмертный в исступленье рьян.
Здесь выдумки, там сказки – не обман.
Картины даль, фантазии туманны,
Не знающие чуждых дальних стран.
В его пространствах только Русь видна,
Воспетая в картинах русских сказок.
Их содержанью мы внимаем сразу,
В иносказанья вдруг пытливым глазом,
Вмиг проникаем. Трепетна, нежна
Алёнушка, грустящая смиренно,
Царевны сон, он неприкосновенен.
Быль сказки снова тихо проплыла…
В Абрамцево над церковью –
священны,
В сиянии кресты и купола.

Желание

Уйти от шума лишних слов,
В уютной, тихой, теплой спальне
Отдаться нежности опальной…
Над садом летний дождь прошел,
Совсем не слышен стук шагов,
Мой сад притих, я вновь печален…
Ненастье мимо пронеслось,
Там в необъятном поднебесье
Раскатами отозвалось,
Гроза едва ли вновь воскреснет.
Волнением полна душа,
Томит неясность впечатлений.
Черешня в росном обрамленье…
В окне заплывшем продышать,
Окошко для иных видений
И совершить для встречи шаг,
Она при встрече: – Вы мой гений…

Покаяние

Не пылите, не спешите, кони…
Руку дай, позволь едва дыша
Окунуть лицо в твои ладони
Помолчать, пусть отдохнет душа,
Кони – мерным шагом, не спешат…
Мы обречены, чтоб согрешать?
Время и пространство в единенье,
От предчувствий новых преступлений,
От соблазнов нету избавленья…
Новый день и новой жизни шаг.
Господи, избавь и сохрани
От греха и дай мне в откровенье
Вразуметь страдания Твои.
Ниспошли минуты вдохновенья,
Дай познать безбрежие любви!
Медленны под небосводом звоны…
Я в раздумье замедляю шаг.
Перламутра выплеснут ушат.
Солнца зайчик вновь за мной в погоне.
Не спешите, не стучите, кони,
Нужно отдохнуть… легко дышать…

Первое свидание

Васильковых глаз голубизна
Сквозь ресницы мне едва видна.
Ауры таинственной движенье
На щеках в румянце – отраженьем,
А в улыбке – тайна, глубина…
Ноздри вздрогнут – в ветре лепестки!
Пальцы, как в игре, что в две руки,
Нервное передают движенье,
Как унять бы головокруженье?
Вот, идет, шажки её легки…
Вновь слова как выстрел невпопад,
Гордый взгляд, а мне нельзя назад…
Яблоком адамовым стоит
В горле ком. О чем она молчит?
Сердце лихорадочно стучит…
В немоте зову: «Ну оглянись!»
Передумай, нет – Остановись,
Возвратись, в глаза мои взгляни!
Дай услышать слов твоих родник!
Птицы с клена вихрем взмыли ввысь,
Мыслей кони мимо пронеслись.
Подойди, я всю тебя пойму,
Плечи, что озябли, обойму.
Пальцами услышу дрожь в ресницах,
Жар ланит я остужу десницей.
Поцелуем оживлю уста,
…Отзвенела страсти маята…
Васильковых глаз голубизна
Столько лет мне все еще видна…
Ауры таинственной движенье
На щеках в румянце отраженьем.
И в улыбке – тайна, глубина…
Локоны все те же… Седина…

Благовещение

Открою окна в сад, в изнеможенье вишен,
Предчувствуя с тоской явление весны.
Увижу наяву несбывшиеся сны…
От юности былой лишь отголосок слышен,
А к вечности шаги давно уж сочтены.
Но все же забурлит в душе моей отвага,
И аура листвы мне голову вскружит,
Хмельная дрожь опять по телу пробежит.
Из чашечки цветка глоток прохладной влаги
Забвение надежд и жажду утолит.
Проявятся тогда из грез и медитаций
Желанные всегда прообразы любви…
Благую весть познав, к спасенью – призови…
И все ж в стране чудес захочется остаться,
Ведь явь меня давно ничем уж не манит.
Молитвенный экстаз и откровенье свыше,
Введут меня в святой Божественный чертог,
Уже преодолён в раскаянье порог.
Там праведный Судья, Его там голос слышен,
С рожденным свыше Он не будет очень строг.
Откроется тогда вся тайна освященья,
Незримо улетит пленявший душу страх.
Благая весть о том, что миру избавленье
В зачатье неземном, от зла освобожденье,
Несет она в себе с улыбкой на устах.
Открою окна в сад, в изнеможенье вишен,
Предчувствуя с тоской явление весны,
Осуществятся вмиг пророческие сны!
От юности былой лишь отголосок слышен,
А к вечности шаги давно уж сочтены.

Страстная неделя

Раздумьем полон вновь.
Свой шаг неторопливый
Смиренно устремлю
Тропою вниз, к реке.
У самой кромки льда,
Где мирно спят оливы
И тихий благовест
Плывет невдалеке,
Открою для себя
Здесь, в синеве проталин,
Зародыши всегда
Чарующей весны.
Набег шальной волны
Их сохранит едва ли,
Но каждый из ростков
Так полон новизны!
Громады корневищ
С переплетеньем тины
Отсюда уплывут
Туда, где камыши,
Где слышен иногда,
Как выстрел, – взлет утиный.
Прочерчен среди туч
Путь крыльев в Небе синем.
И снова тишина. Ни вздоха, ни души.
Короткий день угас
И свет зодиакальный,
Свечою восковой украсил небосвод.
В космических мирах
Пылинкою опальной
Еще присутствую,
И башмачок хрустальный
Избраннице своей
Вручить надеюсь. Вот.

Каштановый сквер

Фантазии пространств таинственнее скиний,
В изысканных тонах пушистых опахал,
В переплетеньях их кто смысла не искал?
За кружевом оград распущен хвост павлиний:
Град едких эпиграмм, аплодисментов шквал…
А с водосточных труб сосулек сталактиты,
Вот-вот готовы вниз, чтоб с хрустом об асфальт.
Ступеней маленьких истоптанный базальт…
Мы в здешней толчее ничем не знамениты,
Каштанов сквер и льва поблескивает скальп.
Соборная полна реликтовых преданий,
О таинствах любви, жестокостях страстей,
Вот снова привезли подлесок на закланье,
Побеги хвойные опять колесованью
Подвергнут здесь, да, к радости детей.
Еще свежи следы недавних славословий…
Как звонко апельсин стучится о гранит,
Троллейбуса звонок призывом знаменит…
А ветвь сосны мертва, и розы куст безмолвен,
Каштанов сквер весну в забвении хранит.
В деяниях своих мы странно безмятежны,
Уверены – творим величье Пирамид,
Когда злословят нас, мы опускаем вежды,
Сомненья притупив в очередных надеждах,
И как медаль несем невозмутимый вид.
Соборная плывет в безмолвном ожиданье,
Явления чудес, святого Рождества…
Ночь новогодняя, сиянье волшебства…
Соитие времен, начало торжества!
Сочельником полны мечты, иносказанья…
Спаси, Всевышний, нас всей милостью Своей.
Наполнит души пусть молитвенный елей…

Полдень

Пастушью оду стаду коз
Слагаю, выходя на пашу.
Здесь, в окружении берез,
Так памятен закат вчерашний
До исступления, до слез.
Эклиптики незримый путь,
Устало солнце проплывало.
И, как не раз уже бывало,
Ушедшего нам не вернуть,
Вновь попытался заглянуть
За край ночного покрывала.
У Вечности начала нет.
Еще до тьмы, до сотворенья
Всевышним неба, звезд, планет,
Был Дух, витающий над бездной,
И Слова – ясный, чистый свет.
Тысячелетья зримо длились,
Но явственно через века,
Благая весть нам приоткрылась!
Вселенскую спасенья милость
Дала нам Божия рука.
А было в толчее сомнений,
В шатаньях между «да» и «нет»
Невидимым был Божий Свет,
Но в книге книг как в откровенье
Представлен каждому ответ.
Нести наследие греха?
Жить под угрозой наказанья?
В чем смысл библейского стиха?
Благая весть нам в покаянье
Открыла к Богу узкий путь,
С него теперь нам не свернуть.
Вся жизнь полна очарованья,
Легко и ровно дышит грудь.

Новолетие

Новолетье и белые снеги –
Несказанно безлюдью рад.
Сосен жертвенных вновь парад…
След копыт и колес телеги,
Свежесрубленные побеги
Возвращают меня назад.
Не припомнить никак иначе,
Мамин голос и плач навзрыд:
Срез сосны – он смолою плачет,
Изначально – для жертвы зачат…
Вот и нынче курносый мальчик
Жестко выдворен их игры.
Их зрачки по-звериному злобны,
Торжествующий хохот в рев!
Белоснежный сугроб – место лобное,
Он, затравленно оглядев
Палачей и мучителей стаю,
Так смешно и беспомощно сел.
Снег под ним, согреваясь, подтаял,
Мириады снежков и стрел
И поныне летят. Чуть шатаясь,
Он бредет уж который год,
Оскорблений, обид не считая,
Рад всему, что Господь пошлет.
Новолетие, белые снеги,
Несказанно безлюдью рад,
Сосен срубленных – жертв парад…
След копыт и колес телеги,
Свежесрубленные побеги
Возвращают меня назад…
Причал в полуночи
Отвержен всеми, горд и нелюдим,
Живым оставшись любопытства ради,
Залив – страница из моей тетради,
Стою в ночи. Здесь на зеркальной глади
Прочерчен след ушедших бригантин.
На катере опущен гюйс и флаг,
Еще звучит в ночи сигнал горниста,
Взлет альбатроса резок и неистов,
Луна плывет в зодиакальный знак,
Как звезды в августе, твои глаза лучисты.
Мне трепетно и страшно и нельзя,
Воспоминаньем твой покой нарушить.
Дыханье ровное и белизна подушки…
Так хочется в ладони нежно взять
Твое лицо и шепот твой послушать.
Нет, не поймешь, отвергнешь мой порыв,
Всегда удобнее в молчании замкнуться,
На подоконнике цветок, с каемкой блюдце,
Отхлынуть как волна, песчинки смыв,
И в оправданье слабо улыбнуться…
Как бережно минувшее храним!
На воссозданье щедро все растратив,
Под наблюдением своих сестер и братьев
Иду, наивный, вечный пилигрим
На рандеву с излюбленной тетрадью,
От всех невзгод лишь Господом храним.
Увы, отвержен, в скорби – нелюдим,
Всегда живущий любопытства ради,
В заливе волны – строчки из тетради,
Грущу в ночи. А на зеркальной глади
Прочерчен след ушедших бригантин,
Я от невзгод лишь Господом храним…

Нежное воспоминание

Уходит год, снежинок хоровод
Затих у ног, лежит блестящей змейкой,
В пушистом инее забытая скамейка…
След варежки на ней… Кто разберет
Знак иероглифа в снегу? Уходит год…
Нет, оглянусь, вернусь и подойду,
Во сне, в сознанье, в трепетном бреду
Услышу вновь шагов твоих шептанье,
Оно созвучно с птичьим щебетаньем.
Твой легкий зов поймаю на лету,
От юности храню свою мечту…
В воспоминаньях дрожью твоих губ
Ошеломлен, пленен и очарован,
Вниманьем дев я не был избалован,
Капель и оттепель из водосточных труб,
А был ли я, скажи, тобою люб?
Декабрь ярок, красный мандарин
Манит призывно предвкушеньем неги,
Над сквером вьются мотыльками снеги…
Качаясь плавно, крытый паланкин
У ног твоих, как щедрый дар Востока,
Мороз, туман и тяжкий вздох глубокий.
Из сказки изгнанный, я средь зимы один.
Мне по плечу слукавить междометьем,
Задуть на елке яркую свечу.
Еще чуть-чуть и нет тысячелетья,
В грядущем Вечность. Жду ее. Молчу.
Любить и верить, жить еще хочу.
Уходит Год. Снежинок хоровод
Затих у ног. Лежит блестящей змейкой.
В пушистом инее забытая скамейка,
След варежки на ней. Кто разберет
Знак иероглифа в снегу? Уходит год.

Восьмое марта

От юности до первой седины
Очарованье в вас не убывает.
Вы перед зеркалом, над вами проплывают
Фантазии из сказочной страны.
Желанный гость, он дверь приоткрывает,
От злого храбрый рыцарь защищает…
Надежды, страстность Вас не покидают!
Роман любви из милой старины.
Старинный гребень, волосы длинны
Плывут, волнуясь, плечи огибая.
Он снова рядом, как он обнимает!
Уста горят, запретный поцелуй –
Букет цветов, пылает померанцем.
Весны порыв, фантазий пыл раздуй…
Альков растаял в ароматах струй.
И вдруг вопрос: – Что будет на обед?
Плывет из кухни запахов букет,
Совсем забыла, борщ перекипает.
За зеркалом погас фантазий дар,
Одет халат, отброшен пеньюар,
Вновь будничность так властно наступает.
Задумчиво половник наполняет
Едой тарелки. Сказок больше нет,
Муж за столом, подать ему обед.
Ведь он, нетерпеливый, ожидает!
Весенний вечер. Тихо у окна
Она, склонясь над книгою, одна…
Поэзии взволнованной сказанье,
Воспоминанья, тайные желанья?
А мир земной – весь очарован ею.
Сирень в саду благоуханьем веет.
Восьмое марта, звезды, блеск огней,
Все это в памяти, все сокровенно в ней…
И зов любви опять в душе горит.
Так одиночество об этом говорит.

Благоденствие

Мой огород, в нем рано поутру
Набухли почки тоненьких черешен.
Его уют покажется нездешним
В кустах смородины. Он с ароматом вешним
Затеял вдруг в ребячество игру.
Скворешен крыши замерли в истоме.
Игольчато пророс зеленый лук.
От крон деревьев в небо струнный звук
Вознесся выспренне. А в шорохе соломы
Мышиный писк. И никого вокруг.
Лазурь небес – святая благодать
В мой огород восторженно нисходит.
Апрель обласкан солнечной погодой.
Он – озорник, затейник. В хороводе
Ветвей кустов кудеснику подстать.
Здесь есть скамья. На ней в уединеньи
Когда-то тихо отдыхала Ты…
Весенний день дарил упокоенье,
Молитвенное в Боге вдохновенье
И радужные грустные мечты.
С плеча поникшего уходит в даль усталость,
Шатром листвы укрылась алыча…
Зачатьем грусти – все что ей осталось,
Скамья в уединеньи. Эка малость!
И новомесячье по вечерам встречать.
Покой и мир. В нем снова поутру
Набухнут почки тоненьких черешен.
Его уют покажется нездешним
В кустах расцветших. С ароматом вешним
Продолжит он в ребячество игру.

УВЛЕЧЕНИЯ ЕКАТЕРИНЫ

Екатерине Тимченко

Тихо и покойно, почти безлюдно на пляже, солнце в зе-
ните, говор набегающих волн Ингула располагал к неторо-
пливому времяпровождению и легкой беседе. Как всегда
заботлива, гостеприимна, она и нынче разложила на сал-
фетке простую снедь с различными вкусностями, пригла-
сила подкрепиться. Бутерброды были как нельзя кстати,
прохладный компот утолял жажду, а разговор шел о ра-
боте, литературе, поэзии. Это её любимая тема, одно из
увлечений, естественная среда, атмосфера, питающая
разум, эмоции, душу и дух, достаточно интересной и ода-
ренной женщины. Екатерина Алексеевна Воробьева – по-
томственная казачка из тех Донских, стоявших на защите
от набегов южных границ её родины. Место её рождения,
как и пребывания родовых корней, родословной – стани-
ца Самарская, Самарского района, Ростовской-на-Дону
области. Место бескрайних степей и легендарного Дона,
воспетого в былинах, сказаниях и песнях. Об этом тоже
хорошо вспоминалось на берегу устья реки, соединявшей
свои воды с Южным Бугом, когда солнце уже переходило
из зенита к закату, а ветер, летний, особо августовский,
ласковый и жаркий укрывал рябью водную гладь, щекотли-
во обдувал обнаженные руки, грудь, спину. После незабы-
ваемых школьных лет она закончила механический техни-
кум в областном центре там на родине, затем Одесский
государственный университет имени Мечникова в 1970
году, филологический факультет, и после – годы учитель-
ства в различных школах Николаевской области – одна из
них в селе Щербани, где была заместителем директора по
воспитательной работе.
А после она корректор, журналист областных газет Ни-
колаева – Южной правды, Вечёрки и, в настоящее время,
заведующая отделом инновации и научно-методической
работы в научно-педагогической библиотеке города.
Увлечения? Да всем интересным. В литературе – фан-
тастикой, классикой, в журналистике – всеми полемиче-
скими статьями о современности, исторических корнях,
истоках страны, о выдающихся людях. В быту, дома всю
себя отдает растениям, огороду на небольшом земельном
участочке, собачкам, кошечкам, ожидающим от неё и ла-
ски, и внимания, и кормёжки. Она неутомимый полемист,
на встречах с учителями, где постоянно выступает с лекци-
ями, её слушают с обострённым вниманием, на вопросы
отвечает всегда пространно, убедительно, понятно. А от-
дыхать свободно, раскованно удается не часто. Любимое
место летних поездок – Очаков, берег Днепробугского
лимана, или сюда, в парк Победы троллейбусом через
Ингульский мост.
– Дело к вечеру, пора домой. Может еще увидимся здесь
в этом летнем сезоне.
Убрав за собой оставленное пляжное местечко в тени
под ивами, мы уходим, поднимаемся вверх по парковой
аллее.Вечер.

Странички памяти

В станице сумерки, в усадьбе Воробьевых
Зеленый шум. Фруктовый старый сад
Прохладой щедр, как много лет назад.
Высокий дом с наличниками новыми,
Доска над входом с конскою подковою:
Здесь школьный двор, в нем шум и гам ребят.
Самарских улиц путь едва ли длинен.
На проводах, как встарь, сидят стрижи.
Малютка в платьице, – Как звать тебя, скажи?
Скрипучая калитка, куст рябины,
Глаза улыбчивы: – Зовут Екатериной…
Казачий стан старинною былиной,
Струною лирника так в памяти дрожит!
Перонный шум, под перестук колес
В окне вагонном снежные вершины,
Леса сибирские, пологие равнины…
Чай в подстаканнике подарком именинным
Дежурный по вагону преподнес.
Как дар судьбы, дорога пролегла.
О ней шумит, шумит досужая молва.
Ушли в былое годы ученичества,
Оставив по себе заметный след.
Пристанища окончен поиск? Нет!
Вновь лекции, зачеты в механическом.
Инструментарием давно ушедших лет
И поучением – конспекты пожелтевшие,
Все чертежи в пространства улетевшие…
А новым поискам – восторженный привет!
Одесский пляж, платановый уют,
Тернистый путь сюда был очень долог.
Опять студенчество – Державный институт!
Прошло пять лет, мечта сбылась: филолог!
Часы на башне в ночь двенадцать бьют…
Уж Новый Год… Возьмут иль не возьмут?
Редактор строг, но ведь и мы не промах!
Статей газетных перечесть нельзя
О кораблях и жизни корабелов,
О людях города. Здесь главная стезя
Корреспондентская. Принципиально, смело
Прошла по ней. И Рок был с нею мил:
Уж сколько лет она – Библиофил!
И в клубе философском – эрудит!
За слово каждое она всегда в ответе.
Учебный год, в читальном зале дети…
Осенний день так лучезарно светит!
А станет грустно, в тихом кабинете
Воробышком нахохлившись, сидит…
В окно глядит. В усадьбу Воробьёвых
Зовут воспоминанья. Старый сад
Прохладой щедр, как много лет назад...
Высокий дом с наличниками новыми,
Доска над входом с конскою подковою,
Там школьный двор теперь, там шум и гам ребят.

Я жалею тебя

Галине В.

Я, жалея тебя, сокровенно молюсь:
Ради Бога меня ты прости.
Вожжи гнева и злобы своей – отпусти…
Ведь уже никогда я к тебе не вернусь,
Стали разными наши пути.
Сколько лет ты одна, своим дочкам верна,
И не помнишь, была ли женой.
Обрела ли желанный, уютный покой?
Бесконечна, как вечность, страданий стена,
Застилает минувшее слёз пелена,
И стену не пробить головой.
В темной спальне так тихо девчонки сопят,
Ты укрой их, теплее укрой.
Прядь волос с сединой чуть поправишь рукой…
Скоро полночь, дома как в тумане стоят,
У окна в бесконечность направлен твой взгляд,
Ковш Медвежий повис над тобой.
Вновь иду по тропе, скрип снежинок глуша,
Сквозь сосенок игольчатый строй.
Замереть на снегу, наблюдать не спеша,
Как ознобу зимы не созвучна душа,
На сосновые лапки слегка подышать,
Разделив полуночный покой.
Я жалею тебя, сокровенно молюсь,
Ради Бога меня ты прости,
Вожжи гнева и злобы своей отпусти.
Никогда, никогда я к тебе не вернусь,
Столь различные наши пути…

Предчувствие

Прочтут ли девочки слова моей любви?
Узнают ли, как дух и ум скорбит?
Песчинками с ладоней дни текут…
Не вспомнят, не придут, не позовут...

Магия вальса

Тепло в касании ладоней,
Зал при свечах, объявлен вальс.
– Позвольте, приглашаю Вас.
Оркестр в ударе, флейты стонут,
Мы кружимся, и в звуках тонет
Все то, что отчуждало нас.
Средь бала шумного украдкой,
Ты, наклонясь, потупишь взор,
Со мной поддержишь разговор.
Из любопытства? Для порядка?
В лучах свечей сияют прядки
И золотых волос пробор.
Мы в нежном танце. Это значит
Сердец биенье в унисон.
Всевышним нам преподнесён
Покой и мир. Как свечи плачут!
Но мы в веселье, мы в любви,
Слова признанья говори…
Как упоительно круженье,
Сближенье пылких, страстных тел!
Вновь тихий ангел пролетел.
Губ трепетных прикосновенье
К щеке стыдливой. Где предел
Возможного? Души волненья
Унять никак я не хотел.
Мы в вальсе снова в центре зала
Среди нарядных стройных пар.
– Нам этот бал, ну просто дар, –
Ты, улыбнувшись, мне сказала.
В моей руке твоя ладонь
Когда в последний раз бывала?
Горит в сердцах любви огонь,
Мерцают свечи – звезды бала.
Навстречу парам – конфетти
И серпантина завитушки.
Я вновь шепну тебе на ушко
Слова признания, любви,
Ты тихо просишь: – Повтори,
Всегда об этом говори,
О страсти так волшебно слушать…
Тепло в моих, твоих ладонях…
Зал при свечах, играют вальс.
Я снова приглашаю Вас!
Оркестр плывет, как флейты стонут!
Мы кружимся, и в танце тонет
Все то, что разделяло нас.
Зимняя фантазия
Пространства смещены, морозной ночью тайной
Пытаюсь осязать космический зигзаг.
Наш уличный фонарь с неистовою явью
Все звездные ковши упрятал в свой рюкзак.
Изящный серп луны дарующего дланью,
В полночный окоём бросает бумеранг.
Оборван звон струны литавров громкой бранью,
В пустыню злых снегов вхожу и тих, и наг…
Молитвенно вхожу, грехов влача вериги,
Обласкан и согрет под сонмами лампад.
А злые языки опять плетут интриги.
Ну как ответить им, чтоб было невпопад?
Всевышний Боже наш, все тайны мирозданья
Откроются, когда паду к Твоим ногам.
Обителей твоих определю названья,
За зло всея Земли любовию воздам.
Сейчас иду один туда, в седые снеги,
Где спит среди ветвей полуночный туман.
Здесь санный след лежит, уже чуть утро брезжит,
Мне вновь не различить где явь, а где обман.
Пространства – смещены? Морозной ночью тайной
Пытаюсь осязать космический зигзаг,
Вновь уличный фонарь с неистовою явью
Все звездные ковши упрятал в свой рюкзак.

Больно

Зима семнадцатого года, мороз
и снег, и тишина. Душе покойно,
по погоде, а где-то там идет война.
Брань между братьями. Невзгоды
от несогласия ума.

В доме учителя

Ларисе ШАФОРОСТОВОЙ

Тихая осень – венец сентября,
Сквер, под каштанами россыпь ирисок.
Тень на ступеньках. Из стайки ребят,
Спорят о чем-то? О чем говорят? –
Голос парнишки: – Ну где ты, Лариска?
Память так бережно, свято хранит
Всё, что так было прекрасно в минувшем.
Юности голос доныне звенит,
Свежесть румянца, чудесных ланит
И первоклашку, за партой уснувшего.
Класс, на уроке с тетрадкой она,
Чуть приподнявшись так тянет ладошку.
Формул химических память полна,
Строгий учитель стоит у окна,
Вышла к доске, улыбнулась немножко.
В колбе растворы смешала, и вот,
Пена, бурленье известной реакции,
Жаль, ученичество скоро пройдет,
С ветки последний каштан упадет…
Годы студенчества, шумные акции.
Сколько прошло упоительных лет,
Лекций, уроков, советов учительских.
Выпал ли в жизни счастливый билет?
– Да, безусловно! Достойный ответ –
Стопка контрольных работ ученических…
Все это в прошлом. А нынче она
Здесь среди нас вдохновителем «Дружбы!»
В доме учителя окружена
Нашей любовью. И как это нужно
В клубе друзей, вдохновенных коллег
Слышать её наставляющий голос.
Будет зима, снова выпадет снег,
Посеребрит её светлые волосы…
Все это будет когда-то. Сейчас
В праздничном зале наполним бокалы!
Выпито чая из них уж немало,
Только веселье царит среди нас!
И никогда не наступит усталость.

Плоды безбожия

Неверие в гордыню облеклось:
Рядиться модно в праздные одежды.
Оно преобладало в нас и прежде,
Лишая избранных единственной надежды –
Облечься в истину. Да, так уж повелось…
Нарциссов комплекс, эго – эта ось
Главенствует. И самолюбованье
Становится изысканным призваньем,
В греховной жизни все отозвалось.
Безумие в гордыню облеклось.

Восторг

Изумленье весна привнесла!
На Соборной – гулянье по-прежнему,
Тень платана застыла небрежно
На затейливой сбруе осла.

Гость нежеланный

Галине В.

Из той зимы, из осени былой?
Ты дверь мне хоть немного приоткрой.
В полузабвенье или же в бреду
Открою дверь внезапно и войду,
Как почтальон с постылой похоронкой.
Скажу всем «Здравствуйте». Чего-то молча жду.
А вы в испуге. Отойдя в сторонку,
Со скорбным видом глаз не отводя,
Терпенье, вежливость как-будто бы блюдя.
Между собою разговор негромкий:
– Зачем он здесь? Вопрос страшней огня.
Неспешно созерцаете меня.
И пальцы вдруг, как пики острых стрел,
А детский голос истерично звонкий.
С улыбкой жалкой говорю негромко:
– Я просто так, проведать вас хотел…
Жена и дочери – былой семьи обломки…
Глава семьи здесь просто не у дел…
Из сострадания? Меня здесь не бранят,
Молчанье строгое настойчиво хранят,
– Сколь неухоженный – сочувственно глядят.
Я вновь сжигаем искрами огня
Из ваших глаз. Безудержно кляня,
Вы, как изгоя, гоните меня.
В обитель вашу мне уж не войти…
Прости их Боже, Господи, прости…
Мои грехи, Всевышний, отпусти…

Весеннее дуновение

Начало марта, день, когда мечты,
Пусть не совсем, но все-таки сбываются,
Слова приятные все чаще повторяются,
Нам встречные лукаво улыбаются,
Когда мы дарим женщинам цветы.
Волненье вновь, душа полна весной.
Мы снова молоды, в изысканных нарядах,
Приятно чувствовать свою подругу рядом.
– Приветствуем! – Мы этой встрече рады.
Нет, не найти торжественней награды,
Чем жест призыва в радость и покой.
Сколь благодатна милых доброта!
В глазах лучистых ласковости волны,
Цветистый шарф благоуханья полон
В улыбке нежной – светлый лик Мадонны…
Ей так приличны скромность, простота.
Подарком нам избыток светлых дней,
Как голова кружится вдохновенно!
Тепло весны царит во всей Вселенной,
От зла Господь нам дарит избавленье,
Всем, кто доверил путь судьбы своей.
Всевышний даст по вере нашей нам,
Всю полноту и новизну желаний,
Их исполненье, тайны новых знаний.
Блаженство в Господе не выразить словами.
Восторг молитвы … Пасть к Его ногам…
И вот когда нехоженной дорогой,
Вратами узкими и по его следам
Войдем и мы… Ни страха, ни тревоги
Не будет пусть. И в тихой встрече с Богом
Пошли, Господь, надежду эту нам.

Лунное затмение

Мы видели, мы знаем. Это было!
Луна плыла в сиянии зари,
На улицах померкли фонари,
Так вдохновенно всем она светила.
Еще ничто о Нем не говорит
Мир в полудрёме. Весь в туман одетый,
Сентябрь спит… Вздыхает бабье лето…
И где-то в выси на путях орбит
Вдруг возникает таинством небесным,
Своим значеньем Богу лишь известным,
Луны затменья столь зловещий миг!
В кровавом свете лик её поник.
В глубины космоса, на все пути планет
Земная тень с упорством неустанным
Несет свой грех, как луч рентгенэкрану,
Явив и нам свой отраженный свет.
Гляжусь в Луну, как в зеркало гляжусь,
И я грешил, кровавый отблеск множил.
День, хоть один, я в праведности прожил?
Ужель позор мне только подытожить?
В душе от этих дум одна лишь грусть.
К глубинам Слова нынче я стремлюсь,
Исполнен веры, счастлив новым знаньем,
Мой путь теперь означен покаяньем,
С ним я на суд Господний появлюсь.
С непостижимой тайной – Небосвод
И звездный ковш сияют благодатью.
Молитвенно взываю: – Бога ради,
Прости моё былое… Вдохнови,
Меня на подвиг веры призови!
Вот-вот Луна в сияние войдет…
Замедлил путь свой звездный хоровод.
Луна светлеет… Скольких тайн полны,
Знамения полуночного неба!
Торжественно, как преломленье хлеба,
На Тайной Вечере затмения Луны.

Сестра милосердия

Галине ФЕТИСОВОЙ

Уже темно, но путник одинокий,
Всегда увидит свет её окна.
Здесь за оградой, где живет она,
Уютно, зелено, и свет зари далекой,
Как воплощенье в венчике цветка.
Осенний вечер бесконечно длинен,
Но славно ей под сению гардин.
Глаза светлы в сиянии седин…
В ветхозаветном городе Наине
Жила вдова и у нее был сын.
Благая весть, знакомые страницы…
Вновь не уснуть до самого утра.
Сопоставленье вдовьих бед, утрат
Заставит сердце учащенно биться,
И в этот час молитвенно склониться
Пред Господом пришла её пора.
Как полон день Благословений Божьих,
Когда с молитвой утром начат он.
Её помощник белый телефон
Число визитов в этот день умножит,
А солнца луч вновь в окнах отражён.
Недуг чем злее, тем она усердней,
Любовью, состраданием полна,
Бальзамом ран становится сама,
Ведь стать такой сестрою милосердья
Со дня рожденья призвана она.
Как нам понять удел любви Христовой?
В идею вникнуть жертвенности всей?
– Се Я стою у запертых дверей…
Да, в суете мы не всегда готовы
Ответить милосердием и ей.
Не безысходно одиноки вдовы,
Коль есть Господь. К ней из седых глубин,
Шлет ликованье древний град Наин,
Слезу смахнет и улыбнется снова.
Ведь к Господу идет и её сын.

Минута покоя

В который раз предчувствую весну,
В улыбке доброй радостного сына,
Я угадал той радости причину:
– Уеду вновь! С утра, едва проснусь!
Я взглядом проводил его машину.
И зазмеился снег из-под колес,
Усталости с лица ушла кручина.
Ладошку внука в седине волос,
Вновь ощутил я, провожая сына.
Подъем был крут. Последний поворот
Уже оставлен на твоей дороге?
Что на пути еще произойдет?
Всевышний знает. Трудности, тревоги,
Пусть будут реже. А успешный взлет
Произойдет. С Благословеньем Божьим.

Фантазии ночи

Летней ночи колесница
Катит медленно над Бугом.
Сонным карпом серебрится,
Влажной чешуей лоснится
Серп Луны у днища струга.
За кормой его – журчанье
Тихих вод от легких вёсел.
Черный, как иносказанье,
Лебедь – ночи порицанье –
С крыльев тяжесть влаги сбросил.
Над лиманом белой чайкой
Вспыхнул мягкий свет зарницы.
В небе среди тьмы – лужайкой,
Среди звезд её узнай-ка,
Появленье дивной птицы.
А внизу – прохладой полны
Челн и струг в волнах стихии.
Звездного шатра раздолье
Борт-о-борт касанье. Взморье
Где-то далеко… Лихие
Кони колесницы скачут.
Ярки искры багряницы…
А рассвет – в зарницах зачат!
Звезды меж собой судачат:
Будет день с любовью начат.
Не видны в колесах спицы.
Чайки взлет над лукоморьем
Воздух всколыхнул упруго.
Черный лебедь там у взморья…
Колыбелью лукоморье
Приютило челн со стругом –
Черный лебедь с белой чайкой
В странном поиске друг друга.

Осеннее

Полоса надежд несжатой нивой,
Колосом поникшим, почерневшим
Вновь тревожит память. А в саду
Каплями дождя опали сливы,
Воробьи слетелись к ним сварливые,
Зыбок в памяти тот вечер тихий, вешний.
Возрожденным в Господе, счастливым
К сокровенным истинам иду.
Сад мой пуст, осыпались черешни.
Новые деревья расцветут
В день весенний в будущем грядущий?
Ясный свет нисходит от седин,
Я в молитве. С Господом. Один.

ПРИЗНАНИЕ СВЯТОСТИ

Ольге Олефиренко

Самое первое, сокровенное общение, нежные и таин-
ственные минуты его. Она держит дитя на руках, прижи-
мает к груди, а малышка, причмокивая, жадно сосёт, и
капелька молока материнского искоркой светится в угол-
ке маленьких губ. Глаза малышки обращены к ней, и она
ласково и улыбчиво смотрит на своё создание. Когда гла-
за в глаза, когда едины – тепло материнских рук и ма-
ленького нежного тельца, тогда и происходит единение
потоков любви, энергии, жизни. Глаза называют зеркалом
души человеческой, и в последующем общении, возрас-
тая, мы обмениваемся бесценными духовными дарами,
самыми сокровенными приобретениями, собранными на
дорогах жизни. Сколь они разнообразны жанрово, темати-
чески необъятны – эти дары! И как важно,чтобы возникало
и сохранялось в единой тональности звучания, смыслового
наполнения это возвышенное общение наполненных вдох-
новенным содержанием взволнованных душ!
Музыка, живопись, художественное слово, поэзия – эти
и другие сферы самовыражения, поиска прекрасного,
духовного с древнейших времён и поныне являются убежи-
щем, земным раем для одарённых желанием этого поиска,
ищущих духовного общения душ. И главное в этом поиске
не принадлежность к одной национальной или социальной
общности, не единство в возрасте, а именно она – явлен-
ная нить взаимопонимания в восприятии красоты художе-
ственного образа, поэтической находки, самого звучания
стихотворной строки. Такое же вдохновенное общение
происходит и между ценителями музыки, живописи, архи-
тектуры, когда возникла и звенит таинственная гармония
взаимопонимания.
Но мы о поэзии, и как радостно признать неоспоримый
факт возможности общения, «когда глаза в глаза» с собе-
седниками давно ушедших эпох. «Песня моя к златострун-
ной и любящей шум Артемиде» или «Богу равным кажется
мне по счастью он, который так близко-близко», – это из
античной поэзии. А еще можно вспоминать строки из стихов
Пушкина, Фета, Тютчева, Бальмонта, Северянина, Есени-
на, Бунина, разве всех перечислишь? Стоит только открыть
поэтический сборник и возникает сразу оно – вдохновен-
ное общение до радостных слез, до несказанного наслаж-
дения… Моё поколение помнит небывалый поэтический
взлёт в середине прошлого века, интерес к стихам Евгения
Евтушенко, Андрея Вознесенского, Владимира Солоухина,
Бэлы Ахмадулиной и многих других авторов. Памятны име-
на и стихи наших современников – николаевских поэтов –
Катерины Голубковой, Леонида Вышеславского, Владими-
ра Пучкова и других талантливых авторов поэтических на-
ходок. После некоторого затишья в межвековое лихолетье
нынче вновь наблюдается интерес к поэзии. Возрождается
желание выразить своё мировосприятие в поэтических об-
разах, появляются новые, обретающие известность имена.
Среди них и Ольга Олефиренко.
Наша первая встреча состоялась несколько лет тому на-
зад на одном из заседаний Пушкинского клуба. Её чтение
своих стихов было возвышенным, чувственным, свободным
от условностей и вдохновенным. А потом была встреча зи-
мой в кафе на Соборной. Нашей слушательницей была
только продавщица чая и пирожных. Мы упивались музыкой
стихов и её, Ольгиного, пения. И вот уже несколько лет
сохраняется эта прочная и святая нить созвучия интелек-
тов и душ наших – людей из разных эпох и разных про-
странств пребывания. В чём тайна поэтического единства,
взаимопонимания в сопереживании прекрасного? Где-то
в уровне культуры, духовной настроенности, проникновен-
ном чувстве и восприятии родной речи. Но до конца, до
абсолютной глубины и полноты на этот вопрос не ответит
никто. Тайна таланта неисповедима, ведома лишь Богу, на-
градившему им. Избранных.…

Ольга

Из древних сказаний, как взлет печенежских знамеён,
Свободною птицей над Волжским безбрежным простором,
Оно проявилось, и князь был пред ним преклонен.
В княжну с юных лет он так пылко, так страстно влюблен,
Её красотой, её именем он упоен!
Хвалу пусть поют имениннице дивные хоры!
Что в имени этом? Набег белопенной волны?
Иль буйство мятежное вольницы смелой, отважной?
Вон с гуслями лирник, он звуком дрожащей струны
Зовет копьеносцев на миг отдохнуть от войны.
«Колени склоните пред нею, отваги сыны!»
В глаза ей взглянуть… её взоры открыты и влажны.
В былинах сказителей имя её вознеслось,
В пространства Вселенной, где время и вечность не властны.
Там музыка сфер, мироздания дивного ось,
Его беспредельность в округлое «О» – улеглось,
В безмолвие космоса эхом оно вознеслось!
Замкнулись в окружности ветхих преданий контрасты.
Олегово чадо? Жена: Или как из ребра
Адамова Богом Всевышним представлена Ева?
Подарена миру, и вот наступила пора,
Объять неизведанность, меру святого добра.
Пространства наполненность и невосполнимость утрат,
Цветенья любви и попрание злобы и гнева.
По лугу девчушка с цветами бежит босиком,
Округлое солнце и лунный закат полукругом,
Вон пахарь с конем напряжённо склонился над плугом,
Цветами усыпан округлый земной окоём…
Иду за девчушкой, иду не один. Мы вдвоём…
Мы вечные странники в поиске вечном друг друга.
Из древних сказаний, как взлет печенежских знамён
Свободною птицей над Бугским лазурным простором.
Оно возродилось и каждый пред ним преклонен!
В создание Божье так страстно, так пылко влюблен,
Звучанием песен её навсегда упоён!
Плывет над ковылью малиновый тихий трезвон…
Хвалу пусть поют имениннице дивные хоры!

Свете тихий

Вечерний свет так трепетно, так нежно
Растаял в золоте еще живой листвы.
Души фантазии легки и безмятежны,
Напев мелодии случайной чуть небрежен,
Туман уснул вокруг корней ботвы.
Мой сад устал хранить плоды на ветках.
На землю падает прохлада в каплях слив,
А хризантем ажурные соцветья,
Как предсказания грядущих новолетий
В саду пылают. Ясных дум прилив
Волнует кровь до дрожи, до забвенья
Себя в былом, когда порыв любви
Дарил восторги счастья, вдохновенья,
Слова рождались дивным озареньем,
И лёгкий хмель пульсировал в крови.
Укрылся день осенним опахалом,
Очерчен в небе журавлиный клин.
Чего-то важного вокруг меня не стало,
На смену бодрости опять пришла усталость.
Луна в окне и тусклый свет гардин.
Вечерний свет так трепетно, так нежно
Растаял в золоте еще живой листвы.
Души фантазии легки и безмятежны,
Напев мелодии случайной чуть небрежен.
Роса прохладная вокруг корней ботвы.

Светлая грусть

В аккордах музыки – изысканный сонет,
Зал в полумраке, тишина в партере,
Сюжет спектакля заставляет верить
В условность декораций, в их химеры…
Какая пропасть между «Да?» и «Нет!»
Дверь отперта… Колышутся портьеры,
Ее лорнет за действием следит.
Там, за барьером, в ложе бельэтажа
Мерцанье юных девственных ланит,
Воротничок приглажен трикотажный…
Как локоток на бархате лежит!
Взгляд мимолетный мне хоть что-то скажет?
Дуэль на сцене. Выстрел. Пал герой.
Финал печален: торжество злодейства.
А зрители в привычном фарисействе:
– В том перст судьбы! Спешат в буфет гурьбой.
Лишь Одиночество ждет продолженья действа.
Она в манто… Взор не отвечен мой…
Выходим в ночь. В таинственность пространства,
Оно таит в себе непостоянство
Любви, влечений. Первородный грех
Всех нас обрек на вечное терзанье:
Надежды робкие, неискренность признанья
И… опустоше;нность. Сомнительный успех.
Как обрести связующую нить
Меж одиночеством ее, моим желаньем,
В словах несмелых выразить признанье,
Что лишь одну всегда хочу любить?
Туман окутал ночь. Вновь прозябанье
В пустой обители… тоску как превозмочь?

Материнство

Мы в суете, мы в достиженьях
Все побеждающих высот
Она же в трепетных движеньях
С прекрасным, дивным наслажденьем,
Как разрешенья тайны ждет –
Когда велением мгновенья
Мир огласит её дитя
На свет чудесным появленьем,
Рожденным в Боге продолженьем
И утверждением себя.
Она же святость материнства
Как сокровенное хранит.
Небесный Ангел к ней летит –
Хранитель дивного единства
Небесного с земным, и в ней
Зерно уверенности зреет:
Она все в жизни одолеет,
Господь всегда пребудет с ней!
Не умолкай
Дыханье лёгкое и нежный голос Твой
Ловлю как дар, как вдохновенье свыше.
Над парком – опахалом – летний зной…
В журчанье слов так радостно услышать
Задумчивости кроткий тихий вздох…
На край скамейки солнца луч прилёг.
Значенье паузы. Небрежный жест рукой
Раздвинет шторы, впустит тёплый ветер -
На все сомненья он легко ответит!
Как парусно трепещет шторы край…
Не умолкай, молю, не умолкай!
Твои фантазии, как крылья бригантин,
Взлететь готовых с якорной стоянки.
Опущен гюйс, уже пробили склянки.
Там у причала я с тобой? Один?
Бушприт над гладью так легко летит!
Флагшток над ним вонзается в зенит.
Твоих метафор – белых чаек взлет.
Кто их прочтёт – поймёт иль не поймёт?
А в тихой просьбе: «Ты меня познай!»
Истома страсти, вечно юный май…
Мне хорошо с тобой, не умолкай!
Скамья, аллеи среди старых лип,
Ветвей поникших слышен скорбный скрип,
Среди листвы бубенчики цветов.
Здесь мы вдвоём? Я вновь признать готов
И выразить молчаньем уст и слов
Души моей, как в юности, волненье!
– А вот еще одно стихотворенье!
И снова голос и глаза раскосые,
Улыбки зов и это чудо-косы!
Любви глоток или надежды – Дай!
Журчи, желанная, прошу: «Не умолкай!»
За горизонтом запылал закат,
И лёгкий бриз реки воззвал движенье.
Всем этим жить, всё помнить – наслажденье!
Былое вдруг становится виденьем…
У незнакомки любопытный взгляд.
Мой старый парк, туда нельзя назад…
В нём есть тропа среди акаций, лип.
Вечерних сумерек там слышен тихий всхлип…
Дар поцелуя, память – сохраняй,
Небесное с земным – соединяй!
Ладошки взмах… Автобус… Ну, прощай?
Не умолкай, молю, не умолкай!..

Фотовитрины близ

Улицы города вьюгой лиц
Встретили. Удивлены.
Быстро, фотовитрины близ
Прохожу мимо лиц окаменелых.
(Из армейского)
Улицы города меня ошеломленного ,
Еще в шинели и, кажется, в сапогах.
Встречают медленным заворожённым танцем.
Протуберанцы пара из-под вагонов…
От сортировки – тюков прогоны…
– Куда же вы?! Ах! Какая толчея на перроне.
Мультипликация лиц, шляпок, чего-то неопределенного
Плывет, вибрирует медленно, круговоротно.
Авоськи, сумки, какие-то животные
У нервных дамочек на руках.
Нищий с гармошкой о чем-то стонет,
Свистки носильщиков. Проход впотьмах,
Глашатай – колокол за лиственницей на амвоне.
А в вышине, где-то над атрием,
Среди химер, хохочущих кариатид,
Монотонно об очередном отправлении с вокзала.
– Сказала, да, я тебе сказала
Согбенному от запоя и микстуры рвотной,
Что ты всегда исчезаешь бесповоротно!
Поток на привокзальной. – Такси! Такси!
К центру этого неприкаянного подвези…
А за вокзалом в акациях – воробьи
Как же меня встретят глаза твои?
Вот он памятный троллейбуса разворот…
Мою растерянность, молчание – Примет? Поймёт?
И во уже я притиснут к маленькому ателье
На Соборной, надо же, куда меня занесло,
У статуи белокаменной сломанное весло.
Женщина призывает заниматься спортом,
Фотовитрины около замер. Размер? Нет глаза.
На этом дивном, инопланетном фото…
Фаюмское сияние, ноздри – крылышки мотылька,
А улыбка? Нужно передохнуть пока…
Губы. волосы и снова глаза.
Скажите, а сколько за
Вот такого размера снимок?
Палец волосатый в её лицо,
На, кажется, безымянном, да-да, кольцо.
Вздрагиваю отчаянно, сникаю:
Как он, как он, не понимаю!
Колени подкошены, падаю, пилотка мимо…
– Это неоценимо!

Наитие

Дождь перестал, но струится еще за окном
Грустная осень, в листве тополей тихо охая.
Ветер неистов. Наивно грущу о былом…
Куст виноградный, опавший поник за окном.
Где ты, родная, любимая мною, далекая?
Где ты, Надежда? Ведь я был когда-то красив,
Верил тогда, что мои упования сбудутся.
Струйкой ложится прописанный жизни курсив,
В памяти нежно звучащий молитвы мотив,
В этой тетради, а все остальное забудется.
Снова один, здесь уютно, грущу у окна,
Долгая осень с рассветами тусклыми темными.
Ветхою нищенкой бродит Надежда. Она
Спутниц оставила – Веру, Влюбленность, – Одна…
Что же сбылось из всего, что мечталось и помнилось?
Дивным сплетеньем падений удач и невзгод,
Тропкой извилистой сквозь буреломы и чащи
В сопровождении тихого псалма звучащего
Жизнь моя с Господом вот уж семнадцатый год!
Что может радостней быть, милозвучней и слаще?
Дождь перестал, но струится еще за стеклом
Грустная осень, в листве тополей тихо охая,
Ветер неистов, наивно грущу о былом,
Куст виноградный опавший поник за окном…
Где ты, родная, забытая мною, далекая?

В театре

Ваша тень ускользает. Медленно
Опускается занавес вниз.
За вуалью Ваш взор надменный…
Скоро действие. Отстраненно,
Опершись на резной карниз
Бельэтажа, на Арлекино
Вы взираете свысока…
Он Вам кланяется картинно,
Рукава, до смешного, длинные,
Но небрежна Ваша рука,
Словно в жесте благословения,
Веер свернут, на ремешке,
Отправляет его в забвение,
С белым пуделем на поводке.
Лишь на миг, как в проем оконный
Он шагнет, развевая плащ,
После вычурного поклона
Гордо взглянет. Но меч картонный
Никнет вновь. Колокольчик звонит,
Сердце гордое чем он тронет?!
Сновы всхлыпы. Поплачь, поплачь…
Арлекин, удалясь в кулисы
С тихим вздохом и налегке,
Осознает свою зависимость
От капризов толпы. Неискренность?
Жест печальный его зависнет,
Жест прощальный его зависнет,
Как увядший цветок в руке.

Дерзость

Свободны ль Вы?
Я вопрошаю Вас.
К Вам львы гривастые
Протягивают лапы.
Ступени старые,
Ступайте же по трапу,
Соборной улицы
На Вас изысканный
Блистательный атлас.
Март над Каштановым
Безвременно прокапал.
Болонки с бантами
И весь звериный мир
В особе Вашей
Видят эскулапа
Ветеринарного. – Ну дай же тёте лапу!
Фонтан, и в нём
Затеян птичий пир.
Над сквером медленно
Плывет старинный вальс,
Давайте сблизимся
Без лишних многоточий.
Вы на желаниях своих
Сосредоточьтесь.
– Как Ваше имя?
И еще по отчеству?
Глоток прохладного?
Я угощаю Вас.
Львы равнодушно провожают нас.
Мы опускаемся ступенями по трапу.
Пивные кружки, чепчик продавщицы.
Ведь с нами ничего здесь не случится?
Здесь только кислый и прохладный квас.
Истома августа
Неуловим, как тень от паутин…
Он поутру от сна изнемогает,
Жарой, истомой в полдень утомляет.
Среди небесных образов, картин,
Он в парусах старинных бригантин
Плывет в неведомое, строем – изумляет!
А в памяти былое возрождает.
В который раз я от своих седин
Плыву в минувшее. От юности куртин
Ко мне склоняются цветы красы невинной,
Мой путь в былое – радостный и длинный…
Иду тропой, как некогда – один
Среди толпы неинтересной, праздной.
Мой взор на окнах, гиацинты в вазах…
Меня чаруют. Я неотразим?
О нет, ничуть. В глазах красотки – тайна
Меня пленит. Мы встретились случайно?
Иль эту встречу кто-то нам предрек?
Твой добрый ангел иль коварный рок…
День отпылал, и вечера огни
Плывут, мерцают в суетливом хоре,
Погасли всхлыпы в тихом разговоре…
Скамья, одни и головокруженье,
В твоих глазах мерцает отраженье
Моей усталости, моей любви. Седин…
Неуловим, как тень от паутин,
Он поутру от сна изнемогает,
Истомой ленью в полдень утомляет.
Под парусами дивных бригантин
Плывет в былое, им же изумляет.
Мой старый август, я с тобой один…

Экстаз

Весны начало – таинство всегда,
Апрель придёт? Надежды не нарушит?
Капель весны удастся нам послушать?
Одна, навстречу, вглядываюсь в душу.
Лицо, улыбка, грустные глаза…
Так хочется ей нежное сказать…
Иду навстречу, чуточку волнуюсь,
Проходит мимо, жаль не оглянулась…
Я неглубокий вздох вновь затаю,
Березового сока пригублю
В случайной ветке, по лицу хлестнувшей.
В едва заметной почке уловлю
Тот терпкий вкус. Но вот она вернулась,
К моей щеке щекою прикоснулась…
Молчанья сталь… Кинжалы слов вонзи!
Прохладный и солёный вкус слезы.
Припомнилось еще. Едва проснувшись,
Ты убегала вниз, туда к ручью,
Я иногда его прохладу пью,
Как он журчал! Следы недавних вьюг
Еще видны на склонах плодородных,
Твой след в песке хотелось мне потрогать,
Как ты вскружила голову мою!
Воспоминаний хмель… Люблю, люблю…
Апрель обманчив. Мачты бригантин
Не проплывут на синем горизонте,
И платье алое под разноцветным зонтом
Не промелькнёт. Березовых куртин
Таинственная сень меня заманит.
Я вновь улыбчивый, наивный, сердце ранит
Её забывчивость. Опять совсем один…
Апрель нам дарит таинства картин.

Искушение

Здесь вдали от мирских фонарей
Зной июля так трепетно кроток.
Подойди же ко мне, не робей
В лунном кружеве, будь посмелей,
Славный девственник, миленький отрок.
Подойдешь и познаешь меня,
Я тебя зацелую, несмелый.
В ярких вспышках ночного огня
Ты впервые войдешь неумело
В мир чарующий, в тайну, в меня…
Не страшись этой страсти, и я
Подарю тебе взрослость и зрелость,
Ведь, признайся, тебе же хотелось
Быть со мной, утверждая себя?
В этом цель и природа моя.
А потом, когда все уплывет,
Вновь захочешь ко мне прикоснуться,
Губы, грудь – все к тебе воззовет!
День к закату, вновь вечер грядет…
А смущенье твое – пусть пройдет.
Возникает желанье вернуться?
Там вдали от мирских фонарей
Зной июля так трепетно кроток.
Приближайся ко мне, не робей,
В лунном кружеве будь посмелей,
Славный девственник, миленький отрок.

Весеннее видение

Апрель, от сна воспряли травы
В созвездьях утренней росы.
Столь легок бриз, луга, купавы
Колышутся. её власы
Еще покоятся. Ланиты
Жемчужной нитью перевиты…
Апрель – волшебник, принеси
Ей радость дня. Ведь дверь открыта…
И от греха её спаси…

Апрельское обаяние

Он уже на исходе, и вишни оделись с листву.
Расширяются ноздри от терпкого запаха груши.
Волхвованье апреля так хочется утром послушать…
Запрокинувшись навзничь, я медленно пью синеву
Полуденного неба у самого краешка суши.
А еще тишину обласкала шептаньем волна,
Чайка сильным крылом подсекает барашковый гребень.
Звуки, запахи, память-душа моя нынче полна
Миром, нежность, даром с глубокого дна,
Как уловом, рыбацкий влекомый бесхитростный бредень.
Боже, любящий Боже, ведь так хорошо не грешить!
Уповать на Тебя, очищаться Молитвой и Словом.
Как несносны грехов моих прошлых – вериги, оковы…
Я хочу Тебя, Господи, Вновь с покаяньем просить:
Духом чистым твоим дай наполниться снова и снова.
Да, апрель на исходе и вишни оделись в листву.
Расширяются ноздри от терпкого запаха груши.
Волхованье его так нам хочется утром послушать!
Запрокинувшись навзничь, я медленно пью синеву
Полуденного неба у самого краешка суши.

В сентябре

О нем так часто говорили встарь:
Изменчив месяц. Скучною погодой
Он навевает то дожди, то хмарь.
Взгляни, однако, как щедра природа:
У сентября – даров несметных – ларь!
Поля в подсолнухах, в садах – созрели груши,
Плывут над окоёмом облака.
Тень паутинки трепетна, легка,
Ах, бабье лето! как приятно слушать
Арбуза хруст, сдавив его в руках!
Как изумрудны над старинным парком
Шатры акаций, кленов и рябин.
Ингула устье, у реки не жарко,
Прибоя брызги солнечным подарком
Несут прохладу. Здесь мы постоим.
Припомним дней минувших тихий свет,
Уроки школьные, студенческие годы,
Рюкзак туриста, дальние походы…
И на экзамене – нелёгким был билет!
Сентябрь всегда на всё нам даст ответ!
Он первый в осени, он полон перемен.
Взамен тепла еще живого лета
Он дарит мудрость, он захватит в плен
Пришедшего. Изысканно одетый
В цветистость осени, храня свои обеты,
Он одарит любовью без измен.
О сентябре так говорили встарь:
Изменчив очень, скучною погодой
Он навевает то дожди, то хмарь.
Взгляни однако: как щедра природа!
Ведь у него – даров несметных – ларь!

Познание

Обручены? А, может быть, обвенчаны?
Тетеревами на току крови
Токуют гены одиноких женщин,
Их было много, может станет меньше?
На ниве сладострастья, нелюбви…
Ох, не зови их в жены, не зови.
Их пышный храм раскроет нам объятья?
Пусть с опозданьем, зовы я приму.
Руками нервными так нежно обниму
Молчанье Ваше странное пойму
И ласками отвечу на проклятья.
В дом приглашу и попрошу присесть,
Тахта и плед всегда к услугам Вашим,
Камин узорчатый, увы, давно погашен,
Моей любезностью омою Вашу спесь:
– Вам чай со сливками или вина принесть?
Отказом, нет, не буду ошарашен.
Сочту за честь изысканностью яств
Вас угощать, капризы Ваши тешить.
Сквозь заводи обманов и лукавств
Плывет мой челн, и я веслом неспешным
Выравниваю путь в который раз!
Уверен, что судьба меня хранит.
Река времен всегда рождает море.
Переливаясь в радости и в горе
Слезинки с Ваших девственных ланит
Несет в потоках. С этим кто поспорит?
Обручены? Предчувствую – обвенчаны…
Тетеревами на току крови
Токуют гены одиноких женщин,
Их было много, может, стало меньше?
На ниве сладострастья, нелюбви…
Ох не зови их в жены, не зови.

Александру Блоку

"В степи грустят стога…" А. Блок

«В степи грустят стога». Правее – тополиных
Аллей безлиственных пролёг печальный крест
Прологом мрачных, бесконечно длинных
Дорог не пройденных, несбывшихся былин их,
Меж тополей залегших. Дух старинный
Царит повсюду. Ни души окрест.
Ночных фиалок свет. Взор обративши ввысь,
Созвездий призраки, пространства промеж них
Увидишь вмиг. Вселенная одних
Являет миру в святости сиянья,
Других укрыла в тайнах мирозданья…
Метеориты, вспыхнув, пронеслись.
Желанья тайные сбылись иль не сбылись?
Дождю холодному промозгло, невпопад
Листвы шуршаньем вторит листопад.
Платонов бархат почернел давно,
В рыданьях безысходности окно.
На тропках строк, как много лет назад,
Слова увядшие в забвении лежат.
Читать их, отложить их – все равно.
Стога в степи и пустота в гумно…
Тропа в ночи так под Луной бела!
В сиянье сказочном стремглав умчалась мгла…
Заиндевелый, чуть хрустящий наст.
В предутреннем таинственном сиянье
узоры инея – само очарованье!
Пророчество скажи, Екклезиаст:
Воскреснет или возродится вновь
К словам, созвучиям пресветлая любовь?
В степи грустят стога. Правее – тополиных
Аллей безлиственных лежит пожухлый крест
Прологом мрачных, бесконечно длинных
Дорог непройденных, несбывшихся былин их,
Меж тополей лежащих. Дух старинный
Царит повсюду. Ни души окрест.

Сергею Есенину

Церковь в Константиново,
Чернь грачиных гнезд,
Вдоль плетня недлинного,
Средь ветвей берез.
Старенькое кладбище,
Ветхий мох камней,
За погостом – пастбище,
Ржание коней.
За Окой осенняя
Голубая даль –
Родина Есенина,
Радость и печаль.
Над рекой широкою
Алый свет зари,
Бор устало охает,
Стонут глухари.
Утро Воскресения,
Троицын канон.
В церкви – песнопения,
Колокольный звон.
«Колокол дремавший
Разбудил поля.
Улыбнулась солнцу
Сонная земля».
Эта Русь в есенинских
Песнях и стихах
Вплоть до Воскресения
Будет жить в веках.
Домик, ставни узкие,
Средь лесов, полей…
Сын народа Русского
С именем Сергей
Этот край прославил.
Зори там тихи.
Вечности оставил
Песни и стихи.

Утро прощения

Я снова чувствую дыхание
Едва родившегося дня.
И слышу робкое признание
В молитве скорбной покаяния,
Души, что вновь свободен я
От соблазнительной греховности,
От искушений и утех.
Содеян снова тот же грех…
Вновь Господа прошу о помощи,
Чтоб страшный сатанинский смех
Не вызывал во мне стенания
И совестливых горьких слов
О том, что я, мое сознание,
Приходит поздно понимание.
Опять в цепях его оков.
О, Господи, прости мне грешному,
От искушений уведи.
Прощенья свет, он впереди?
Услышать слово дай утешное,
Ведь лишь тогда я на пути,
Ведущему к Тебе, к Распятию
И к покаянью. Боже мой,
Как хочется во всем согласия
Достигнуть. В Слове и с Тобой
Всегда в Молитве, ты Бог мой.


В лесу
Ветку сосновую с шишкой смолистою,
Чтобы пройти, от себя отвожу.
Небом напоена, солнцем неистовым,
Ярким – обласкана роща. Изысканно
К речке стекает по склону. Гляжу,
Как по реке проплывают уставшие
Утки, спустившись с высот, с облаков.
Листья – кораблики, с веток упавшие,
В ритме прибоя веселье снискавшие, –
Все это лес. А за ним широко
Степь, словно море плывёт, окаймленная
Травами, полем, рекой. Окоем
Всё это вместе хранит. И влюбленная
В мира гармонию, вмиг просветленная
К Небу душа моя, к Небу вдвоём
С Духом возвышенным – к Богу. Лишь в нём
Можно найти для себя оправдание
К Господу торной дорогой идти,
Тайны открыть Бытия, Мироздания,
В тихой молитве, просить с покаянием,
Цели и смысл этой жизни найти.
Ветку сосновую с шишкой смолистою,
Чтобы пройти, от себя отвожу.
Небом напоена, солнцем неистовым,
Ярким – обласкана роща. Изысканно
К речке стекает по склону. Гляжу…

Булату Окуджаве

Он идет по Арбату, закинув за плечи гитару.
В переулках и скверах звучат его песни – звучат!
Эпохальный призыв был озвучен когда-то недаром,
Ему вторят друзья, старики в окруженье внучат.
По Арбату – старушки, продукты в авоськах влача.
Комплименты друг другу давайте с улыбками скажем!
Виноградная косточка в клумбе пускай прорастет.
В тихом парке весна, куст жасмина в нарядном плюмаже,
Теннисистка на корте, наверное, снова промажет.
Ей мальчишка безусый задорную песню поет.
От калужских проселков до малоизвестных окраин
Вдохновенное слово учителя, барда звучит,
Назовите мне город, где имя Булата не знают,
Назовите обитель, где книжек его не читают,
В переулке Арбатском воспетый им дворик стоит?
Черный ангел поэтом отвергнут на вечные веки,
И потомкам благая им послана жертвенно весть,
Есть спасение нам, белый ангел за это в ответе,
Будьте радостны люди, жалейте друг друга, как дети,
Ведь любовь и надежда идущему к Господу есть.
А теперь в упованьях пусть тешатся нежные девы,
Песней вечной любви пусть восполнит им кавалерград
Боль утрат, ожиданий, тревоги томящей напевы…
Сабли звонкие в ножнах. Ну где же вы, юные, где вы?
Возвращенье их в песнях подарит вам с радостью бард.

На брифинге

Костюм в полосочку и лошадиный хвостик
Волос каштановых. Какая прелесть в ней,
Сосредоточиться попробуй-ка, сумей!
– Вы отвлечения греховные отбросьте!
Простые истины в сознанье, словно гости…
А зал в сиянии пылающих огней.
В улыбке Лилии невиданная свежесть,
Как лепестки летящие слова.
В своих суждениях конкретна. И права!
Финансы в теме. Но какая нежность
В полете рук, и легкость, и небрежность.
О ней в компании летит, плывет молва.
На брифинге уместна ли лиричность?
Экран, на нём – замысловатость схем.
От логики её оторопев, мы все – внимание,
Ведь пред нами – личность!
Как не блюсти здесь правила приличия!
В вопросах банковских я, кажется, прозрел.
Без майских гроз вдруг аромат озона,
Здесь о другом продолжен разговор.
Представлен зрителям изысканный прибор,
Прошу внимания, здесь неуместен спор.
Шум озонатора знаком с недавних пор.
Забыть о нем, пожалуй, нерезонно.
Костюм в полосочку и лошадиный хвостик
Волос каштановых. Вновь все вниманье к ней.
Сосредоточиться попробуй-ка, сумей!
– Вы отвлечения ненужные отбросьте!
Простые истины в сознанье, словно гости,
Как полон зал немеркнущих огней…

Память о вальсе

Ах первый бал! Под потолком плафоны…
Струится свет от люстры и от них,
Старинный вальс с шипеньем патефонным
Всех закружил, и серпантина волны
Обвили плечи. За окном огни…
Осенний вечер, тихая прохлада,
Дорога к парку, кленов хоровод.
Ты в легком танце. Мне впервые надо
Преодолеть стесненье, робость взгляда,
Чтоб подойти. Мол, разрешите, вот…
И я решаюсь! Пол паркетный зала
Пусть приглушит мой торопливый шаг.
Как хорошо, как нежно ты сказала,
И вот мы в танце, я едва дыша:
– Как вас зовут? Мне твой ответ – Светлана –
Уж полстолетья памятен. Спешат,
Спешат куда-то дни, недели, годы,
Капель апреля с почерневших крыш
Вновь отзвенит. А осени невзгоды
Идут на смену, но твое – Малыш –
Опять меня очарованьем ранит…
Пусть наши встречи редки, коротки,
Но в них я снова радостью обманут.
С надеждой трепетной коснусь твоей руки,
И огорченья в мимолетность канут,
Мои шаги, как в юности – легки…
Окончен бал. Идем… Борясь с прохладой,
Я вновь хочу, хочу тебя обнять.
Но пальчиком грозишь: – Не смей, не надо,
А на меня косишь лукавым взглядом,
Как я хочу тебя поцеловать!
Прощальный жест – Мне с правнуком гулять…

Августовский зной

Лазурной синевой струит небесный купол,
Лимана гладь, гляжу, как зеркало мертва.
Тень от ветвей маслин дарит прохладу скупо,
О засухе змеей в песке шуршит молва.
В шептанья камыша уплыли пустословья
В напрасной суете невиданных утех.
Жужжание шмеля опять у изголовья,
Пустых обетов сонм от «этих» и от «тех»…
Ах, августовский зной! Мой бок песком исколот,
От солнца мочи нет и нету где спастись.
Транзистор, помолчи, а о;блака осколок,
Прохлады дай земле иль в тучу превратись.
Мой верный пилигрим с корой облезшей – посох
У краешка воды лежит, впитав в себя
Несбывшихся надежд, ветвей шептанье, шорох,
О древо, опершись, я так люблю, идя
Припоминать свои пастушеские оды,
Как чудо принимать сюрпризы и дары…
В туманной синеве растаяли невзгоды
Востребованным вновь участником игры.
Иду в свой кабинет. В нем распахнулись окна
В изысканность сосны, хво;и блестящий свет.
Пред Господом склонюсь, в молитве не умолкну,
Благодарю за все: Диагноз – жалоб нет.
Лазурной синевой струит небесный купол,
Лимана гладь, гляжу, как зеркало мертва,
Тень от ветвей маслин дарит прохладу скупо,
О засухе змеей в песке шуршит молва…

На пляже

А назван пляж с иронией «Прибой»,
Еще не наступил полудня зной.
Пляж поутру манит меня волной,
Лениво лобызающей коренья.
Что у нас нынче? Правда – воскресенье?
Дарует он о возрасте забвенье
И этих строчек радость, вдохновенье…
Звучанье тихое «Побудь еще со мной»…
Побудь со мной. Маслин протяжный вдох,
И ветра всплеск, нарушивший зеркальность,
Бездонность Неба и зодиакальность
Его созвездий, скрытых, в полудне…
Скажите, правда, «Истина в вине?»
Не умалить мою маниакальность,
Меня сейчас не возвратить в реальность.
Рыбешки тайна, замершей на дне…
Прибой в песке образовал порог,
Его наплыв и говорлив и строг…
От солнца – в тень в плакучих ив чертог…
В грядущем что, успех или подвох?

Продолжение темы

Обреченный навечно в любом настроенье – один,
Покаяния пеплом осыплю остатки седин,
Восклонившись в молитве в сакральном общении с Богом,
Где-то там, вдалеке, за последним – земного – порогом
Час придет откровенья невиданных Неба – картин.
На последней ступеньке немного давай посидим…
Мартовское головокруженье
Возлюбленные, Вам я жертвую весну!
Со всею полнотой надежд и ожиданий,
С тоской о памятных, несбывшихся свиданьях,
От всей души дарю Вам сад благоуханный!
Слова любви всем Вам так нежно говорю.
Услышав их, ответьте с томным взором
Потом, уединясь, в неспешном разговоре
Пожертвуйте и Вы, умеренность храня,
Остаточки тепла и блеск хрустальной вазы,
Вкус терпкого вина, явленного не сразу,
Костра погасшего – хоть искорку огня!
Учтивым словом вспомните меня…

Расцвет девичества

Ирине ТИХОНЕНКО

Букет подснежников, камелий или роз
В сравненьи с чем достоин заискриться?
В глазах девических лучисто отразится,
Улыбку вызвать… В хороводе грез
Минувшего – поток воспоминаний:
Игрушки, куклы, первое свидание…
Волшебный март все это преподнес.
Девичество – прекрасная пора!
Опять звонок со школьного двора…
Особый дар в девичестве – влюблённость
И обаяние, и целеустремлённость.
Признанье истины простой: ученье – свет!
Все это проявилось с ранних лет.
О школьных днях, как нынче март лучист,
Хранится бережно в щкафу похвальный лист.
Себе и близким выполнен обет!
Сданы экзамены и выбран факультет.
Она – студентка университета.
Прическа модная, изысканно одета.
Остроты, шум, простор аудиторий,
Историей восточный территорий
Восхищена. Другой дороги – нет.
Язык Корана, Пакистана свет.
Пока избавлена таблеток и микстур,
Покой, прогулка дарят ей здоровье.
На столике ночном у изголовья
Или на полке – стопка нужных книг.
К странице снова взор её приник.
Возник вопрос и ловко пальцы рук
Опять ответ находят в ноутбуке.
Студенчества отыгран сложный тур,
Пришла пора – пора аспирантур.
Ах, строгость мантии, величие момента!
Она в наряд магистерский одета.
Конфедератка дивно ей идет!
Да, новый путь, куда он приведет?
А среди нас в районном «Маяке»
Командировки, чаще налегке
В село, на почту. «Слово почтальона».
Заглавие свежо, пускай не ново.
Да добрым словом наградит сполна
О ком напишет. За окном – весна…

Молчание

Покой, блаженство, тишина ума…
Безмолвием полны река и поле,
Мир созерцаемый послушен Божьей воле.
Монах в пути, через плечо сума,
Его тропа средь трав едва видна…
Лишь птичье пенье и ни звука более.
Природы жизнь – молчанием полна?
Она озвучена, озвучена, сильна…
Мир человеческий – в борении страстей.
Он памятью несбывшихся желаний
Душе и Духу, плоти – лишь страданья
Несет, как знак греховной жизни всей,
Вот потому, без имени, без званья
Монах бездомен и безроден. Пусть…
Предызбран им лишь иночества путь.
Всевышний, Господи, пребудь с монахом. Будь.
Как в велеречии порой унижен ум!
Окрашен век цветами краснобайства.
Порфироносные и в орденах зазнайства
Всегда вольны от горьких тяжких дум…
Дорога инока к Всевышнему длинна,
Монах в раздумьях достигает дна,
Он в откровениях, им истина видна:
Как наша жизнь молчанием бедна!
Раскрыта призрачность земного бытия:
От суетного – жажда отстраненности.
В молчании живут цветы влюбленности –
Свежи и ароматны… Их роса
Сияет изумрудами в бутонах.
Мы перед ними в жертвенном поклоне
Безмолвны… Замерли… В тумане даль видна…
Да, наша жизнь молчанием бедна…

Зимний бал

Снежный февраль отраженьем изваян в изгибе фужера.
Вьюгой – ведуньи, снежинки и дрожь соблазнительных уст.
Льдинок осколки. Сквозь тучи – пронзилась Венера,
А в хороводе – химеры, их взор безразличен и пуст.
В изнеможенье стекла, в запотевших узорах – отрадно!
Росчерк движений и жестов, а там – перестук каблуков.
Вдруг всколыхнулась портьера, в залу так ярко, парадно
Входите Вы в вуалетке. Но блеск Ваших глаз мне знаком.
Бал распахнулся, и вот – мы уже на коленях.
Вееры нервно дрожат в оголенных до локтя руках.
Свита за вами с какой-то походкой оленьей –
Вся – осторожность! Молчанье и пламя свечей на столах.
Снова февраль отраженьем изваян в изгибе фужера,
В зале – ведуньи-снежинки, дрожанье изысканных уст.
Льдинок осколки. За окнами – скрылась Венера,
Вновь в хороводе – химеры. Фужер опрокинут. Он пуст.
Октавы ночи
В дивном звучанье таинственном, неповторимом
Хора созвездий небесный плывет окоём.
Полночь. Вселенная, с ней пребываю вдвоём.
Путь Ориона к закату, так нерасторжимы,
В Вечности мира и времени в тайне хранимы
Связи меж звездами, Богом творимые. В Нём
Тайны Вселенной находят свои откровенья.
Мира Гармония звонкой струною звенит.
Шёпот молитвы в Всевышнему снова летит.
Ночи октавы и ноты моих вдохновений
В плавном полете из лона ночных сновидений
Сонмами псалмов возносятся Благословенные,
В горные выси стремятся, в небесный зенит.
Хоров земных, словно волны, плывут литургии.
Богу хвала непрерывно всеместно звучит.
В ней – покаянье, в молитвах – надежды благие.
Каждому в мире людском – словно свет панагии
Искоркой с неба – знаменье – спасенье летит.

Безысходность

Над окном в моей прихожей
С печкой газовой, посудой,
С ложками, метлой, укромно
Спрятанной возле двери,
Над окном, под небосводом
К звездам вознеслись, как руки,
В крике немощном, в истоме
Ветви слив, исчадьем мысли,
Отделенных от земли.
Мы в порыве, мы в потоке,
Нам один закон – стихия.
Фазы Лун от полнолунья
До пророчества Серпа
Преподносят откровенья:
В этом мире мы витии
На вопрос: куда нам деться,
Нам, зараженным безумьем,
Нет ответа. Нет возврата…
Оправданья нет! Пропах…
Мир пропах исчадьем ада,
Вся Вселенная в изломе
Черных дыр и лжегалактик.
От судьбы отворотясь,
Призываем к покаянью,
Но ведомый к растерзанью
Злом и всех злопроизводных…
Немощь попрана. Я прах.

Зазеркалье

Как мотылек, я в коконе грущу.
На шелковинке тонкой вновь вишу.
Ах, резвость птички, изгнанной из клетки,
На оперенье серенькой жилетки
Сквозь щелочку с иронией гляжу.
Я мотылек, я в коконе грущу…
А как вернуться в трезвость бытия?
Уразуметь, ну в чем судьба моя?
Мгновенья, просочившегося в Вечность,
Оставлен штрих на вдруг поникшей ветке.
А, может, это я вернулся в клетку?
На мне моя пернатая жилетка…
Подобен кокон маленькой конфетке,
Нить шелковинки осязать спешу…
Вновь самолюбованием грешу,
Самовлюбленный, миленький эклектик.
Над тихим парком сеть из паутин,
Вон лучик солнца заплутал в ячее.
Рассвет и день становятся теплее,
Лицо мелькнуло в таинстве гардин,
Как в полусне. Там вдоль тропы – жасмин.
Плывет над парком сеть из паутин…
В моем убежище, я в коконе один…
Звонок трамвайный, на душе светлее.
Проснулась улица, распахнуто окно,
Туман весны, здесь от него хмелеют.
В забвенье парк о многом сожалеет,
Журчит ручей, как легкое вино…
Но мне, сокрытому, все это – все равно…
В былом себя узнать смогу едва ли…
О Господи, зачем меня позвали?
Как много тайн сокрыто в зазеркалье…
Миров неведомые дали…
Как ночи нынче холодны…
Грозится осень листопадом,
В окне моем уже видны
Едва заметные – зимы
Предвестники. За юным садом
Забор, овитый виноградом.
За ним – река, её изгибы
В туманности погружены,
С обрыва там едва слышны
Дыханье ветра, плеск волны…
Камыш у берега. Оливы,
Сверканьем рос окаймлены.
За плёсом – ровный окоем,
Реки ленивое движенье
Колеблет неба отраженье,
Покоя, неги выраженье…
Здесь берег пуст. Лишь мы вдвоем,
Мой спутник – аист длинноногий.
Слывет известным недотрогой,
Он в этих заводях. На нем
Вечерний фрак очерчен строго,
У каждого своя дорога,
Вдоль берега молчим, идем…
Моя – к домашнему порогу,
его – туда, за окоём.
Там, за чертой, – ему видны
Миров неведомые дали,
Мне их достичь дано едва ли.
Лишь созерцать виденья, сны.
В действительности – глубины
И высоты моих видений
Объять нельзя. Нет представленья
Границ, вместивших мир теней:
Всех неисполненных желаний,
Надежд, несбывшихся мечтаний
На склоне долгих, многих дней…
Я вновь один с тоской моей.

В искрах костра

Как неожиданно вдруг снизошел первомай!
С пением птиц, ароматами трав и соцветий.
Гроздья сирени и память былых лихолетий,
Ими отмечено также и наше столетье,
Волей Всевышнего, мир, это все принимай.
Мир, принимай равнодушие ласковых глаз,
Ласковых где-то вдали от страданий и боли,
От одиночества. Им благодатно, привольно
В неге любви, уважения. Всем ли довольны?
День быстротечный весенний лампадно угас.
Юноша стройный, он Вас приглашает на вальс.
Музыка в парке задумчива и граммофонна.
Лунным сияньем, стекающим по небосклону,
Он Вас объемлет, пьянит… В этом танце с поклоном
В миг очарует, окружит вниманием Вас.
Плен этих рук, интригующих, нежен и мил.
Там, за оградою парка, скучают нужда и заботы.
Там суета и раздумья о странной работе…
Нет, вы скажите, кому это нынче охота,
Чтобы о будничном кто-то сейчас говорил?
Искры костра возбуждают сияния гроз,
Скоро восход заалеет свежо и упруго.
Что ж ты, красивая, так недоверчива к другу?
Пыль улеглась за очерченным танцами кругом.
И на щеках её росные капельки слез…
Май шаловлив. Уже в прошлом последний экзамен,
Пусть неотвеченным станет и этот звонок.
Куст придорожной сирени до корня промок.
Ветки пахучей обломок распластан у ног…
И поутру безысходность стекает слезами.
Что ей, красивой, от горя заломленных рук?
Струны гитары способней прочувствовать муку,
Вздох и отчаянье в тихом, приглушенном звуке,
Словно в надежде: а вдруг пригласят на поруки?
Или услышится в форточке трепетный стук.
Полночь застыла в обители, где-то рассвет,
Искры костра разлетелись уже в карнавале.
Юноша милый, красавицу Вы не видали?
Вам не познать её снова. Увидеть? – Едва ли…
Полночь в обители, утра здесь все еще нет.
Так неожиданно к нам снизошёл этот май.
С пением птиц, ароматами трав и соцветий,
В гроздьях сирени – вся память былых лихолетий,
Ими наполнено так же и наше столетье,
Волей Всевышнего, мир, это все принимай.

БЕССОНИЦА

По полуночи, а то и накануне зарницы, влекомый зовом
неведомым или по таинственному влечению души, я, выхо-
дя во двор, закрывая за собой по-домашнему скрипящую
дверь и убедившись, что за калиткой на улице пустынно,
ни души, вдохновенно обращаю взор к созвездиям. Глубо-
кой осенью из них – мой давний собеседник – Орион, в
иные времена года – красавица – Кассиопея и её визави
Большая и Малая Медведицы. Ночь плывет плавно, неторо-
пливо, уже гасит звезды заалевший Восток, и я, наговорив-
шись, намечтавшись, с наслаждением освежившись под
прохладным звездным душем, тихо открываю, возвраща-
ясь в обитель, едва скрипнувшую дверь. Вместе со мной
вновь ушедшее в детство сознание. Все бескорыстное и
доброе, сохраненное из былого, проявляется в простоте и
безыскусности. Встреча с ушедшим.…

Купальщица

Август, ночь и надежды безумные,
Листьев вязь над прудом густа.
Как вода в нем прохладна, чиста!
Сарафан из сияния Лунного
Овивает девичий стан.
Легкий шаг её в позе изысканной,
Словно в танце и линии рук,
Снова этот таинственный звук,
Чуть приподнятых в жесте невысказанном,
Над водой бледный месяца круг…
Обернулась. В улыбке таинственной
Отразились и трепет и страх.
Лист кувшинки прохладой пропах…
Взор печальный, пронзительный, пристальный,
Вдох подавленный в пухлых губах.
Подошла. И теперь осиянная
Заискрилась в затоне вода,
Здесь она не была никогда.
Нежной лаской благоуханною,
Лунным светом застенчивость странную
Окатила пруда волна.
Где-то птица ночная воскрикнула,
Зааукала в камышах,
Там за лесом зарница вспыхнула,
Утром росным весь мир пропах.
Тишина, что была несказанная,
Вознеслась к небесам, как молва.
Дева юная, мною желанная,
В даль пруда вся Луной осиянная,
Словно в тайну глубокую странную,
Величаво так поплыла…

Август

Солнечный ветер в излучинах неба звенит,
Купол безоблачен, зной омывает равнины.
Как беззащитны под солнцем деревьев вершины!
Парк изнемог и прохладою уж не одарит.
Чайка над водным простором, гляжу, вознесла
В клюве изящном и влажном искринку тарани.
Бисер капели с промокшего птицы крыла
Резвой цепочкою гладь серебристую ранит.
Мост над рекою стрелою стремится в закат,
В шуме машин отголоски забытых пророчеств.
Город над Бугом, как дар, подношенье громад
Зданий, эклектики, самых немыслимых зодчеств.
А за Варваровкой – звон колокольный плывет,
Гладь неподвижную речки никак не волнуя.
Спасом медовым и яблочным дань отдает,
В храме Апостолов снова поют «Алилуйя»!
Как миротворно! У правобережья вода –
Чуть зелена здесь, а переплетения тины
Дно обласкали. Как утром приятно сюда
Тихо прийти, чтобы тут же отдаться глубинам.
Вот уже вечер, и самая светлая грусть
С ветром струится сквозь ветви в поникших оливах.
Пусть одиночество и непризнание пусть
Канут в забвенье. И в этом я стану счастливым.
Вечер прохладой в излучинах неба струит,
Купол окрашен закатом, окутал равнину.
В свежести ветра воспряли деревьев вершины.
Парк приумолкший прохладу так щедро дарит.

Апрель

В обители моей звучит виолончель –
Струны мажорный тон – призвание скитальца.
В раскрытое окно стеснительный апрель
Шлет первый вздох весны – звенящую капель –
В движениях смычка и в напряженьи пальцев.
Еще не посетил мой сад мохнатый шмель.
И в почках вишенья – цветы, как в колыбели.
Скворцы уже, как дивно, прилетели!
Им быль свою поет искрящийся ручей.
Все таинства весны – в признаниях апреля.
Вновь отзвуки былых, давно ушедших дней,
Раскроют вмиг весне букет воспоминаний:
Старинный парк, скамья, там блики фонарей,
Несмелый поцелуй и шепот: «Не робей» –
Изысканный мираж былых очарований.
В аллеях, на скамье, опять белым-бело.
Как тихий парк плывет в напевах нежных вальса!
Цветами абрикос дорожку замело,
Все в белых лепестках. Былое вновь пришло.
И юноша-апрель им так залюбовался!
Вновь в памяти моей звучит виолончель.
Струны минорный звук, как откровенье свыше.
Мелодии напев и… тихая свирель
Плывет за пастухом. А с посохом – Апрель!
Слежу его порыв. Призывный голос слышу.
Баратовка
Потоки вод с крутых твоих холмов
Стремятся вниз, где Ингульца извивы.
Камыш там, волны, берег сиротливый
Реки преданий, скифских очагов.
Эпоха мезолита – в переливах
Камней, ракушек, в отисках богов.
Ковыльный лоск оврагов и вершин
Обласкан негой чабреца и мяты.
Хранят историю твои потомки свято.
В одну из давних и морозных зим
Отсюда в Вечность шли и шли солдаты.
Над обелиском мягкий свет. И гимн.
Его полет был дерзким, соколиным.
Свой кров оставив и простор степей,
С веселым взмахом «Знаю, не робей!»,
Он на защиту Северной пальмиры
Вознесся в небо. Осень, слез не лей.
О нем лишь память клином журавлиным.
Над Ингульцом плывет белесый дым,
Октябрь звонит в знакомый колокольчик,
На школьный двор напористей и звонче
Навстречу им задорным, молодым,
Уже опавший, пожелтевший очень
Поток листвы. А я уж стал седым…
От Ингульца, вернее от колодца,
Вверх по тропе вновь в школьный двор войду.
Знакомых там, конечно, не найду.
Акаций ветки, чтоб не уколоться,
Я осторожно, нежно разведу.
Безлюден двор. Неспешно обойду
С осенним небом темное болотце.
Земной поклон, Баратовка, тебе,
Твоим оврагам, твоему покою,
Волненья своего никак не скрою:
Заметный след твой – и в моей судьбе.
Вновь на холме. Над узкою рекою,
Привет прощальный ниспослав рукою
Погосту скромному, уеду налегке.

Безлунье

Заря вечерняя сакральна в час ночной,
Вон облако в сиянии стыдливом.
Её лучи сквозь ветви, листья сливы-
В глазах, как в зеркале. Полуночной порой
Порывы ветра редки, шаловливы.
Вселенной зов услышан. Он со мной.
Внимает мир мерцанью тусклых звёзд.
Былое в памяти, грядущее в надеждах.
Сознанье вдохновенно, как и прежде.
Сирень в цвету. Душистые одежды
Сад укрывают опахалом грёз…
Роса на листьях крапинками слёз.
Ночной покой, бессонное томленье,
Души порыв в несбывшееся, ввысь!
Но голос Неба строг: -Не торопись,
На всё былое молча оглянись,
Остановись. Вон там звезды паденье,
Короткий прочерк, яркое мгновенье,
Ночная тень, цветок склонённый вниз…
Всё благодать! Предутренний покой
Плывет волны прохладным переливом.
Озноб приятен, птицы взмах пугливый,
Её полёт, как вздох над головой.
Потоки ощущений, как приливы
Слов, впечатлений. Взором прозорливым
Пронзает Небо снова мир земной.
Заря рассветная, поговори со мной!
Перистых россыпь, словно тень оливы,
Лучи зари так трепетны, пугливы,
Восток алеет. Словно жест рукой
Каштана взмах. Он славно осчастливил
Минуту путника…Пора, пора домой.
Вновь озарение былым

Библиотека в Кирьяковке

Какой уютный здесь читальный зал!
Просторный коридор библиотеки
В его пространство щедро пропускал
Шум улицы, дыханье нежных роз,
Прохладу сквера, говорок берез…
И бабушку, что с внуком в кои веки
Сюда пришла, чтоб пережить тот миг,
В котором есть единство с миром книг.
Здесь так слышны колокола веков!
Обложки книжные, раскрытые страницы
Пытливый ум уводят за границы
Фантазий, внеземного бытия.
Сюда от школы торная стезя
Протоптана подошвами мальчишек,
Девчонки ждут здесь интересных книжек.
А стать читателем – так просто, так легко…
Весна над речкою. Как небо высоко!
Бывают встречи поколений здесь.
Крылатым аистом летит благая весть.
Неделями с веселым вдохновеньем
Здесь творчество – бурлит! Приготовленья
Костюмов праздничных и ярких представлений
Певцов, танцоров – их в стихотворенье –
Всех исполнителей – никак не перечесть!
А после встреч – как много светлых дум
Зарницами заполнят память, ум…
Сколь вдохновенен вновь читальный зал!
Вон девочка с косичками и бантом,
Склоненная над толстым фолиантом,
Мир постигает, тишиной полна.
Сосредоточена. Вот где сейчас она?
Античный мир или средневековье
Касается косичек, изголовья?
Не все секреты он ей рассказал.
Всегда приветлив здесь читальный зал.

Село Богемка

Качание в ночи, мерцанье тусклых звёзд
В окне автобуса. И вот лицо Богемы!
Её глаза так странно откровенны…
А пальцы рук и плавны, и напевны.
Так тихий голос лучезарных грёз,
Ужели случай встречу преподнёс,
Являет образ девственный, нетленный.
В картинках радужных – цветистые ковры,
Луга, купавы, дивный запах мяты.
И платье белое, оно чуть-чуть примято,
Простор небес высокий, необъятный…
Из дней былого на волнах молвы –
Еще в снегу тот над рекой обрыв –
Плывут видений призрачные пятна.
В них школьный вальс и хохотки подруг,
Объятья рук, настойчивых и властных.
И поцелуй столь долгий и безгласный…
В нём предвкушенье радости и мук.
О доля женщины! Непредсказуем круг
Любви, надежд, страданий… Вновь ненастье.
Но как же счастьем полнится душа,
Когда ладошек маленьких и нежных
Она касается. Глазёнки безмятежны,
Порыв любви неудержим, безбрежен…
В чём тайна жизни? Мысли не спешат
Найти ответ. Но дней очарованье
Сокрыто в этом чудном узнаваньи
Себя в былом. Часы стучат стучат…
Шальной Богемы терпкое вино
Слегка волнует. Головы круженье.
А в зеркалах старинных – отраженьем
Зал танцевальный, плавные движенья,
Луны сияние, открытое окно…
Чем же пленит оно нас так давно?
Ндеждами, мечтами, озареньем…
Бокал с соломинкой
Как уютно в кафе в эту пору едва пополудни.
Теплый солнечный луч – яркой лужицей – прямо у ног.
Возле входа в углу вас приветствует в праздники, в будни
Крупнолистный цветок, украшающий этот чертог.
В бакенбардах швейцар приглашает: – Вот маленький столик,
Для интимной беседы, рассчитан он лишь на двоих.
В темной раме над ним – полускрытый таинственный облик:
За вуалью глаза и печали очерченный миг.
В этот мир тишины так желанно и неторопливо
В легком платье из ситца и в шляпке приходит Она.
Робкий солнечный луч отодвинется неприхотливо,
Она сядет за столик с цветами напротив окна.
И закажет вина. Юный бармен на тонком подносе
Ей подаст запотевший, червонного цвета, бокал.
– Предложить вам конфет? – очень вежливо, ласково спросит.
– Нет, спасибо. – Уходит, уходит игрив и лукав.
А Она за столом удалится в печальные думы.
Сквозь соломинку в губы – прохлада и терпкость вина.
В том последнем прощанье он был и красивым, и умным.
Одиночества боль ей не выпить до самого дна.
Не забыть его губ, поцелуев мучительно страстных,
Обещаний – навечно одну её только любить.
Отодвинут бокал. Солнца луч уже стал яркокрасным.
И соломинки ломкость, и шумной компании прыть.
Там, в аллеях вечерних, не стало июльского зноя.
Окунаются снова в прохладу и шёпот листвы.
В её доме – уюта, желанного ею покоя –
Уже нету давно. Её взоры призывов полны.
В альбом Альбине
Священным таиством полна,
Кротка, нежна и молчалива.
О ней давно идет молва:
Как внучкою она любима.
Еще о том, как хороши
Ее глаза, как дивны руки.
Она умеет дорожить
Былым. И памятны ей звуки,
Когда оркестр озвучит вальс,
Так дороги воспоминанья:
– Позвольте, приглашаю Вас!
И легкий танец без названья
Так быстро голову вскружит…
Перчатки белые и платье…
Его рука чуть-чуть дрожит,
Ему так хочется объятья…
Минувше полным-полно
Столь дорогих воспоминаний!
Весной – в открытое окно –
Вишневый цвет! Очарованье!
И обьяснение в любви,
Его волнующие очи…
Как красочны виденья ночи
И до;роги ей очень-очень!
Душа их бережно хранит…

В уединении

Вериги одиночества.. Душа
Взывает к Богу трепетно и страстно.
Окаймлена оковами, безгласна.
Молитвенно, в смиреньи, чуть дыша
Идет к забвенью. Как она прекрасна!
Часы безвременья, известно, не спешат…
Оковы одиночества... Они
Не тяжелы, страданья не внушают.
Главу незримым нимбом обвивают,
Фантазиями разум заполняют,
Воображенье чувством обвивают.
Они минувшего – сакральные огни!
Перед грядущим головы склонив,
Они к давно ушедшему взывают.
О, сладость одиночества! Она
Пленит, взыскуя, в царственном величьи
На безупречность. И в своём двуличье
В венке оков преподнесла сполна –
В ночной рубашке сонная жена,
Во мраке спальни как она нежна! –
И мёд, и горечь… Нежная волна –
Всё успокоит в песне колыбельной,
Крылатым ангелом взовьётся над постелью.
Оковы одиночества вьюнком
С листвой зелёной за ночным окном
Плетут интриги. Голубым цветком
Животворят обманов ожерелья.
Экстаз язычества! В сиянии интриг –
Он, утверждаясь, своего достиг –
Течёт потоком медленно, безгласно
Голов склонённых под покровом властным –
Их поклоненье красоте оков –
В самообмане, в сонмах ярких снов…
Но – зов трубы! Вот он – желанный миг!
Тоски забвения, её услышан крик!
Любви, надежды вдруг раздался зов,
Надежды призрачной – избавиться оков…
Лишиться неги полуночных снов…
Ключ журавлиный, крыльев плавный взмах,
Шум опахал… Жасмином сад пропах.
Взаимность
Вечер лета прохладен и ал.
Свет зари – откровенье Востока.
Пониманья – откуда истоки?
Окоём изумительно мал…
Тень от лампы настольной – овал…
Путь к познанию – кто не искал?
Но безвременны поисков сроки…
У открытой двери, прислонясь
К древу жизни – прочувствовать лоно,
Колыбель мирозданья, влюблённость…
И в общенье, ничуть не стыдясь,
Уповать на – в интимном – взаимность,
Исповедывать дружбы повинность,
К разговору опять возвратясь.
Листья древа познанья добра,
Зла плоды так манящи, лукавы…
Познавать их, вкушения право
Предоставила жизни пора.
Скоро утро. До новой зари
Разговор наш… Горят фонари…
Ну а в нём – изобилие тем!
О поэтах, секретах солений,
В кулинарных находках Вы – гений!
В воссозданье логических схем,
В толковании таинств морфем –
Нет Вам равных. А в чём несравнимость?
Мысли яркость. И в слове «взаимность»
Вечен поиск значенья его
Смысловых вариантов, всего,
Что сокрыто в единстве имён,
В откровенье значений знамён…
А раскрытие тайны взаимности
Не нуждается в страстной интимности.
Чем же заняты нынче умы?
Взгляд пытливый с лукавинкой хитрости:
– Дайте искренности взаймы…

Вдохновение

В предначертаньях – белый лист лукав!
В нём запятых опущены ресницы…
Полудню вечер в полусне приснится?
Опять стило замешкалось в руках…
Пусть многоточий остывает прах,
А пальцы чуть касаются страницы.
Бумаги терпкий, чуть прогорклый хруст,
Пера задумчивость, нестройный скрип и пенье
Души взволнованной. Ах, трепетанье уст…
Что движет творчеством? Задумчивости грусть
Или нестройное и робкое волненье?
Всё память пусть запомнит наизусть
И, как дитя, родит стихотворенье.
Звучаньем полон мой уютный дом.
Прилёг декабрьский вечер за окном…
В нём саксофон вздыхает томно, важно
Словам случайным он прекрасный фон –
Ведь каждой строчке сладострастный тон
Передаёт. И это очень важно!
Смятенья проблеск, всё сокрыто в нём.
Объят закат декабрьским огнём,
Снежинки редкие, игольчатость у каждой.
Звучит напев, ах, сколько неги в нём!
И тайны нераскрытой в слове каждом.
Начертан лист, да, всё же он лукав,
В нём запятых расставлены ресницы.
Полудню вечер в полусне приснился…
Моё стило покоится в руках.
И многоточий остывает прах,
А пальцы вновь касаются страницы…

Венец лета

Прости меня, мой Август. Усыпи
Дум суетных напрасные волненья,
Неудовольствия от зноя. Поклоненье
Кустам прибрежным, зареву реки…
И, здравому рассудку вопреки,
Позволь тебе благо дарить особо
За живость мыслей, синеву небес –
Порыв любви во мне ведь вновь воскрес!
Желать и жить по наивысшей пробе.
Твой свет, покой во мне возликовал.
Волненья гасит лодочный причал…
В кустах маслин есть уголки тенистые,
Ветвей, листвы и ягод серебристость
Ласкают взор. А близость сентября
Звучит в душе напевом колокольным.
Дороги прошлые… Теперь путём окольным
Иду в грядущее, прошедшему даря
Порфиры отблески. Вечерняя заря
Пылает лета теплотой опальной
И тихой музыкой. В уюте детской спальни
Лампад мерцание и томный полумрак,
Он мира горнего, предупреждений знак.
Об августе ушедшем тихий вздох,
На половицу лунный зайчик лёг.
Всё в предвкушеньи утренней Денницы.
Перед рассветом детства миг приснится?
Осенний день, пора забот, тревог?
Был переход и величав и строг.
Опять безвременье. Перелистнув страницу –
Слезою радости увлажнены ресницы –
Слежу вершин минувшего итог.
Душа устремлена к единству с Богом,
Дух жаждет Слова, ищет в нём подмоги.
А плоти бренность убежит греха…
Над стадом звёзд сиянье Пастуха,
Рассвет пришёл, пылает за порогом.
Прощай, мой Август, нежно усыпи
Ушедших дум напрасные волненья,
Ворчание от зноя. Поклоненья
Кустам прибрежным, зареву реки…
И, здравому рассудку вопреки,
Позволь тебя благодарить особо
За ясность мыслей, синеву небес.
Порыв любви во мне ведь вновь воскрес
Желать и жить по наивысшей пробе!

Вечерний мираж

В тихом парке сновидений
Только нежные мотивы.
Обращенье: Вы мой гений!
Жесты дев легки, игривы.
Там на клумбах – цвет камелий,
Мотыльков порханье нежных,
Ах, как жаль, вы не успели
Окунуться в безмятежность.
Сколь таинственны куртины,
Листья, ветви над скамейкой.
Нежный аромат жасмина
Обвивает томным шлейфом.
Вечер, терпкий запах мяты,
Скрип исчезнувшей кареты.
Храп коней, цветы примяты,
Снов забьвенье… Где ты, где ты?

Друзьям

Дружба основывается
на взаимности.
С младенчества и до седых волос
Мы ищем в друге мыслей, откровений,
Поддержки, если вдруг в плену сомнений
И не найти ответа на вопрос,
Который нам нежданно преподнёс
Житейский случай или злобный гений…
Но кто мне друг? Ровесник или тот,
Кто опытом или умом богаче?
Пожалуй, возраст ничего не значит.
Старик – могильщик из земли берет
Истлевший череп. Темы поворот
Раздумий полон. Ну, а как иначе?
Пропитан злом Туманный Альбион,
Двор королевский, свита, вновь актеры
Хвалу Гекубе воспевают хором.
Но датский принц тревогою пленён
Ему надежду, отдых принесут
Лишь друг Горацио и королевский шут.
Рекой стекают в океан времён
Страницы дней, столетий. Как неистов
Призыв к убийству царствующих лиц!
На площади Сенатской декабристы.
Потом Сибирь. Она не пала ниц.
Вослед за мужем. Нет любви границ.
А здесь под снегом все белым-бело.
Спит в полудреме Царское село,
Сюда к парадной все резвей и пуще
Спешит в карете друг поэта Пущин!
Объятья, тосты. Ох, как рок суров…
Он в Забайкалье. Слышан звон оков.
Откройте тайну вечных дивных слов:
Любовь, Взаимность, Жертвенность. Основ.
В быту житейском не найти поныне
Понятий этих. Святость их храня,
Мы снова в поиске. Ну, где же вы, друзья?

Видение Фороса

Гурзуф, Ливадия, старинный Симеиз
Уж позади. Зовет дорога к югу.
В Тавриду вновь сквозь лиственную вьюгу,
За поворотом – устремленье вниз…
Последние мгновения остались –
И вот Маяк – величественный Форос!
А может пошлины невыплаченный долг?
Форос распластан у подножья гор.
Деревня древняя, как бивуак Эллады.
Гранита глыбы и морская гладь.
Там, где безмолвие, волны седая прядь –
Каким желаниям незримая преграда?
На камне муж, сжимающий колено.
О чем его раздумия? О плене?
Его ристалища минувшие – в веках…
На глади волн-венков истлевший прах.
А в вышине, раздвинув гор оковы,
И куполами устремившись ввысь,
Где птичьи крики к небу вознеслись,
Там церковь Вознесения Христова.
В ней поутру – служенье литургий,
Священника призыв – призыв к молитве.
Ворота храма там всегда открыты!
Лампад мерцание, сиянье панагий…
Оставлен храм. Байдарские ворота
Вновь открывают вид на Южный Крым.
Гора Ай-Петри, мысленно взлетим
К её вершине… Слезы отчего-то…
А там внизу – таинственность аллей,
Форосский парк, тенистые куртины,
Дворов и улиц дивные картины…
Чайханщик юркий, влаги мне налей!
Тавриды мыс – благословенный край!
В вечерней неге – горные вершины
Причерноморьем – путь сюда былинный!
От Киммерии – лишь рукой подай.
Поёт над Крымом дивный хор небес,
Туманностей, созвездий. Бесконечность
Таит в себе непостижимость, Вечность.
Эвксинский Понт, как чаша окаймлен
Долинами зеленой Ойкумены.
Былины Крыма живы и нетленны…
Полны иносказаний и чудес…
В вечерней неге – кипарисы… лес.

Восторг

Я нежно уязвим столь светозарным пеньем,
Когда к груди Вы руки приподняв,
Как бы возноситесь в порыве и волненье...
А музыка, стихи так дивно вдохновенны!
Их так легко прочувствовать, понять…
Узорной люстры свет, оркестр скрипичный, струнный
Одухотворены величием икон.
Как окна купола сияют светом лунным!
Стихи романсов стройны, многодумны,
А в тактах музыки звучит Пасхальный звон.
От плеч и от груди вниз – голубое платье
Несёт морской волной тепло к её ногам.
Наполненной душе так хочется объятий,
Молитвенно здесь быть так требуется нам.
Романс был посвящён Христа святым стопам…
Я счастлив пронести восторг до остановки,
Вновь голосу внимать и стуку каблучков…
Поймать лукавый взор и пальцев жестом робким
Воздушный поцелуй… Прощальный шум шагов…
Изящный силуэт и плащ её, как крылья,
Трамваем поглощён, растаял вдалеке…
Нам звёздные ковши подарят в изобилье –
Всем росы вешние и храмов литургии!
Иду домой пешком… Улыбчив, налегке…

Грустное

Пришла печальная пора
Осуществления пророчеств.
Октябрь проносит вдоль двора
Следы былых весенних зодчеств:
Каштана почерневший лист,
Ореха скорлупу и тленность.
Дождинок хоровод лучист.
Во всем величие, степенность.
Даарийский круголет
Сварожий круг руническим письмом
Имел свои названья новолетий.
И каждый час был обозначен в нём.
От тех далеких вех мы счет ведём
Эпох, веков, былых тысячелетий.
Хранит пергамент древний имена
Весны и лета, зим морозно-вьюжных.
Поименованы в нем все молебны дня!
Сварог сияет в сполохах огня…
Знамений неба смысл кому-то нужен?
Доска времен. На ней очерчен круг.
Минут пометы, полдней, повечерий.
Вот миг полуночи, и возникает вдруг
Дар озаренья! Радость и испуг…
Чем бытия наполненность измерить?
Часы настенные. Их тень затемнена
Виденьями, раздумием, сомненьем.
Секундная – увы – обречена,
За циферблат не вырвется она
На скорость и на замкнутость движенья.
Минутная – её невидим ход,
Непостижим. Событья роковые,
Когда часы эпохи вековые
Определяют. Тут настал черед
Часовой стрелки. Каждый миг скольженья
Всегда наполнен таинством значенья
Путевожденья стрелки часовой.
В ночной тиши звучит Курантов бой…
Завис над циферблатом, над судьбой
Полночный страж всех суетных движений.
Падений вниз, внезапных возвышений.
Как дирижер, над всей толпой людской
Суровый рок обители земной…

Дебют

Третий этаж, наше сборище вновь в интерьере,
Где пианино, панно и, познавшие страсти, столы.
Дышат на окнах провисшие томно портьеры,
Нынче дебют и ему не уйти от молвы.
Сбивчиво, робко, всю ночь он вынашивал образ,
Рифмы и ритм – это первая проба пера.
Как же приятен восторженный радостный возглас!
Значит, поэт, и пора упоений пришла?
Да, отовсюду улыбки и аплодисменты.
«Кто там последний?» Автографов хватит на всех!
В гуще метафор, эпитетов одномоментных
Наверняка и надолго пребудет успех.
Но, к сажаленью, не время нам петь дифирамбы.
Как горизонт, у него еще все впереди.
Мир преисполнен гримасами дивных сомнабул,
Как среди них очень нужную строчку найти?
Третий этаж, наше сборище вновь в интерьере,
Где пианино, панно и познавшие страсти столы.
Дышат на окнах провисшие томно портьеры,
Нынче дебют, и ему не уйти от молвы.

Девичество

Васильковых глаз голубизна
Сквозь ресницы мне едва видна.
Ауры таинственной движенье,
На щеках – в румянце, отраженьем.
Тень стыдливости, желанья наважденье?
Ноздри вздрогнут, в ветре – лепестки.
Пальцы как в игре, что в две руки,
Нервные передают скольженья.
Ах, унять бы головокруженье,
Сил уж нет, а есть любви томленье…
Вновь слова, как выстрел, невпопад,
Гордый взгляд, и уж нельзя назад…
Яблоком адамовым стоит
В горле ком, он все равно молчит…
Что сильней желанье или стыд?
В немоте зову: «Ну оглянись!
Передумай, нет, остановись!»
Возвратись, в глаза ей загляни.
Плечи, что озябли, обойми.
Всю её к груди своей прижми…
Ощути губами дрожь в ресницах,
Лоб прохладный успокой десницей,
Поцелуем оживи уста.
Легкокрыла страсти маета,
Да, твоя… Но я уже не та.

Дождь

Он ворковал, слегка увещевал
Листву ветвей в целительности влаги,
Кусты в саду с мальчишеской отвагой
Играя, низко к травам пригибал.
В плывущих тучах солнечный овал
Напоминанием о бренности, о лете,
Освободясь от мокрых покрывал,
Так радостно внезапно воссиял!
И снова дождь, июль за всё в ответе,
Теплом капели сад околдовал.
Беспечный отрок, ветренный июль
В листве развесил винограда гроздья,
И куст смородины уже озвучил просьбу:
«Укрой меня от ветра и от бурь».
А вишенье – девичий хоровод!
В серёжках спелых огнеярких ягод,
Прохладный, терпкий кисло-сладкий сок
Пьяняще-нежно освежает рот…
Сказаньем тихим на бумагу лягут.
Под этот дождь мои слова, стихи
Посланием к неведомым, далёким,
Пусть улетят полётом быстрым, лёгким
На крыльях нежности полуденных стихий…
Звенит капель, июль поёт во мне.
Я убежал от рук и глаз лукавых
Туда к реке, где мокрые купавы
Вмиг охладят всё, что горит в огне,
Вмиг усмирят всё, что бурлит во мне…

Дух Диогена

* Ищу человека!

Хоминэм квэро*! В странной из лампад
Танцует пламя. Свет его неясен.
Лазурь небес. Как летний день прекрасен!
Мыслитель в рубище, ответы невпопад,
Идет вперед, зачем ему назад?
Лампады цепью длань перевита…
Кем он потерян? В ком его мечта?
Философ, странник иль бродяга-киник,
Он тихо шепчет имя: Секст Эмпирик.
Улыбкой желчной искажает лик.
Кто он летами – муж или старик?
Лампады свет вновь рассмешил атлета.
Хоминэм квэро! Что за фразой этой?
Взрыхляют пыль сандалии атлета.
Уж сколько дней, как вышед из Афин,
Среди толпы он как всегда один.
Ручью преградой вон гранитный камень.
Светильник с той же искоркой огня,
«Малец, я вижу превзошел меня!»
После ночлега, теплым утром ранним
Увидел отрока, он воду пил из дланей.
В Коринфе полдень. Пифос без огня.
«Проснись, глашатай, узнаёшь меня?»
Конь Александра взвился, смотрит косо.
Исполню просьбы до исхода дня,
Чего желаешь, говори, философ!
«Ступай себе и успокой коня.
Ты закрываешь солнце для меня»
Тысячелетий прах незрим, струит,
Тончайшей дымкой он плывет в зенит.
Но память о былом – увы – нетленна!
И среди нас – немногих – Диогена
Дух жив и слышен его хриплый глас.
Так сквозь века его пытливый глаз
Пронзает время и простор Вселенной.
Хоминэм квэро! Мышкой наугад
Мы ищем что-то в дебрях интернета.
Вновь Апокалипсис? Полны им все газеты!
В мир виртуальный убегаем вновь…
Но вдруг заходит в двери путник странный,
Сквозь рубище видна его гитара,
И он поет! А движет им любовь!

Жатва

От древних движений серпа и мозолистых дланей,
Сжимавших созревшие стебли на нивах страды,
В веках и доныне священен сам подвиг избранья
Труда земледельца и жницы, взрастивших плоды –
Плоды жизнелюбия, данного людям Всевышним.
Искрится в ладони налитое солнцем зерно.
Как поле волнуется: все население вышло
На празник страды, отправляя снопы на гумно.
Нелегок их труд, но во славу жнецам, воздаяньем
Дыханье прохлады и пение птиц над жнивьем.
Полет куропатки и тихого ветра лобзанье,
А музыкой нивы наполнился весь окоём.
Ушедшие годы оставили память о нежной
Любви земледельца к великому чуду земли,
Способность растить сохранится ль в веках бесконечно?
За годы минувшие, чем мы Земле помогли?
Уже архаичны – серпы и гумно, и овины,
Где пение птиц? Где дыхание поля? Увы!
Бензиновой гарью и грохотом с визом машинным
Прогрес вездесущий нас гонит к погибели. Мы –
Мы стали рабами, рабами своих измышлений,
Диковинным будет в грядущем и запах цветка.
Уж ласточек нету, и нет жаворонкова пенья,
Столь редок над полем случайный полет мотылька.
Нашествие химии. Стонет Земля в удобреньях!
И ядом селитры отравлены капли росы.
Старик седовласый взирает на все с изумленьем,
И катятся слезы скупые в седые усы.
От древних движений серпа и мозолистих дланей,
Сжимавших созревшие стебли на ниве страды,
Остались потомкам одни лишь воспоминанья.
Идем по широкой дороге греха и беды.

Звонок

Инопланетных внеземных миров,
Посланием несбывшихся фантазий
Он прозвенел. В младенческом экстазе
На крыльях резвости апрель затрепетал.
Знакомый голос вмиг околдовал.
Он плыл над морем, он интриговал.
Освободясь от суетных оков,
Над лукоморьем прозвенел твой зов.
И пролилась целительною влагой
Слеза страданья. Разделить позволь
Всю недосказанность и материнства боль.
Но вот улыбка! Вновь звучит с отвагой
Проникновенность. Тихий вздох бумаги…
Вдруг умолкает суетность стихий,
Зигзаги чаек резкие, лихие,
Зенит и полдень, рифмы и стихи.
Непредсказуема поэзии стихия,
Неудержим гекзаметра наплыв.
Песок прибрежный пеною укрыв,
Шуршанью волн прибой – нет, не внимает,
Он ритмом моря мудро управляет.
А тихий ветер ароматы трав
Степных, прибрежных, все перемешал:
Полынь, осот, соломинки сухие…
Как нерушим полуденный покой!
В его таинственность незримо проникают
Слова, намёки зримо возникают,
Глаза и трепетность чуть оголённых рук.
В прибой вплетается неуловимый звук -
Созвучья душ, незримого единства,
Взаимопонимания таинственность.
Над этим всем – Вселенной тихий звон…
Вот что дарит мобильный телефон.

Зигмунд Фрейд

В пространствах подсознания- пиры,
Отчаянья роскошные полотна.
Прикосновенья рук её холодных
Так памятны нервозностью игры…
Там в неизвестность спрятаны миры,
Они от взора скрыты до поры…
Как веки глаз сомкнуты. Плотно, плотно.
Веками мир блуждает в темноте.
Следы мерцают в таинствах созвездий.
Желанья тщетны. Круг надежд изъездив,
Остался в одиночестве. Свеча
Едва колеблется там над его постелью.
Так тени призрачны , приметны еле-еле.
Дымок сигары… За окном свирелью
Звенит капель, гримаса палача,
Хитон усталости, поникший на плечах.
И безысходность. Пусть горит свеча.
Либидо зов! Им весь уют пропах.
Зонты на вешалке и лестничные марши,
Картин обрамленность, что может быть их краше?
Любви желание томится на устах…
Визит вакханки, нервность тонких рук,
Его избранницы навязчивая ревность
И чувства неизведанного древность.
Томленье, наслаждение от мук
Вновь превращается в летучий, зыбкий прах…
Плащ на скамейке осенью пропах...
Уют отшельника к былому возвращён.
Обложки книг, на них следы от пальцев.
В углу задумчива, как тросточка скитальца,
Стилоса тень. Портрета грустный взгляд
В грядущее вонзается пытливо…
В саду за окнами давно созрели сливы…
Нам в подсознание? Или нельзя назад?
В пространстве подсознания – пиры,
Отчаянья поникшие полотна.
Прикосновенья рук её – холодних,
Они от взора скрыты до поры…
И веки глаз сомкнуты плотно, плотно,
Так в неизвестность спрятаны миры...

Июньский зной

Солнечный ветер в излучинах неба звенит,
Купол безоблачен, зной омывает равнины.
Сколь беззащитны под солнцем деревьев вершины!
Парк изнемог и прохладой уж не одарит.
Чайка над водным простором, гляжу, вознесла
В клюве изящном и влажном искринку тарани.
Бисер капели с промокшего птицы крыла
Резвой цепочкою гладь серебристую ранит.
Мост над рекою стрелою стремится в закат,
В шуме машин отголоски забытых пророчеств.
Город над Бугом, как преподношенье громад
Зданий, эклектики, самых немыслимых зодчеств.
А за Варваровкой звон колокольный плывет,
Гладь неподвижную речки никак не волнуя.
Троицын день ароматами трав отдает,
В храме Апостолов снова поют: Алилуйя!
Как миротворно! У правобережья вода
Чуть зелена здесь, а переплетения тины
Дно обласкали. Как утром приятно сюда
Тихо прийти, чтобы тотчас отдаться глубинам.
Вот уже вечер, и самая светлая грусть
Тихо струится сквозь ветви в поникших оливах.
Пусть одиночество, непонимание пусть
Канут в забвенье. И в этом я стану счастливым.
Вечер прохладой в излучинах неба струит,
Купол окрашен закатом, окутал равнину.
В свежести ветра воспряли деревьев вершины.
Парк приумолкший прохладу нещедро дарит.
Вновь озарение былым

Коктебель

Страданья сладкая струя –
Безмолвный нерв воспоминаний…
Причал. Там бухты без названий,
Где были только ты и я…
Дельфинов дружная семья
К гранитным глыбам подплывала,
И ты с улыбкой открывала
Свой саквояж, где мой улов
Бычков и скумбрии томился.
Как долго летний день тот длился!
Но вот и вечер растворился
В приливе волн. Мои крючки
В прибрежной тине затерялись
Как лихо мы с тобой смеялись:
Дельфинам скормлены бычки!
Мы на песке. Твой поцелуй
Был просолен морскою влагой,
В приливе страсти и отваги
Я телом весь к тебе прильнул,
В тебе, как в море, утонул…
Ах, ветер утра, расколдуй
Её серёжки светозарность,
Улыбки ласковой лукавость.
Необъяснимость тонких рук,
Пронизанных лучами солнца,
И это тусклое оконце
Рыбацкой хижины. И звук…
Струны, чуть тронутой тетивой.
Смычка движения игривы.
И танца легкие следы
Блестят в песке, свежи и влажны.
Мой светлый парусник бумажный
Плыви… подальше от беды.

Твой мир

Внучке Елене Зотовой

Твой жест на сцене, плавный взмах рукой,
Софитов свет, изысканность движений,
Они ведь сотканы из разных настроений –
Волнуют зрителей. А отдыха покой,
Уж поздний вечер и пора домой,
Заполнен чем? Раздумьями, сомненьем,
Или уверенностью в избранном пути?
С которого уже, нет, не сойти…
Твой мир – театр, игра и вдохновенье.
Уют домашний, новых два дивана,
На книжной полке куклы и цветы,
Сестры распросы. Отдалённым, странным
Доносится из кухни голос мамы.
Обыденность расплывчата, туманна…
О будущем – волнения, мечты.
Шестнадцать лет – прекрасная пора!
Воображенье там, в далеких странах.
А здесь опять шум школьного двора.
Забыть его, уйти в уютный сон,
Пусть волосы прилягут на подушку.
Декабрь, ёлка, кружево игрушек,
И звуки музыки плывут со всех сторон.
Из мира сказок вновь приходит Он…
Волшебный принц с улыбкой лучезарной,
В руках его не шпага, нет – гитара!
Он под окном, он песнь любви поет…
Сон шаловлив, так хочется в полет!
Он зыбок и обманчив до поры.
Театра мир, изысканность игры…
Реальностей и снов переплетенье.
Всего лишь взгляд, строфа стихотворенья…
Вновь озарение былым
205
Мольба к Всевышнему: «О, Боже, сотвори
В её душе восторг и вдохновенье.
И это всё в грядущем – сохрани!»
В чём жизни смысл? Опять, опять сомненья?
Значеньем полно каждое мгновенье!
В фойе театра праздные пиры.

Крещендо

Вернуться в плен звучащих тихих нот,
Так трепетно их в клавишах потрогать.
Скупой рассвет декабрьский плывет,
Наполненный неясною тревогой.
В тот вечер ветра возникал порыв,
Листвы каштанов создавал соборность.
Скамейки в сквере ветками укрыв,
Мир двух сердец он щедро одарил
Интимностью в сердечном разговоре.
На крыльях птиц плескалась тишина,
И до-ре-ми звучали фортепьянно.
Фантазии раскрытого окна
Вверх возносились в звездную туманность.
А в сквере так прощально догорал
В багрянцах осени предновогодний сумрак.
Святитель к небу руки воздымал,
Год уходил и снова открывал
Весну, звучащую в величественных звуках.

Купальщицы

Дубравы вновь оделись тьмою,
Пошла по облакам луна,
И снова дева над водою
Сидит прелестна и бледна.
«Русалка» А. С. Пушкин
В закромах воображенья
Жест изысканный, стыдливый,
Дев прекрасних окруженье,
Плеск волны и взор игривый.
Изумруды брызг в купальне.
Мне шампанского налейте!
Как прекрасна, словно в спальне,
Обнаженность на скамейке.
Глаз призыв сокрыт в ресницах,
Губ прелестных трепетанье.
За окном в вервях – синицы,
Слышишь птичье щебетанье?
Вторят птицям смех и вздохи,
Возгласы красавиц дивных
Мир фантазий – счастья крохи,
Позабытых струн мотивы…

Куртизанке

От юности до первой седины
Очарование в Вас не убывает.
Вновь перед зеркалом…
Над Вами проплывают
Фантазии из сказочной страны:
Желанный гость, он дверь приоткрывает,
От злого храбрый рыцарь защищает.
Надежды, страстность Вас не покидают!
Роман любви из милой старины!
Старинный гребень, волосы длинны,
Плывут волнуясь, плечи огибая…
Он снова рядом, как Он обнимает!
Уста горят, запретный поцелуй,
Букет цветов пылает померанцем.
Весны порыв, фантазий пыл раздуй!
Альков растаял в ароматах струй.
И вдруг вопрос: «Что будет на обед?» –
Плывёт из кухни запахов букет.
Совсем забыла: борщ перекипает!
За зеркалом погас фантазий дар…
Одет халат, отброшен пеньюар…
Вновь будничность так властно наступает.
Задумчиво половник наполняет
Едой тарелки. Сказок больше нет.
Муж за столом, он требует обед…
Весенний вечер. Тихо у окна
Она, склонясь над книгою, одна…
Поэзии взволнованной сказанье?
Воспоминанья, тайные желанья?
А мир земной весь очарован ею.
Сирень цветёт, благоуханьем веет.
Весенний полдень, тучки, блеск огней –
Всё это в памяти, вся сокровенность в ней!
Но зов любви, он вновь в душе горит!
Так одиночество об этом говорит.

Март

Протальник, просинец. Весенних дней азарт!
Еще свежи в воспоминаньях – осень,
Метель январская, но в поднебесье – просинь!
И дымку зелени накинет скоро парк.
В нем есть аллея, прогуляться просит
Тропинка, убегающая в март.
Воскресный полдень, ветки хруст бодрит,
Морозец-баловень таит очарованье.
В звонках мобильных радость узнаванья,
Пологий спуск к реке еще хранит
Слежалость листьев, как колоды карт…
Бежим тропинкой с приглашеньем в март.
Он не забыт и все еще любим –
Причал без лодок, бакен без мерцанья.
Ингульский мост уютен для свиданий,
Былые встречи с вами повторим?
О чем тогда мы вновь поговорим?
Поговорим… Сейчас пора назад.
Птиц налетевших шумный авангард,
Там на тропинке, прибежавшей в март.
Тепло щеки, ладошки нежной знак
О том, что скоро к нам накатит вечер.
Восьмое марта, нет прекрасней встречи…
Вы вновь спешите в милый вам театр.
А полный месяц зажигает свечи
Над парком, над тропой, ведущей в март.
Протальник, просинец – весенних дней – азарт!
Еще свежи в воспоминаньях осень,
Метель январская, но над глазами – просинь!
И дымку зелени уже накинул парк!
В нем есть аллея. Прогуляться просит
Тропинка, убегающая в март.

НА ВЫСТАВКЕ

Тучка

В глубины от орлиного крыла
Пушинкой белой, движимой дыханьем,
Она клубилась, медленно плыла,
В расщелине утеса с содроганьем
Растаяла, как скорбная молва..
О ней напоминаньем – влажный след
Слезой дрожал на выступе утеса
Какие-то мгновенья. Все уносит
В былое ветер времени. И нет
Запечатленного навечно. Скоро осень.
А там, внизу на серебристых нивах,
Волнуется седеющий ковыль.
Журчит ручей речитативом, быль,
След патины и серебристой пыли
На полотне. Видны плоды оливы…
Души тоскующей приливы и отливы…

Виденье

Глаз Люцифера устремляет взгляд
В давно прошедшее: в заботы и тревоги.
Часы настенные, как странно, не стучат,
На циферблате стрелки, да стоят…
О чём, о чём скажите не молчат,
Так скорбно и так трепетно грустят
Соцветия сирени? У дороги
Листвой шумящей, лопоча о многом,
Как часовые, тополи стоят…

Сцена

Кушетка, белый лист, гусиное перо
И белый балахон с кистями Арлекина.
О чем гримаса грусти у Пьеро?
Все так же весела еще Мальвина?
Виденье сцены тихо уплыло…
Вновь занавес неясною картиной…
Перо гусиное, орлиное крыло…

Осень

От усталых нависших туч
Волны грусти, промозглость влаги.
Сентября угасающий луч
Проскользнул над вздохнувшей гладью.
День ушедший был нежно певуч,
День ушедший был скорбно певуч…
И слеза расплылась на бумаге…

Горный поток

Стремителен и говорлив Поток.
В стихиях струй – страданье, очищенье,
В тумане брызг – сакральность освященья
Душе пришедшей – таинство крещенья
И чьей-то жизни, может бать, итог…
В оправе каменной – величественный сток!
Велеречив, так говорлив Поток.

Горы

Храня пространство и покой долин,
Они взыскуют к Богу неустанно.
Молитвы гор о людях постоянны.
Седины их заснеженных вершин
Возносятся к Всевышнему. Как странно:
Здесь у подножий медленный поток
Сады, селенья мирно омывает,
А поселенцы, знают иль не знают,
Что вечности их ограничен срок?
Живут в забвенье, в мириадах грез…
Валун прибрежный весь в потоках слез…

Индийский мальчик

Глаза его, как озерца печали,
И скорби выдох из раскрытых губ.
Скажи, малыш, ты люб или не люб?
Она ушла…За дымчатой вуалью
Её прощальный, молчаливый взгляд…
Поверь, малыш, ведь ей нельзя назад!
Давно нечесан и взьерошен чуб…
Скажи, малыш, ты люб или не люб?

Стихии вселенной

Движения энергий и спираль
Вселенскм вихрем вызвали стихии –
Огня, воды, и ветра, и земли –
Все это было в космосе. Внемли:
В нем и поныне властвуют стихии.
Здесь «инь» и «янь», единство двух начал,
Ветвей сухих, как рук переплетенье,
Любовь и вечность, жизнь и запах тленья,
Над мирозданьем звёздный свет опал…
Пророчески нам ворон прокричал:
Цени, живущий, каждое мгновенье,
Ищи, заблудший, тихий свой причал…

А луна канула

Волненья полон мрачный океан,
Обломок мачты, барк. И… свет лазури!
Еще он жив негодованьм бури,
Но среди волн вдруг пролегла она –
Дорожка лунная,сиянием нежна,
Плывущему, ох, как она нужна!
Она ведет в пространства дальних стран…
Шуми, шуми, угрюмый океан…

Покой

Тихий вечер, залив, камыши
Сохраняют покой и прохладу.
Барк без паруса, плыть ведь не надо
Над водой тишина, ни души…
Даже вздохом нельзя согрешить.
В ожиданье ты все-таки рядом.
Тихий вечер, залив, камыши…
Подожди, дорогой, не спеши…

Повечерие

День отпылает, озарит закат
С церковной звонницы – покоя обещанье.
Колокола изысканным звучаньем
Взывают трепетно, их перезвон прощальный –
Покоя жертва. Этим кто богат?
Тропа меж трав, что к храму пролегла,
Ведёт заблудшего к иконам и к молитве.
Акаций ветви над тропой поникли,
Прохлада, тень. Сакральностью реликвий
Святая церковь здесь всегда сильна.
Сюда пришедший в скорби, в поздний час
Душе своей найдёт миротворенье.
Дух Божий даст и свет, и озаренье,
И слёзы радости, и чудо песнопений.
В веках велик пророка дивный глас.
Молитва повечерия светла,
С души сняла вериги и оковы,
Дух одарила сокровенным Словом.
Во храм восшедший пожелает снова
Сюда вернуться. Вот о чём молва.
День отпылал, багровым стал закат.
Кресты и звонница – покоя обещанье.
Колокола изысканным звучаньем
Вновь воззовут, их перезвон прощальный –
Покоя жертва. Этим кто богат?

Ода сырному супу

Священнодействие? Языческий обряд?
У очага верша неторопливо,
Сии деяния в движеньях суетливых,
Дозволену творцу вкушать подряд
Для пробы всё. И в позах горделивых
Считать себя в умениях счастливым,
В кастрюли сущность погружая взгляд.
Покрошен мелко весь корейский лук,
Моркови блёстки в капельках искристых.
Суп дозревает в цвете золотистом.
Картофель белый… Сколь приятен звук:
Виолончель во власти ловких рук…
А за окном метель метёт неистово…
Распеленать сиянье в облаках,
Убрать фольги шуршащие оковы!
Открыть кастрюлю, ублажаясь снова
Дыханьем супа. Опускать слегка
В его кипенье крошево сырка,
Взирать на всё немножко свысока…
И через время суп уже готовый!
Половник полон, бережно берёт
Со дна его само очарованье!
Всей гамме вкусов не найти названья.
Суп остывает. Чей теперь черёд
Вкушать его томительную прелесть?
И кулинара похвалить за зрелость…
Виолончель умолкла, стих фагот…
Священнодействия языческий обряд
Уж совершён. Очаг, увы, погашен.
В январских сполохах закат зимы окрашен,
Тарелки вымыты, стоят в шкафу подряд…
Создатель супа в позе горделивой
Собой доволен, сыт и ощастливлен.
На дно кастрюли устремляет взгяд…

Нежность

Послушай не идет ли дождь,
Как сжались маленькие плечи…
Твой плащ, повешанный на гвоздь,
Примят, и наступивший вечер
Ладьи небес разводит врозь.
Скажи мне, не идет ли дождь?
Позволь мне только подойти
И молча разделить усталость
Твоих очей. Нам по пути?
Ведь в этом все, что мне осталось
От лет былых. Одну лиш малость
Прошу: «Так часто не грусти»…
Пусть одиночество твое
С моим едва соединится.
Такое лишь во сне приснится:
Цветы, луга и окоём
Омыты росами и негой.
Дорогой пыльною в телеге
Мы едем в прошлое. Вдвоем.

Незнакомке

Скажу вам вскользь: «Мне симпатичны вы.
Лукавый взгляд ваш мной давно изведан,
И этот жест изысканно замедлен –
Не безразличен». Каменные львы
У входа в сквер спят на когтистых лапах.
Приблизившись, вдохнув звериный запах,
Я вспомню вашу позу пред прыжком
И пальцы, побелевшие на стуле,
И желваки, напрягшиеся скулы…
В звериной стае вам быть ватажком.
Но вы сейчас изысканным шажком,
Чуть семенящим проспешите мимо.
Успейте оглянуться, пилигриммы…
Она сейчас… А мы потом, потом…

Ночная прогулка

Полнолунье, опять полнолунье,
В камышах задремали челны.
Весь лиман окунулся в раздумье,
В тихий шепот прохладной волны.
Над водой проплывают виденья –
Тени дивные облаков.
И тропинка луны озареньем
Вдаль зовет далеко-далеко.
Там, за дымкой, туманной завесою
Скрыт таинственный экипаж…
Ночь в изысканном платье невесты.
В хороводе небесних созвездий
Воссиял серебристый плюмаж!
Жаль, песок не хранит впечатленья,
Увлажнен оплывающий след.
Возникают в раздумьях сомненья,
Словно полной Луны откровенья:
Нет былого? Грядущего нет?!
Что же есть? Только миг осознанья
Лукоморья и этой тиши.
Пляж уснувший, а он без названья.
Вод таинственных воздыхания,
Ночи дивной – очарование –
И надежды неспящей души.

Ночная фантазия

Летней ночи колесница
Катит медленно над Бугом.
Сонным карпом серебрится,
Влажной чешуёй лоснится
Серп Луны у днища струга.
За кормой его журчанье
Тихих вод от лёгких вёсел.
Чёрный, как иносказанье
Лебедь – ночи порицанье –
С крыльев тяжесть влаги сбросил.
Над лиманом белой чайкой
Вспыхнул мягкий свет зарницы.
В небе среди тьмы лужайкой,
Среди звёзд её узнай-ка,
Появленье дивной птицы.
Там, внизу, прохладой полны
Чёлн и струг в волнах стихии.
Звёздного шатра раздолье…
Борт о борт касанье. Взморье
Где-то далеко. Лихие
Кони колесницы скачут.
Искры ярки багряницы…
«А рассвет в зарницах зачат, –
Звёзды меж собой судачат, –
Будет день с любовью начат».
Не видны в колёсах спицы.
Чайки взлёт над лукоморьем
Воздух всколыхнул упруго.
Чёрный лебедь там у взморья…
Колыбелью лукоморье
Приютило чёлн со стругом.
Чёрный лебедь с белой чайкой
В странном поиске друг друга.

Ноябрьский мотив

Едва услышан… В струнах паутин
Виол сокрытых в тишине закутка,
Там аромат увядшей незабудки
Волнует, но почти неуловим.
Он самобытен и неотличим
От легкого жужжанья крыл пчелиных,
И в ритме взмахов крыльев журавлиных
Он интригующе, заманчиво звучит.
Ручей меж трав прохладою дарит…
А плавный монотонный листопад
Созвучьями зовет в уснувший сад.
Мечтательность – скитание ума!
И поисков обители для Духа,
Ласканье самолюбия и слуха.
Тетрадь с набросками, как нищего сума,
Шуршащая листами скорбно, сухо…
Страницы – странницы в них юности порыв,
Стремление к поверженным чертогам,
К надеждам вопреки всему – живым.
Мелодия девчонкой-недотрогой
Плывет задумчиво в заоблачную высь.
Ах, годы, словно тройки пронеслись…
Река осенняя – распластанность зеркал,
В них небо, облака, ночные птицы…
Калейдоскоп фантазий снова мнится.
Ответов кто в прошедшем не искал?
Настойчив в памяти задумчивый мотив
Осеннего тепла. Улыбки нежность
Поводырем уводит в безмятежность…
Волна прибрежная сиянием полна,
В ней искрами растворена Луна.
Мотив осенний, вздох, воды прилив.
Таинственен реки речетатив.

Осень над островом

Прощай, свободная стихия!..
«К морю», А. С. Пушкин

И холод гранита, и блики осеннего утра
Октябрь преподносит в небрежном, но царственном жесте.
Игривость волны, как венчальное платье невесты,
И неба палитру в изящных мазках перламутра.
Здесь август дарил переливы-отливы лимана,
Шептанье креветок и привкус соленый прибоя.
А нынче пустынно, лишь остров забредшим изгоем
Плывет среди волн. Силуэт его кажется странным.
Он весь, как фрегат, только нет там команды, но мачта
Второе столетье вонзается в звездное небо.
А был ли здесь юноша? Или он выдуман? Не был?
Лишь чайка, как память о бурном ушедшем маячит.
Взывает к потомкам: опомнитесь иль оглянитесь!
Боровшимся, павшим воспойте героям кантаты!
Средь острых камней сохранились следы лейтенанта.
В минуте молчанья ему и другим поклонитесь.
И вспомните фильм – он еще не покинул экраны.
Там мудрый учитель подростку сказал о герое:
«Конечно, романтик!» Но кто в исторической Трое
Романтиком не был? И раб, виночерпий и воин
Свой крест пронесли до конца, не взирая на раны.
Все памяти вечной и здесь, и на небе достойны.
Закат распластался над светлым лиманом покоем,
Реликтовых сосен он хвои едва прикоснулся.
Черта окоёма гигантским наполненным блюдом
Сверкает под небом – привиделось, надо ж, такое…
На пляже безлюдно. И мир от истомы очнулся.
Да, холод гранита и блики осеннего утра
Октябрь преподносит торжественно царственным жестом,
И накипь волны, как венчальное платье невесты,
И неба палитру с последним мазком перламутра.

Очаков, вид на Кинбурн

Плыл над лиманом день – особенно хороший,
Над Кинбургской косой светился небосвод.
На фоне синевы гигантскою калошей
Качался среди волн забытый теплоход.
Как в детстве босиком я шел по лукоморью,
Окатышы камней глубинам возвращал,
Из ракушек в лицо и выше изголовья
Восторг жемчужных брызг и бил, и колдовал.
Орошенный, в песке, наполненный покоем,
Меж небом и морским пространством вновь один.
Смываем каждый след… А в музыке прибоя
Гекзаметром звучит величественный гимн.
Здесь в шорохе песка – легенды Киммерии,
Там скифских сабель звон, коней сарматских храп.
Орла с дельфином взлет – герб Ольвии счастливой,
Суворовских солдат победное «Ура».
В легендах боль твоя, земля великих предков.
На пастбищах твоих уже не тот ковыль.
На море пал туман. Над Кинбурном в разведку
Клин стройный журавлей свою курлычет быль.
Был над лиманом день. Так памятно хороший.
Соборно над Косой светился небосвод.
Качался на волнах гигантскою калошей
На фоне синевы плывущий теплоход.

Озарение

Колонн ионических белый изысканный мрамор
И бархата пурпур, струящий под сенью аркад.
Сиянием храма здесь наос священный обрамлен,
Грифоны над входом хранят настороженный взгляд.
Ступени ведут во святая святых Афродиты.
В треножниках жертвенных сполохи тусклых огней,
Лишь говор фонтанов из сумрака чаш хризолитовых
Волнует покой обитающих в царстве теней.
На статую в центре взирают молитвенно боги,
Восшедшего в храм этот девственный мрамор пленит.
Как время хранит отголоски вакхических оргий!
Но жертвенной кровью окрашен холодный гранит.
Сквозь призму веков созерцаю язычества вехи,
В гортани клокочет немой ностальгический спазм,
Иду с покаяньем, согбенный и в рубище ветхом
К подножью Голгофы, где грех мой молитвой воздам.
Былых вакханалий, забвение жертвы Христовой,
Простится ли миру в веках повторяемый грех?
Снимите с души этих страшных соблазнов оковы,
Прощенья попросим у Господа снова и снова,
А после, забывшись, мы в поисках новых утех.
Поклон книголюба
Иероглифы, клинопись, знаки на камне иль в бронзе,
Сохраненные в глине, обожженной в огне, письмена,
Буквы свитков пергаментных, что начертаны в трепетной позе
Летописцем пещерным, изведавшим мудрость до дна.
Нам открыты не все из раскопов изъятые плиты.
И Кумранские свитки еще свою тайну хранят.
Седовласый старик, предстоящий над книгой раскрытой,
Перст направивший в небо, а к Богу – молитвенный взгляд.
Это все в фолиантах, старинных, с тисненной обложкой
Откровением в них – все события давних эпох.
Зал читальный, столы, лунный отблеск в осеннем окошке,
Над строкою Апухтина тихий восторженный вздох.
Здесь хранилище книг и убежище библиофила.
Здесь начало открытий, маршрутов в иные миры.
Привлекает сюда с неисбывной, таинственной силой
Зов ушедших эпох и прочтенья пришедшей поры.
Иероглифы, клинопись, знаки на камне иль в бронзе,
Фолианты старинных в обложках с тиснением книг,
– И еще интернет! Паутина и жертвенность позы,
Постижения истины – светлый торжественный миг.

Учителю с любовью

Людмиле ТЫЖНЕВОЙ

На безымянной сопке над Читой
Воздвигнут крест. А в граде над собором
Покой и мир. Взывают к небу хоры
В молитвах праведных. Отсюда, Боже мой,
Во все концы России светозарной
Бегут начала жизненных дорог,
Исполненные радости, тревог…
Мир Забайкалья дивный, легендарный.
Часовня Невского, над нею тоже крест.
Здесь детство босоногое когда-то
Провел улыбчивый писатель Виль Липатов.
Соломин Юрий – он из этих мест
Вознес на сцену гордую осанку
Актера, баловня и где-то дуэлянта
В игривых испытаниях судьбы.
Скажите, а в Чите бывали Вы?
На берегах извилистой реки
Текущей медленно, впадающей в Ингоду,
Уже не выяснить, в какую там погоду,
В каком роддоме – ласковость руки,
Заботливость врача с улыбкой милой,
Дитя восприняли. Потом она – Людмила
С улыбкой нежной будет вспоминать
Слова любви – их говорила мама,
Отца напутствия. Твердил он непрестанно:
– Чтоб стать достойной, нужно много знать.
Свою тропинку как не потерять?
Прощай Сибирь. Пусть мир Причерноморья
Откроет ей объятия свои.
Намывов плавни, Буга Лукоморье,
Подружек игры, школьное подворье,
Признанье первое и первые стихи…
Кто ими не грешил, волненье чуя, –
В движениях взволнованной души?
Как быстротечно время, как спешит
Прощальный бал, бег медленных минут.
Да, выбор сделан: Вот он институт.
Педагогический. Она – любитель слова,
Любовью этой жизнь её полна.
Культура речи, образность – основы
Ее восторга. Как озарена
Она была всегда, когда уроки
Текли потоком, буйствами волны!
И дети были радостью полны,
Величием воспринятого слова!
Дар знаний этих бережно хранят
Ученики. Благословен их взгляд.
А нынче как? Покой и тишина?
Былых восторгов – память лишь, былое?
Заслуженный учитель у окна…
Библиотека, книгу вновь откроет –
И снова полнится её пытливый ум
Поэтов творчеством, находками, общеньем,
– Хотите угощу? Вот чай с вареньем…
Любезна, вся желанием полна
Понять и одарить советом снова.
Как сладостны её любви оковы!
Сентябрь тёпл и юн до изумленья.
На память Вам мое стихотворенье!

Порыв

Вновь увлечен неведомым в давно,
Стучится ветвь в закрытое окно.
А я плыву, и мне уж все равно.
Упругий ветер надувает парус,
На мачте гюйс, на парусине абрис,
Ладья скрипит и терпкое вино
Смакую в брызгах. Что же мне осталось?
Осталось жить, искать слова пророчеств,
Быть в одиночестве веселом и не очень,
По вечерам следить полет грачей,
Прохладу пить из черной чаши ночи
И в от голосках из минувших дней
Услышать вздох, увидеть блеск огней.
Грусть уловить задумчивых очей…

После беды

Как они беззащитны сегодня – герои войны!
День Победы – пред каждым сто грамм и полпорции каши.
Впереди – неизвестность, в былом – легендарные дни,
Дни сражений в окопах, снарядных разрывов огни.
И в селеньях с надрывом – Родимые! Милые! Наши!!!
Мир взволнован сиренью, жасмином, предчувствием гроз,
Шепоточком дождя, тишиной припорошенной пыли.
И вопросом мальчишки: «Вы тоже в атаку ходили?»
Седина устыдилась наплыву непрошенных слёз…
Бой последний раненье, беду и награду принёс.
А оркестры, как встарь, так призывно и громко трубят.
Вот бы встать, зашагать в этом праздничном марше.
В вальсе кружатся девушки – солнышка каждая краше,
Опираясь на локти подтянутых стройных ребят.
Нотки первой любви, довоенной, так в сердце звучат.
Да, они беззащитны сегодня – герои войны.
Молча выпит стакан, тихо съедена порция каши.
Плотно сомкнуты губы, казалось бы мирные дни…
А на сцене сраженье! И залпов волной ошарашен,
Предвечерний закат вновь в багровые пятна окрашен:
Боль одним на Востоке и страшная радость другим.
А над парком весны беззаботно кружат воробьи,
Под чириканье их произносятся лозунги, речи,
Все за мир и любовь, только снова и снова картечью
Перерываются жизни, и вновь проливается кровь.
Сколь они беззащитны сегодня – Герои войны!
День Победы отмечен стаканом, полпорцией каши…
Впереди у них вечность, в былом – легендарные дни,
Дни сражений в окопах, снарядных разрывов огни…
А с эстрады на празднике вновь обращения к ним:
Дорогие, мы помним, Родимые! Милые! Наши!

Последние минуты декабря

Их немного осталось. В вечерней прохладной заре
Стынут окна, и льдинкой хрустящею – лужица…
Почерневшие листья под ветром все кружатся, кружатся.
Ожидания чувство сильнее всегда в декабре.
Приближается полночи время – тот миг роковой,
Когда стрелки сомкнутся в таинственном акте зачатья.
Новый Год во дворе. Во Христе ли мы – сестры и братья?
Отпусти нам, Всевышний, грехи и земные заклятья.
Небосвод осиян самой яркой и новой Звездой.
В ожидании таинства, радости и торжества,
В тишине полуночной повсюду на нашей Планете
Ждут подарков от близких, от Бога Всевышнего дети.
Каждый миг пред грядущим всегда пребывает в ответе
Накануне земного, святого Его Рождества.
Опадает на сосны сияюще девственный снег,
Поздравления зреют, желания счастья друг другу,
Хороводы уже возрождаются в залах по кругу,
Вопреки предсказаньям все звонче в них слышится смех.
Уплывают в былое. В вечерней прохладной заре
Почерневшие листья под ветром все кружатся, кружатся.
Стынут окна, и льдинкой становится лужица…
Ожидания наши пускай в новолетии сбудутся,
Предвкушение счастья цветком расцвело в декабре.

Поток сознания

Души восторг запечатлен в слова.
…Вонзались в холст разгневанные кисти,
Маски и образы, несобранные мысли
Пустой банальностью над пропастью повисли.
Вновь пилигримы под хоругви вышли…
Какая яркая подрамника канва!
Подранками с небес, из высоты
На мир ложились сумерки. И тени
Блуждали призрачно. День ниспадал осенний,
Пронизанный насквозь усталой ленью,
Несущей мифы, праздные мечты…
А может в ней – критерий красоты?
Ронял декабрь свою былую спесь,
Карнизы прогибались от сосулек.
Каштанов сквер – дымком притушен улей,
Листвы запас уже истрачен весь…
Зима приспела на пороге, днесь –
В сияньи ярких елочных висюлек.
Мир опрокинут в жертвенный бедлам,
Добра и зла расстреляны границы.
В прицел оскалясь смотрит сквозь ресницы,
Кто бог ему? Поверженный Денница?
Истории кровавые страницы
Не объяснят причин ни вам, ни нам.
В былое залпы. Мир напополам.
Пришло смятенье, искаженье слов,
Высказываний явно алогичных.
И торжество понятий неприличных
Глашатаев. Под масками обличья
Плывем без компаса, во столько-то узлов.
Вокруг обломки льдин, разрушенных основ.

Предновогоднее

Он уже во дворе. В ожиданье желанных фантазий –
Мир подарков, игрушек, чем грезили мы в декабре,
Неожиданность встреч, обаянье шутливых оказий.
Резвость красных мартышек, улыбчивых дерзких проказниц.
Предвкушение радости в близком уже январе.
Вновь Андреевский лес дышит негой, сосновой смолою.
Ароматы его к нам на санках опять привезут
Дед Мороз со Снегурочкой. Только лишь дверь приоткроют –
Засверкают снежинки на елке. Мы кружим с тобою
В вихре танца, веселья под песенку про «Пять минут».
Новый Год по планете шагает с Востока на Запад,
Зажигает огни фейерверков и в тысячах звезд
Расцветают над миром букеты фонтанов внезапных,
Озаряя пространство щедротами сказок и грез…
В каждый дом малышам Он подарки под елку принес.
За семейным столом мы пред будущим – каждый в ответе.
Ну, а будущность наша так тихо в кроватке сопит.
Сохраним же, друзья, мир и счастье для детства. За это
Бились ратники с ворогом. Песни слагают поэты.
Новый год к нам стучится. Сосулькой прозрачной звенит.
Скоро мир озарит свет волшебный звезды Вифлеемской.
Вновь сочельника таинство, новый восторг торжества.
О рожденье Младенца, событии, правда, вселенском.
Свет звезды распростерся над морем, над полем, над лесом,
Нам подарят волхвы эту чудную весть Рождества.
А пока предвкушенье прекрасного Нового года,
Пирогами весь дом, даже двор наш, так дивно пропах!
С Новым годом! Приветствия снова у всех на устах.
Как салазки скучают по снегу! Такая погода.
И слезинка-искринка у бабушки в ясных глазах…

Романс Леонтовича

Пантера, Маугли, тенистый зоосад –
Приют детей, убежище скитальца.
Здесь был пустырь. Столетие назад,
Точнее дату, так уж говорят,
Чтоб знающим прослыть в умах ребят,
Легко и просто просчитать на пальцах.
В усадьбе городского головы
Водились рыбы, змеи, крокодилы.
Гостеприимно и с улыбкой милой
Всех приглашал. Стать жертвою молвы
Не помышлял, как видим, Леонтович.
Его аквариум с присутствием чудовищ
Так изумляли! Дивный перст судьбы.
А на балах, как он любезен был!
Изыскан в танцах, к дамам очень мил.
Приглашена! В глубоком реверансе,
В перчатке белой руку подаёт,
Её волнение поймёт иль не поймёт?
Прелестницу с почтеньем в круг ведёт.
Юрист, романтик, полный жизни сил,
В жизнеустройстве града он открыл
Музеи краеведенья былого.
В оценке их не будем очень строги.
Ведь всё впервые: синематеатр
Так изумлял движением картинок:
По мостовой – изысканный фиакр,
А в парке города – цветущие куртины.
И вот пришёл печального черёд:
Переворот, пора кровавой смуты.
Градоначальника в тюрьму конвой ведёт.
Ему неведомо и странно почему-то.
Ведь не понять природу этой смуты,
За что судьбы сей страшный поворот?
В истории была пора мытарств
Под лозунгами счастья и свободы.
Расстрелы, тюрьмы, ссылки… В непогоду
Из зоопарка крокодил сбежал.
Он на Соборной всех так напугал!
Стал обобщеньем всех земных чудовищ!
Решение чекистов: «Пристрелить!»
Узнал об этом сразу Леонтович.
Он попросил на время отпустить
Его из-за решётки, снять оковы.
К рептилии он тихо подошёл,
Как говорят, сказал ей пару слов,
Мол, здесь неважно, лучше там в вольере.
И через время зоопарка двери
Вмиг распахнулись, сторож отдал честь.
Директор с нами, Леонтович здесь!
Рептилия сама зашла в вольеру.
Сказаньями былое проросло.
Ведь с той поры так много лет ушло.
И где его, неведомо, могила.
Над зоопарком новым вознеслись
Стволы деревьев, птицы взмыли ввысь.
Но тот мотив, им сочинённый, милый
Звучит ещё. Здесь под прохладой дня
Фламинго стая в дивном нежном танце.
Их крылья – вспышки яркого огня!
Звучит мотив печального романса…
Молчанье, равнодушие, безвестность
Перетерплю. Потом, слегка вздохнув,
Всем помнящим моё, рукой взмахнув,
Уйду в збвенье или в неизвестноть.
В знакомую неброскую окрестность,
Где впечатленьям, мыслям, чувствам – тесно.
От суеты, забвенья отдохну.
Вот так подумал, подойдя к окну…

Сентябрь

Осенней нежности так памятны мотивы!
Волна прибрежная, прохладой освежив,
Готова снова лаской услужить.
Безлюдный пляж, окрестности Намыва,
Улыбки дам лукавы и игривы…
Скажите, кем среди прелестниц слыть?
Ладье фантазии – куда теперь ей плыть?
В грядущее? В Былое? Где найти
Струны звучащей трепетную ноту?
Аллеи парка в листьях желтых… Кто тут
Оставил терпкий аромат духов?
Ответов нет. Значение стихов
Возносится в целебности к лекарству.
Сколь дивный мир, сколь сказочное царство!
Совсем не трудно ведь в него войти.
Свернуть чуть-чуть с обычного пути.
Уже цветут бутоны хризантем,
На клумбах парка ярко – Сентябрины,
Осенний день еще немного длинен.
А новой встречи томный, сладкий плен
Восполнит в памяти звук музыки старинной...
Слова любви на крыльях вознесут
Воображаемые трепетные вздохи…
Былое щедро преподносит крохи
Желаний юности… Несбывшегося – суд.
Оцветья донника. Там, над Ингулом, парк
С холма пологого к реке нисходит тихо.
В нем вербы, клены, ветви облепихи
Гостеприимны. Сколько лет назад
Здесь был пустырь, стенали Соляные,
На танцплощадке девочки шальные
На дамский вальс не приглашали нас!
Былых порывов пыл, нет, не угас.
Ингул, причал, качается баркас…
Осенней нежностью вновь полнится прилив
Реки вздыхающей. По ней плывет устало
Дорожкой яркою вечернее зерцало.
Пусть в памяти останется – закат!
Лучей осенних золотистый проблеск,
Волны ленивой плеск и гребня отблеск.
Песок скрипучий влажен. И – глумлив
Слегка тот взгляд, тот, что ответа просит.
Сентябрь ласков, сколь прелестна осень…

Соната Моцарта

Рояль и Космос. Пальцы детских рук
Секунду отдыхают на коленях.
Из клавиш первый вызывают звук,
В оживших нотах возрождают круг
Мелодий, ритмов дивной кантилены.
Переплетенья музыкальных тем,
Интимных, грустных, безмятежных где-то,
Возносят к Небу, и границы стен
Внезапно меркнут. Сколь приятен плен
Адажио, токкаты, менуэта!
За окнами – дыхание весны
И половодье вешних развлечений.
Сюда же, в зал, прекрасно внесены
Гармонии чарующие сны –
Волнения, порывы, вдохновенья…
И юный Моцарт снова здесь царит,
Сальери где-то там, в тени, в кулисах.
Сонаты до-минор мотив звучит,
Ему навстречу в такт восторг летит,
Возносится в заоблачные выси.
Рояль и Космос. Пальцы детских рук,
Секунду отдохнувших на коленях,
Играют вальс. Но снова – прежний звук,
В оживших нотах возродивший круг
Мелодий, ритмов страстных. В кантилене.

Сочельник

Дубовый стол и, пахнущая сеном,
Искрится самобранка на столе.
Все в мирозданьи дивно, совершенно.
Там, за порогом, в повечерней мгле,
Пороша снежная, хранящая нетленность.
Свеча в треножнике, таинственность везде…
Предтечей светлою Рождественской звезде
Она сияет. Весть из Вифлеема
Уже несут волхвы по всей земле.
В избе натопленной сиянием лампад
Озарены и сочиво, и студень.
В их ожиданьи сорок постных буден
Исполнились дарами во сто крат
Превыше явств. Часы Великих Бдений,
Паремий чтение, служенье литургий.
И первый крик Младенца в Вифлееме,
Пророка возглас: «Се грядет Благий!»
С Ним новый мир, исповеданий время…
Гори, гори, сочельника свеча,
Сияй в тепле слезою стеариновой.
На скатерти треножника старинного
Тень пролегла до краешка стола.
А на столешнице освящена давно
Изысканность печений пасторальных.
В грядущих днях нам вспоминать дано
Богоявленье, путь Христа опальный,
Голгофы крест и перезвон пасхальный,
И евхаристию: просфоры и вино.

Тайны ночи

Тайны ночи – полёт мотылька,
Образ лета исполнен раздумьем.
Вознеслась над пространством рука –
Жест изысканный в полнолунье.
Диву этому вторит мотив,
Как повеяло свежей прохладой!
Плеск волны и лукав и игрив,
Коронованный пенной усладой
Жрицы дивные тайн и одежд,
Оброните мне в память навечно
Бесконечность любви и надежд,
И желаний полет, и беспечность.
Тайны ночи – полет мотылька,
Образ лета, склоненный к раздумью,
В танце дивном, изящном – рука…
Уплывающий жест в полнолунье.

Творчество

Над вымыслом слезами обольюсь…
А. С. Пушкин

После полуночи, а чаще в полусне,
Совсем неслышно открывая двери,
Сиянием таинственным во мне
Вдруг возникает. Вся душа в огне!
Оно, входя в сознание извне,
Рождает вдохновение и веру.
Стремится взор в межзвездные миры,
Где разуму открыта ноосфера.
По правилам таинственной игры
Фантазий, образов, эпитетов пиры
Предстанут мне. До утренней поры
Мне не унять разнузданного зверя.
Давно погас магический экран,
Но так полны цветов моих виденья.
Границы нет, где явь, а где обман,
Как упоителен вакхический дурман.
Так боль сладка от нанесенных ран!
И вот венец: мое стихотворенье!
А прав ли я, сказав: оно моё?
Во мне ль рожден замысловатый образ?
На мой посыл космическим огнём,
Нет, вдохновением, ведь мы творим вдвоем,
Дух снизошел. Я снова им пленен,
И слово дано мне. Теперь мой возраст,
Седины, плешь, не значат ничего!
Душой я юный, за плечами крылья.
За мною вслед метафор эскадрильи
И междометий выпады – на вылет…
Когда я в теме, вы со мною были?
Вам не изведать счастья моего!

Телемах

Тщеславный Колизей в сиянии Луны
Окружьем оградил ристалище арены.
В величие его с корнями вплетены
Страдания и рев пресыщенной толпы,
А кровью тех эпох навек обагрены
Скамейки и песок, и каменные стены.
Великий праздный Рим, погрязший в торжествах
Пресыщенных во всем патрициев, плебеев
Пришедших со щитом, ты низвергаешь в прах!
Избранники судьбы со скипетром в руках
Лукавым пальцем – вниз – с презреньем на губах –
Случайный выбор! Жертв нисколько не жалеют.
Из Азии сюда неведомый монах
Пришед на торжества по Рождеству Младенца
Затерян был в толпе. Смиренный Телемах,
Еще не отряхнув с сандалий бренный прах,
Растерянный в мольбе, с молитвой на устах
Заходит в Колизей, не в силах оглядеться.
На поприще его заметны ли следы?
Как инок он прошел по городам и весям,
Нес в послушании нектар Живой воды,
Случалось, пребывал без крова, без еды.
Но Слово Божие – венец его судьбы
Он щедро всем дарил с Божественною вестью.
Жестокий звон мечей, приглушенный – щитов,
И рев толпы во всем пространсве над ареной.
Бой гладиаторов. Здесь каждый из бойцов
Сражаться до конца за жизнь свою готов –
Герои честных битв превращены в шутов!
Коварная цена безжалостного плена.
И вдруг среди рядов раздался тихий глас,
Молитвенный и всех зовущий к вразумленью:
Безумные! Христос срадал ведь и за вас!
Сраженья пыл затих, потом совсем угас…
Монах среди бойцов и с ним незримый Спас.
С трибун под рев толпы в монаха – град каменьев…
На поприще его остался зримый след:
Молитвы тихий вздох, бои остановивший.
Запрет Гонория? А был он или нет?
Руины Колизея, лунный свет…
Тень Телемаха, путь таинственных планет…
И голос Бога – откровеньем свыше.

Уединение

Вериги одиночества… Душа
Взывает к Богу трепетно и страстно.
Окаймлена оковами, безгласна.
Молитвенно, в смиреньи, чуть дыша,
Идёт к забвенью. Как она прекрасна!
Часы безвременья, известно, не спешат.
Оковы одиночества – они
Не тяжелы, страданья не внушают.
Главу незримым нимбом окружают,
Воображенье, разум обвивают…
Они минувшого – сигнальные огни.
Перед грядущим голову склони!
Они к воспоминаниям взывают.
О,сладость одиночества! Она
Пленит, взыскуя в царстванном величье,
На безупречность. И в своём двуличье,
В венке оков преподнесла сполна –
В ночнушке синей сонная жена,
И мёд, и горечь. Нежная волна
Всё успокоит в песне колыбельной.
Крылатым ангелом взовьётся над постелью…
Оковы одиночества вьюнком
С листвой зелёной за ночным окном
Плетут интриги. Голубым цветком
Животворят обманов ожерелья.
Экстаз язычества! В сиянии вериг
Он, утверждаясь, свого достиг –
Течёт потоком медленно, безгласно
Голов склонённых под покровом властным,
Их поклоненье красоте оков
В самообмане, в сонмах ярких снов.
Но зов трубы! И вдруг – желанный миг!
Тоски забвения – её услышан крик.
Любви, надежды вдруг раздался зов
Желаний призрачных: избавиться оков,
Лишиться неги полуночних снов…
Ключ журавлиный, крыльев тихий взмах,
Шум опахал… Жасмином сад пропах…

Утреннее озарение

Я создан для общения с Творцом.
Вначале было слово! Я внимаю
Рассудком, подсознаньем понимаю,
Что всем своим греховным существом,
Своим спасеньем я обязан Богу!
Теченьем многих дней и многих лет
Однажды вдруг исполнен озареньем:
Всевышний внял молитве покаянья,
Ведь без нее блаженной жизни нет!
Когда даю я Господу обет,
В душе сияет несказанный свет!

Учитель

А. М. Топорову

В изначальных истоках, журчащих в траве родника
Несмолкающий говор, струящийся прямо в ладони.
Изумруды капели. Там где-то в низовьях река,
Путь потока туда, он стремителен и неуклонен.
В каждой капле прохлады Вселенная отражена
С её прошлым и будущим. Это вы тоже учтите.
Тайны дивной долины, гор под снегом голубизна
В новой теме урока. Сегодня раскажет учитель.
А еще он откроет значенья изысканных слов:
«Почитанье», «учтивость», «чета». Вы их все запишите,
Что первичнее в мире, кто скажет: добро или зло?
Над «Комунной майскою» солнце давно уж в зените.
Он, создатель её, на уроки всегда приходил
В сапогах и в посконной рубахе навыпуск.
Каждый раз он в журнале скрипучим пером выводил
Темы новых заданий. В них снова учительский изыск.
Завтра утром читаем из творчества классиков мы
Зарубежных писателей. Драйзера. Пушкина? Тоже.
Край Алтайский! Едва ли потомками сохранены
Бревна старой избы, на читальню с коптилкой похожей.
Обветшалый порог, весь до окон заросший травой,
Стал началом тропинки к тернистым космическим далям.
Это там, в той избе, старикам Адриан Топоров
Говорил о словах и о книгах Владимира Даля.
Он учитель. И с ним нам, как прежде, легко и светло,
Голос мудрости вновь раздается из радиостудий.
Возростает число всех поклонников, учеников,
Топорова призыв к просвещению вечно пребудет!
В изначальных истоках журчащих в траве родника
Несмолкающий говор струящийся прямо в ладони.
Изумруды капели. Здесь тоже большая река,
В ней притоки, ручьи. Путь к познанию крут. Неуклонен.

Час повечерия

Дары любви, провиденья – Заря
Вечерняя сияньем вдохновенным,
Возвышенным и в Вечности нетленным
Наполнила звучаньем незабвенным
Таинственность прохлады пиалы…
Речетатив, журчание молвы
В её глубинах, в отблесках особых,
В прикосновениях и в пожеланьях добрых.
Фиалки цвет и эхо октября
В уюте комнат властвует не зря.
Сиянье роз и свежесть хризантем,
Раздумьем осени заполнен тихий дворик,
Иносказатель, прошлых дней историк
Там за окном. А в половодье тем
Здесь, за столом, улыбки отражает
Набор цветистый для заварки чая,
Он в центре таинства. И в полумрак одет
Покой уюта. Трепетность сиянья
Изысканно подобранных цветов,
Их аромат и нежность лепестков.
Час повечерия, мерцание лампад,
Глаза улыбчивы и нежное лобзанье,
Руки движение, её очарованье –
Всё это, верю, Вечность сохранит
Для назидания пришедших поколений.
Полёт изменчивых, таинственных явлений
Воображенье чьё-то покорит
И миру явит образ яркий, новый.
В нём изумрудом воссияет слово!
Восторга возглас к облакам взлетит!
Покой и мир спускаются с небес…
Воскрес, о, Господи, воистину воскрес!

Эдем

Мотив весенний напевает дождь.
Теплом полны под южным солнцем крыши.
Зеленый зонтик клена, веток дрожь…
Призыв минувшего: понять его, услышать!
Туман грядущего – а ты к кому плывешь?
Мотив весны вновь напевает дождь.
Здесь на террасах спит розарий… Парк,
Река вдали сиянием блистает.
Покой беседок, лучезарность арок,
Самшит и ели. В этом парке знают
Таинственность игры полутонов,
Иносказанья света, тьмы и теней.
Восторг, покой и тихий день весенний
Дарить отшельнику он каждый миг готов.
В росе искристой спят бутоны роз.
Двор украшает хоровод петуний.
Скамьи качание, задумчивость берез…
Каскад террас рождает сонмы грез!
В ночи – лишь сполохи и сказочность безлунья,
Молитвы час, восторженность до слез!
Таким ли будет в будущем Эдем?
Хвала Творцу, сиянье райских кущей,
В душе покой. Гряди к нему идущий,
Раскаянный, бежавший от греха…
Слова и образы библийского стиха
Тебе откроют жизни смысл и сущность.
Навеял парк такую разность тем!
Каким же станет в будущем Эдем?

Закат июня

Он, как и прежде, таинством богат.
Усталость Солнца красками шафрана
Преображает зеркало лимана.
Колокола над ним еще звучат.
Зовут к покою голоса внучат…
Ночь коротка, ужель полна обмана?
Так молод в небе месяца ушат.
Часы вселенские, известно, не спешат.
Ковша Медведицы межзвёздное движенье
В глубинах вод находит отраженье.
А память ланью, с робостью, назад
Взор обращает. Где ты, откровенье?
Страницы прошлого листаю наугад.
Там школьный бал, гирлянды и улыбки
И первый вальс, он памятен всегда.
– Ступай за мной, входи во двор, сюда…
Восхода Солнца встреча утром зыбким.
И канонада. Грянула война.
Седая память – нет, она не спит.
Ей слышен снова гулкий стук копыт.
Шагают парни тропами войны.
От взрывов бомб гармошки не слышны.
А здесь, в тылу, в сумятице перронов
Она бежит к разбитому вагону,
Прижав к груди уснувшее дитя.
В слезах. Укрыться в уголке укромном.
Страданий годы, быстро ль пролетят?
Травой забвенья зарастает след
Её тропы , сюда приведшей к морю.
Былых лишений и в помине нет.
Давно забыты голод, слёзы, горе.
Лишь по ночам её тревожат сны.
Вновь озарение былым
По разным весям разбрелись сыны…
Седой ковыль, прибой у Лукоморья.
Июнь, пропахший травами, звенит!
Возносит лета щедрости в зенит.
Как юность нынче с эпохальным спорит!
На всё взирают внуки свысока.
Но мы в строю, еще бодры, пока.
В руке тетрадный лист, дрожит рука…
Слеза волнения в душевном разговоре.
Июнь, как прежде, таинством богат.
Усталость Солнца красками шафрана
Переполняет зеркало лимана.
Навис над ним лазоревый закат.
Колокола приглушенно звучат.
Ночь коротка, ужель полна обмана?
В Лимане тонет месяца ушат.

Встреча

Людмиле Тыжневой

Сугробов хруст и солнце пополудни,
Трамвая звон остался там вдали.
Морозцем вкусным, словно кремом, будни
Наполнены. А луж под снегом студень
К скольженью манит. Где вы, корабли
Былых надежд, фантазий и гипербол?
В каких оврагах утонул январь?
Он на исходе, впереди февраль.
В уютном «здесь» никто забытым не был,
Мы снова вместе, там где книги, небо
И это кресло. Сыгранным оркестром
Текут воспоминанья, словно встарь.
Или оттуда, из времен былинных
Сюда вернулись нежность и стихи,
Движенья рук изысканны, легки…
Орошен пылью старый календарь!
Среди закусок – подошедшим тестом
Салат сияет – дивный «Оливье»!
Хрустальных ваз сиянье на столе,
Улыбок искренность и легкое движенье
Фужера полного к желающим устам.
За этот миг общенья все отдам –
Тщету дорог, пространства отдаленность
Как мне мила прекрасная влюблённость
В изысканность высокопарных слов!
Мы снова вместе, нет милей оков
Любви, единства, страстного желанья
Дарить друг другу будничность забот.
Изящно выгибает спинку кот.
Заманчив плен банального признанья
В восторгах наших: – Этот мир не нов.

Осенний мотив

Едва услышан… В струнах паутин
Виол, сокрытых в закромах закутка,
Там аромат увядшей незабудки,
Волнует, хоть почти неуловим.
Он самобытен и неотличим
От тихого жужжанья крыл пчелиных.
А в ритме взмахов крыльев журавлиных
Он так заманчив, трепетно звенит…
Ручей меж трав прохладой одарит,
И плавный монотонный листопад
Созвучьями зовет в уснувший сад.
Мечтательность! Скитания ума
И поиски обители для Духа,
Ласканье самолюбия и слуха…
Тетрадь с набросками, как нищего сума,
Шуршащая бумагой скорбно, сухо!
Страницы, странницы – в них юности порыв,
Стремление к поверженным чертогам,
К надеждам, вопреки всему – живым.
Мелодия – девчонкой недотрогой
Плывет задумчиво в заоблачную высь.
Ах, годы, словно тройки пронеслись…
Река осенняя – распластанность зеркал,
В них небо, облака, ночные птицы,
Калейдоскоп фантазий снова мнится.
Ответа кто в ушедшем не искал?
Настойчив в памяти задумчивый мотив
Осеннего тепла. Улыбки нежность
Поводырем уводит в безмятежность.
Волна прибрежная сиянием полна,
В ней искрами растворена Луна.
Мотив осенний, вздох, воды прилив,
Таинственен реки речетатив.

На распутьи

Листья древа познанья добра
Так же – зла, как плоды их лукавы!
Познавать их, вкушения право,
Подойдя сквозь тенистость дубравы,
Предоставила жизни пора.
Тени ночи уйдут со двора,
Будет хмурым рассвет и прохладным.
А прозрение в мерах утрат,
Поздним разумом кто не богат!
Лишь в улыбке и вздохе «Да ладно…»
Целый день до вечерней зари –
Книги, музыка, сон пополудни.
В переулке горят фонари,
Разговор наш до шутки: «Замри!»
С отражением в зеркале. В будни
Суета без библейских чудес,
Раздвоенность меж Богом и Миром.
Светлый миг озаренья исчез
Без торжеств и высоких словес,
Вновь в забвении чахнут кумиры.
Пусть Астарта покинула храм,
Но язычники новых чудовищ
Ждут. И россыпи редких сокровищ
В поклоненьи возложат к ногам
Новоявленных идолов. Там
Бог забыт. Вот такие вам овощи.
Листья древа познанья добра
Так же зла, как плоды их лукавы!
Познавать их, вкушение право,
Проходя сквозь болота, дубравы,
Предоставила жизни пора.

В библейской школе

Пятилетие школы – в собрании нашем подъем
Настроенья. Улыбки, приветствия слышатся.
Мы к познанию истины торной дорогой идем,
Слово Божие с нами. Поэтому радостно дышется.
Нормативную этику, высшего блага азы
Постигаем успешно, не чужды мы эвдемонизма.
Ведь в стремлении к счастью нам слышен познанья призыв.
Сохранятся ли в памяти виды утилитаризма?
На страницах синопсиса Ветхий и Новый Завет,
Как папируса свиток, страницы конспекта листаем.
Освящается каждый, входя в этот радужный свет,
Весть блаженства в спасеньи себе открывая.
Герменевтика и постиженье библейских доктрин,
Экзегетики таинства будут нам тоже открыты.
Так Иона в молитве из недр океанских глубин,
Где во чреве кита он страдал совершенно один,
Был услышан Всевышним. С Ниневией стал знаменитым.
А еще нам откроется дивной Эллады язык,
В постижении Слова познаем все таинства мира.
Не иссякнет в веках этой истины вечной родник,
И блаженством наполнится каждый, кто к водам приник,
Пусть в душе не умолкнет звенящая музыкой лира.
И теперь в изученьи Деяний нам станет легко
Открывать, изучать всю историю церкви Христовой.
Вознеслось над землей солнце истины так высоко,
Проникает в сознанье оно глубоко
Тем, что было в начале: Великое Слово.
Значит, вместе идти нам дорогою узкой. Христу
От избытка души возносить всю хвалу песнопений.
И в часы полудневных вечерних и утренних бдений,
В сокровенных молитвах своих припадать ко кресту.
Нет полнее блаженства таких откровений.

Застольное

Как возникает робкий огонёк,
Подснежник как сквозь зиму прорастает?
Весна грядёт. И снег и лёд растают,
Слова любви внезапно возникают…
Ее ладонь к губам своим привлёк.
Пылают искры на костре любви,
Прикосновенья, придыханья, взгляды,
Несмелое и тихое: «Не надо…»
Луны закат, созвездие Плеяды…
Как в будущем все это повторить?
Слова любви – всегда их говорить?
Былые сказки оживают вновь.
К причалу путь, где ждет его Любовь,
На море синем бриг «Екатерина»,
Его прорыв в сказаниях былинных
И все три мачты – в алых парусах!
А капитан, «обветренный как скалы»,
Явивши миру гордость честь и славу.
И имя капитана – Мирослав.
Романтики сколь быстротечен жест?
Костер горит и пламенем гонимый,
Он шепчет имя – Катя, Катерина!
А с берега ему в ответ – Любимый!
И поцелуя миг неповторимый,
И тишина, и ни души окрест…
Всевышний здесь! Его благая весть
Пришла с небес: – Навеки с вами – Слово!
В любви живите. Мира красотой
Преисполняйтесь. И бокалы снова
Пусть будут полны. Счастья полнотой
Вся ваша жизнь пусть как вино искрится.
А свадьбы день когда-то пусть приснится.
За ваше счастье, за земной покой.

Полночь

Нас опять единит
Бескорыстие страсти, желаний,
Иллюзорность надежд,
Незнакомки взволнованный взгляд.
Пусть гитара звенит,
Пусть напевы звучат без названий,
А улыбки подруг
Мотыльками в былое летят.
Мы сейчас помолчим…
Скоро полночь и стрелки в зачатьи
Вдохновенно и радостно
Миру поведают вновь:
Новый Год во Вселенной!
Мы с Господом сестры и братья!
Пусть над нами сияет
Святая, святая Любовь!
Отпылали ракеты
На ветвях следы от хлопушек –
Серпантин, одиночества тихая грусть.
За углом исчезает
Былого шальная карета…
На опушке в лесу
Елей срубленных только приметы –
Пусть они прорастут,
Пусть появятся новые,
Пусть…

Пророк

(Шестая глава из книги Исайи)

Святое семя – корень Теревинфа
Последнею надеждой для Земли, –
Словам пророка трепетно внемли –
Для возрожденья станет. Тайный символ
Обетованья в сей главе сокрыт.
От той эпохи над Землей висит
Мечом Дамокловым предвиденье Пророка:
«Греха пределов не увидит око,
И в нем погрязших Бог не исцелит!
Он видел Бога. Покрывала риз
Голуботканных храм весь заполняли,
В нем Серафимы Господу внимали.
Провозглашали: – Свят, Свят Саваоф!
Из сонма их крылатый Серафим
Горящим углем уст его коснулся.
Пророк воспрянул, ум его проснулся:
– Я так же за грехи, как все, гоним?
Но вот он я, отсель без лишних слов
По слову Божию идти тотчас готов!
Планета в ожиданьи запустенья.
Содомский грех и зверя злой оскал
Над ней застыл. Судьбу свою снискал
Народ, чье сердце к Господу остыло,
Не разумеют… Исцеленье ль им?
И опускает крылья Серафим…
Страстям поводья демоны спустили,
Как удержать и где найдутся силы?!
Пророк за правду снова ведь гоним…
Шумит еще ветвями Теревинф?
Святое семя лишь в корнях храним…

Путь в живопись

Владимиру БУГАЕНКО

О чем же был тот вещий сон творца?
Какие тайны он открыл супругам?
Смахнув сонливость с ясного лица,
Поднявшись и походкою упругой
Он вышел в мир. До самого конца
Отныне в поиске. И нету ближе друга
Его возлюбленной. А кисти и мольберт
Ко дню рождения. То был подарок Бога!
Рисунка первого изысканный сюжет:
Букет цветов с фиалкой-недотрогой
Обрамлены. Как этот холст живет
И дышит свежестью весенний натюрморт!
Парижский дождь. В кафешке из окна
Он видит зонтики, плащи и… небо в лужах.
Как долго он стоял у полотна…
Вот башни Эйфеля, размытая игла
Пронзает тучи. Улицею стужа
Напоминанием былого пронеслась,
Озноба дрожь, откуда ты взялась?
А в памяти ночные корабли
Как миражи, сияя, проплывали,
На мачтах их сигнальные огни
О юности былой напоминали.
Студенчество, конспекты, чертежи…
Отныне – лишь прекрасному служить!
Путь в живопись. А где его исток?
Улыбка милой? Осени листок?
Музеи Лондона, Голландии туманной?
Нет он не в дальних Европейских странах.
Здесь на Соборной есть каштанов сквер,
В нем все начала вдохновенных сфер.

Таинство исповеди

Самосожженье кленов и осин…
Тропою к церкви он идет один.
Пылает парк, в молитве тихой осень,
Сквозь кучевые воссияла просинь.
О чем печаль, что происходит с ним?
Вздох откровений к Богу возносим.
Восшедший храм о снисхожденьи просит.
Листвы шуршанье, монотонный звон
И лучезарность ото всех икон.
Врата открыты, хор в многоголосьи
Скитальцу мир и радость преподносит.
Епитрахиль. На исповеди он.
Вдаль унеслась души его гроза.
Обрел он в храме умиротворенье.
Знаменьем радости летит к нему забвенье
Былых тревог. Счастливая слеза,
В глазах сияет неба бирюза,
С надеждой вновь возникло вдохновенье.

След в манускрипте

Прошедшее едва ли знаменито
Содеянным. Пылинкой на весу
Собрания свои в руке несу.
Оставив след случайный в манускрипте,
Как дивный звук, начертанный на скрипке
Смычком игривым. С грустною улыбкой
Над новой строчкой уроню слезу.

Глаза

Увлажнены. А цвет их – бирюза!
В игре оттенков таинство искусства.
Возможно ль это выразить изустно?
Каким умом озарены глаза,
Когда они в сиянии безумства!
Очарованью, повеленьям их
Подчинены движенья, ритмы, звуки.
В пространстве плавны, словно крылья, руки.
Нет устремлений более благих
Лететь на зов их, томных, дорогих
И предвкушать страдания и муки.
Они поют таинственный мотив,
Изысканный из сонмища мелодий.
Сокрытый в нем восторженный порыв,
Несет в себе любви, страстей прилив
И миг разлуки… Вот он и приходит.
Тускнеет взор, молчания пора
Туманом влажным опояшет окна.
На голых ветках воробьи промокли,
Январь прохладный снова у двора,
Ночного неба звездные монокли
На мир взирают. В памяти – глаза!
Они восторжены! И цвет их – бирюза.
В игре оттенков, таинства искусства,
Их невозможно выразить изустно.
Поэтому душе так томно, грустно?
Каким умом озарены глаза,
Когда они – в сиянии безумства!

Вдохновение

В предначертаньях – белый лист лукав!
В нем запятых опущены ресницы…
Полудню вечер в сумерках приснится?
Опять стило замешкалось в руках…
Пусть многоточий остывает прах,
А пальцы чуть касаются страницы.
Бумаги терпкий, чуть прогорклый хруст,
Пера задумчивость, нестройный скрип и пенье
Души взволнованной. Ах трепетанье уст!
Что движет творчеством? Задумчивости грусть
Или нестройное и робкое волненье?
Всё память пусть запомнит наизусть
И, как дитя, родит стихотворенье.
Звучаньем полон мой уютный дом,
Прилёг декабрьский вечер за окном,
В нем саксофон вздыхает томно, влажно.
Словам случайным он – прекрасный фон,
Ведь каждой строчке сладострастный тон
Передаёт. И это очень важно!
Смятенья проблеск, всё сокрыто в нём.
Объят закат декабрьским огнём,
Снежинки редкие, игольчатость у каждой.
Звучит напев. Ах, сколько неги в нем
И тайны нераскрытой в слове каждом.
Начертан лист. Да, всё же он – лукав!
В нам запятых расставлены ресницы.
Полудню вечер в полусне приснится,
Мое стило покоится в руках.
А многоточий остывает прах...
Пусть пальцы вновь касаются страницы.

В потоке

Как медленно во времени плыву…
Былого так свежи еще долины,
Под вечным снегом горные вершины.
Путь серебрится несказанно длинный,
Непредсказуемый во сне и наяву.
Рекой очерчены крутые берега
Несбывшегося, там за поворотом,
Разбросаны, как бисер, острова.
Грусть сожаления в душе еще жива…
А крыша шлет капели тихий шепот.
Дар одиночества?! Ты свой валун, Сизиф,
Отдай подножию, зачем трудиться втуне!
Сады Коринфа в жертвенном июне
Еще свежи. Им ветры шлет Эол,
Отец Сизифа, зря не тратя слов.
Жены Аида, мудрой Персефоны,
Не ищет он. Развеян прах у трона.
Рок обмануть пытался и Орфей,
Еще звучит струны его елей.
Река времен вновь омывает риф…
Что истинней – реальность или миф?
Меж современников уже седым слыву.
След за кормой в тумане, словно иней.
Меж облаков свод неба – синий, синий!
На ровной глади боль незримых ран,
Там за рекою чайки бумеранг
Души ушедшей, возносимой к небу,
Земным оставит возглас тихой требы.
Печаль осыплется осеннею листвой,
Подарком станет неземной покой…
Вверх по реке времен плыву, плаву,
Рождая всплески, суетность, молву.

Застенчивость

Вдвоем впервые. Вечер. Синева
Лазури летней уплыла за крыши.
Закат печальный облаками вышит.
Руки её сердцебиенье слышит
Своей ладонью. Не нужны слова.
Он после танцев робко попросил
Идти вдвоём до самой остановки.
Трамвая звон, как колокольчик звонкий.
Билет за три копейки ей купил,
Сесть у окошка тихо предложил.
Она вздохнула: «Сколь же он неловкий».
В конце пути – тенистый тихий сад.
Аллеей длинною под тёмными шатрами
Идут к реке. Овеянный ветрами
Крутой обрыв… Призывно-нежный взгляд,
Скамейка шаткая, Луна за облаками.
Его пиджак накинут ей на плечи,
Не холодно, но так уютно в нем.
Пылают щеки неземным огнем!
Желать, надеяться… Какой волшебный вечер,
Тепло груди и губы жаждут встречи…
Смелей малыш, не бойся ничего.
Немногословен, робок и застенчив,
Он каждый вечер приносил цветы
– Ну что ты, милый, мы давно на «ты»,
Ромашки белой, чуть поблекший венчик,
Опять гаданье… Детские мечты…
Бубенчик алый, маков яркий цвет
Стал украшеньем с брошенной скамейки.
На облучках изысканных карет
Сановность мальчиков, звучит мотив жалейки.
Она ушла, надежд на встречи нет…
О, робость юноши! Она ведь так ждала
Объятий, поцелуев откровенных!
Порыв любви в устах запечатленный,
В восторгах равен звездам и Вселенной!
Что вздохи ей?! Коленопреклоненный
Всегда один… В сединах голова…
Все живо в памяти. Вновь о былом молва.

Ноябрьское утро

Без позолоты листья абрикос
Ковром зеленым на траву ложатся,
В воздушной неге медленно кружатся…
Последний месяц осени принес
В котомке ветхой сумерки раздумий
О помыслах греховных – яд безумий!
О целях в жизни – каверзный вопрос.
Туман, как дым от горьких папирос.
Лучей восход – сиянье дивных струн,
Пронзивших неба синь. И светозарность
Волною страстной порождает радость,
Освобождение от неприятных дум,
От пелены скопившихся печалей
Совсем избавиться удастся ли? Едва ли!
Прибой реки задумчив и угрюм,
Прохладно-белый над волной бурун…
О чем тоска? Несбывшегося груз
Все тяжелее наклоняет плечи.
Осенний день короток, скоро вечер…
Неловко как-то в окруженьи муз
Быть одному, обманом вдохновенья
Питать души гордыню, самомненье…
И не избавиться от этих цепких уз.
Ладья уныния вновь преподносит грусть.
Как памятны её глаза и жест
Парящих пальцев, в такт порывов нежных
Дыханье было ровным, безмятежным,
Слова звучали… Никого окрест.
И был покой, очарованье далью
Лицо улыбчиво за дымчатой вуалью,
Визит её из отдаленных мест
Неповторим?! Но пусть благая весть
Не омрачит забвение печалью.

12 октября

Вновь его так лучезарны дали
И прохладой щедр реки разлив,
Кто-то лодкой в паводке печали
Бессловесно к берегу приплыл.
Пролилась тоски немой истома,
Обнажилась в скорбном слове «пусть».
Вновь хозяйкой в тёплом, тихом доме
На всю зиму поселилась грусть.
Жаль, Она не подойдет к калитке,
Голосом любви не позовёт,
Прошлое, ушедшее – в избытке.
Стук колес, пыль вьется за кибиткой
Опахалом вьюжным опадёт.
Полумрак исполнился печалью,
Ветер тих и в синеве – прилив,
Опадают скорбно листья слив.
Сколько неги в трепетном молчаньи!
Струн дождливых странное звучанье,
Под окном поток так говорлив…
Мир в душе, покой, уединенье,
Состраданья скорбная пора,
Тихо ночь уходит со двора.
Утро дарит новые волненья,
Памяти подарки, откровенья,
Новые слова стихотворенью:
«Скрип арбы и дальний шум дубрав».
Октября так лучезарны дали,
И прохладой щедр реки разлив.
Кто-то светлый в паводке печали
Медленно так к берегу подплыл.

Веяние октября

Опоясание его
Из ожерелий, паутинок,
Среди собратьев – скромный инок
Как тень. От лубочных картинок
Не сохранивший ничего.
Он негой солнца осиянный,
Прошед сквозь долгие века,
Еще щедра его рука
В беспечно дивных подаяньях
И не растраченных пока.
Он одарить весь мир готов
Прохладой сумрачного утра,
Небес сияньем перламутра.
Наполнить день значеньем слов,
Покровом таинства как будто.
О, вдохновенная пора!
Прозрачность воздуха и дали
Сокрыты дымчатой вуалью…
Тетрадь и тихий скрип пера,
Строка чуть тронута печалью…
Октябрь вновь неповторим
Неисполнимостью желаний.
Листвы чарующие длани
И этот взгляд – неотразим!
Воспоминаний вечер – с ним.
Овеян негой и… мольбой
О тишине неизъясненной,
Стоит коленопреклоненный
Клен с облетевшею листвой,
Как знак вопроса ко Вселенной:
– Где он обещанный покой?

Ночь

Полна прохладой, дивной тайной. Ночь
Обволокла изысканность пространства.
Мир полон неги и непостоянства
Созвездий в нем. Кто в силах превозмочь
Стремленье к горнему? Вновь улетают прочь
За горизонт дожди метеоритов.
Вселенной пажити для них всегда раскрыты…
Восторга полный, припадаю ниц
К листве поникшей, к ягодам смородин.
Ах, серп Луны, он к благу, он к погоде
И осиян, как в кружеве ресниц.
А небосвод весь в сполохах зарниц.
Мой сад в безмолвии? Увы, он не молчит,
Туман прильнул к теплу покатой крыши.
Его рассёк полёт летучей мыши.
Ночной зефир, дыханье еле-еле…
Сверчок невидимый так звонко на свирели
Импровизирует. В ночную даль летит
Порыв любви, поток иносказаний
Высоких дум, несдержанных желаний,
Никем не понятых. Еще в душе звучит
Высокой нотой жажда – жажда Слова!
Июль в полуночи, волною теплой снова
Мир освящён, крещением омыт.
Земли полёт, он в таинстве… сокрыт.
Нам обещают вновь парад планет
И неизбежность роковых знамений.
В движеньях звезд и таинствах явлений
На небосклоне снова – дивный свет!
Он дарит нам надежду, постоянство
И веру в то, что на святом пространстве
Нет месту злу. В душе покой царит
А в горний мир молитвы глас летит
О покаянии. Смиренен голос к Богу.
Вот подорожник вырос у порога,
Уж скоро скоро близится рассвет.
В душе покой и мир. Тревоги нет.

В ритме танца

Кто в центре круга? Видят все – Она!
Над залом реют сполохи цветные.
Стихия музыки. Она окружена
Там-тамов ритмами и волнами стихии.
Звучит фламенко. В стуках кастаньет
Сокрыты страсть и головокруженье,
Глаза с лукавинкой. – Мы будем вместе? – Нет!
Ответ игрив и вновь Она в движеньях.
В фигурах танца жестов смысл открыт,
На смену румбе – медленное танго.
Ее ладонь в его руке лежит,
Касанья трепетны, но быстрых ритмов нам бы.
Она как факел, руки вверх подняв,
Идет по кругу, волосы развеяв.
Он входит в круг, желания смелеют,
Он весь во власти страстного огня!
Тот кто не в танце, горько сожалеет
О том, что счастья им упущен миг.
Охвачен круг созвучием волнений.
Там за стеною звездный мир притих,
И море спит. Пугливой чайки крик
Как отраженье сполохов, мгновений.
Какая тайна в этих танцах есть?
Каким желаньем вызваны движенья?
В глубокой древности и в этом зале, здесь,
Единство устремлений – к наслажденью!
А может быть, из глубины веков
Сюда плывёт призыв эпох ушедших
К раскрепощенью ритмов? Без оков
Порывы страсти. Жизненных основ
Зачатки в танце быстротечных, вечных.
Кто в центре круга? Все еще Она,
Над нею реют сполохи цветные
Стихия музыки, Она окружена,
В движеньях танцев не утомлена,
Там-тамов ритмом. Вся в волнах стихии.

Два начала

Из двух начал я выбирал любовь,
А где её незримое начало?
Любовь меня в младенчестве качала,
О ней так нежно в юности мечталось,
В раздумьях к ней я возвращаюсь вновь.
Второе – нежность. Плавность белых рук,
Прозрачный пальчик поцелуй мой гасит.
Объятья жадные… Порыв любви напрасен?
Взор с поволокой, смысл улыбки ясен,
И тихий вздох, и никого вокруг…
Милее что из этих двух начал?
Любовь и нежность, тесно сжаты руки,
Вновь музыки пленительные звуки…
И теплоход, и старенький причал,
Наплыв воспоминаний укачал.
Гудок осипший что-то прокричал,
Вон чаек всплеск за шумною кормою,
– От моря брызг давай тебя укрою.
Слова любви, как много в них покоя!
Закат, волна и солнечный овал…
И нежности порыв – во мне он вновь,
Над ним не властны годы и седины.
Пусть путь к закату бесконечно длинным
И тихим будет. В криках журавлиных
Слышны как вечность: нежность и любовь.
Из двух начал – всегда, всегда – любовь!
Ведь только в Господе земной любви начало.
Она меня в младенчестве качала,
О ней так нежно в юности мечталось,
В молитвах к Ней я возвращаюсь вновь.

Обособленность абсолюта

(шарж)

В читальном зале так светло уютно,
Профессор, лекция. Объект познанья – Бог.
Он с бабочкой, со знаком абсолюта,
Ответы слышит. В их оценках строг.
Да, человек со дня рожденья грешен.
Где образец творения его?
Сколь совершенна веточка черешни!
Что в памяти осталось? Ничего…

Зимняя встреча

МАКСИМЕНКО
Ольге Андреевне

День осиян был куполами храмов,
Плыл над Соборной благовеста звон,
Струился иней серебром с окон,
Обледенелость веточек платанов
Дарила взору мир ажурных грез.
Пришедший год нежданно приподнес
Огня мерцание. Или свечи огарок?
Среди стволов акаций и берез
Прогулку тихую по Флотскому бульвару.
Очарованьем, нежностью полна
Неторопливость, ах! – воспоминаний.
Весны этюды, лета – без названий…
– Здесь под мостом ингульская волна
Движеньем кисти так отражена?
– Нет, вы всмотритесь, – слышу голос вновь, –
Сосредоточьтесь, этих красок звуки
Ведь так звучат! Как нежны её руки…
Что движет ею? Жертвенность? Любовь?
Там впереди под снегом Дикий Сад.
– Посмотрим на раскопки городища?
Следы истории, былого пепелища…
– Нет, очень холодно, и нам пора назад.
Мои слова и жесты – невпопад.
Ее глаза под шляпкой чуть лукавы,
Жаль, скрыт очками томный? – нежный? – взгляд.
– Еще побудем вместе? – Что вы, нет…
Снег засыпает торопливый след.
День угасал под куполами храмов,
Плыл над Соборной повечерья звон.
Струился иней серебром с окон…
Обледенелость веточек платанов
Дарила взору мир ажурных грёз,
Прошедший день как жертву преподнес
Огня мерцание, слезу свечи огарок…
Промеж стволов акаций и берез
Прогулку тихую по Флотскому бульвару.

Танцевальные экспромты

В тайнах ночи – полет мотылька
Образ лета отыскан в раздумьях,
И плывет над пространством рука
Осиянна, игрива, легка…
А в ладони её – Полнолуние.
Диву этому вторит мотив.
Как повеяло свежей прохладой!
Уст движение, шепот «Не надо…»
Плеск волны шаловлив и игрив,
Коронованный пенной усладой.
Жрицы дивные тайн и одежд
Оброните мне в память беспечно,
Сохраню ваши взоры навечно,
Бесконечность любви и надежд
И восторгов страстей быстротечность.
Тайны ночи – полет мотылька,
Образ лета склоненный в раздумье.
В танце дивном изящном – рука,
Осиянна, игрива, легка…
Уплывающий жест к Полнолунью…

Приглашение

Восторгами любви вернись ко мне былое,
Коврами майских трав в видениях предстань!
И пальцы милых рук чуть-чуть пусть приоткроют
Калитку бытия в предутреннюю рань.
Сонаты нежный звук, гармонии мелодий
Из юности плывут. И в алых парусах
На фоне синевы стремительно восходит
Взлетевший от волны крылатый бумеранг.
Из дней ушедших вмиг исчезнут лихолетья,
В венке из белых роз грядущее стоит,
Как памятник молве. Путь в новое столетье
Туманом оттенён, нешироко открыт.
В осенний первый день, как школьный
колокольчик,
Пусть радостно войдет зимы седая грусть.
А молодость души пускай любви захочет,
Взаимности восторг опустошает пусть.
Восторгами любви вернись ко мне былое,
Коврами майских трав в видениях предстань.
А пальцы милых рук чуть-чуть приоткроют
Калитку бытия в предвековую рань.

Мир поэзии

Под скатертью столешница слыла
Легендами и стариной преданий.
Кувшин, цветы и тень иносказаний
По белизне тетрадной пролегла.
На море трав поверия молва
В веках плывет, шумит её волна.
В стихотвореньях – мир неповторим.
Слов сочетаний, образов, метафор –
Вином прохладным из старинных амфор
Недосказаний жажду утолим?
Входи в мою обитель, пилигрим,
О чем в ночи с тобой поговорим?
Над белизной листа мое стило
И скрип пера, чернильницы мерцанье.
Рассвет за окнами. Минувшее внесло
Дыханье свежести. Оно произнесло
Слова любви и нежные признанья.
Воспоминания, увы, воспоминанья…
Ковш угасал, но яркая звезда
Еще видна в зените небосклона,
Благословенна в этот час всегда.
Ниспосылая негу неуклонно,
Ладья видений медленно плыла,
Сколь вдохновенной эта ночь была!
В моей обители столешница слыла
Легендами и древностью преданий.
Кувшин, цветы и тень иносказаний
На белизне тетрадной пролегла.
По морю трав поверия молва
Плывет в веках, шумит её волна.

Слуга эскулапа

Владимиру ПЛАСТОМАКУ,

врачу-травматологу

Рука хирурга ласковой иль твёрдой
В работе главной – быть всегда должна?
Текут секунды, мысль напряжена…
Последний жест и взгляд лучистый, гордый!
«Какой успех!» – воскликнула сестра.
Так каждый день из операционной,
Халат снимая, Вы спешите вновь.
Навстречу Вам признание, любовь
И слёзы радости, звонки по телефону:
«Спасибо Вам!» – звучат со всех концов.
Вы травматолог, быть благословенным –
От Бога дар отпущен Вам сполна.
Судьба такая нелегка, сложна,
Но избран путь и труд Ваш вдохновенный
Так важен всем, как жизнь сама нужна.
Но только лишь изысканным уменьем
Врача Всевышний Вас вознаградил?
Душою, состраданием, терпеньем,
Увидеть боль врача особым зреньем,
Найти пути успешного леченья –
Всем этим Вас Господь обогатил.
От всей души Вам счастья и здоровья,
Успехов в жизни мы желаем вновь.
Да будет вечным спутником – любовь,
Вам в Вашей жизни!
Ибо лишь любовью Вы окружили нас.
И с этих пор –
Вы – Человек, Вы – Врач, Вы – волонтёр!

* * *
На срубленной ветке вишни
Весенних цветов кипенье,
Короткий жизни восторг.

* * *
Девственницей на ложе
Цветок свежесрезанной лилии...
Быстро вянут цветы.

* * *
В кружеве старого августа
Звуки сверчков, Шопена
Музыки тающий дым.

* * *
В пучину созвездий осенью
Серп серебристый канул.
Вечер… Закат Луны.

***
Снова, едва проснувшись,
Шепот стоптанных шлепанцев.
Тихой заботы звук.
Вновь озарение былым

* * *
Окна весенние хижины
Полнятся ранним солнцем.
Осени брань – в земле…

* * *
В стареньком нашем буфете
Чайные чашки, блюдца.
Времени бег. Часы.

* * *
Радость, забвенье злого
Ночь нам во сне подарит
Вместо обманов дня.

* * *
В тонких вишневых ветках
Почки едва заметны,
В них колыбель весны.

* * *
Переплетенья ивы
Вздрогнули в трепетанье:
Возгласы тишины…

* * *
Забуду дни раздумий и забот,
Воздвигну анфилады изваяний
Минутам радости. Ведь от своих щедрот
Воздал Господь. И в жертве покаянья
Грехов уйдут пусть все воспоминанья.
Да будет светлым новой жизни год.

* * *
В грядущее с надеждой и тревогой
Гляжу подчас, и голова в огне,
Любви, кто полон, – пребывает с Богом,
Пресыщен злом – отходит к сатане.

* * *
В круговороте суеты, интриг
Хочу душой остаться безупречным.
Вновь убежден: в деяньях вечен миг,
До изумленья так мгновенна вечность.

Отчаяние

Взывает с чувством:
– Истину скажи,
Коль говоришь, что
Разуменьем здрав ты.
Мы суетимся под покровом лжи,
Который соткан из обрезков правды.

Ноябрьский закат

Самосожженье кленов и осин.
Пылает парк, в немой молитве осень,
Сквозь облака сияет неба просинь.
Пришедший к Господу о снисхожденье просит,
Скитальца перст вновь к Богу возносим.

Ночь

В таинстве полнолуния
Тень пролетевшей птицы –
Тихой памяти грусть.
Сад камней
Самый большой, замшелый –
Первенец мирозданья –
Время в себе хранит.

Цветы

В дряблых её ладонях
Свет лепестков подснежника.
Как быстротечна жизнь!

Оттепель

В луже талого снега
Крылья полощет ветер.
Вновь – аромат весны.

Ходики

Здесь над моим диваном
Мирно тикает маятник,
Времени мир хранит.

Гость

Цоканье на подоконнике:
В гости ко мне – воробышек.
– Добрую весть принес?

МИНИАТЮРЫ

* * *
Все чаще грусть, воспоминаний зарево
Пьянит ушедшим, серебрит виски.
Блеснут в глазах из пиалы тоски
Остатки слез, и растворится марево
Надежд, желаний, Боже, отпусти
Мои грехи. А в мыслях и деяньях
Меня очисти. И за все прости.

* * *
Вновь иду увидеть поскорей,
Растравив воспоминаний рану,
Профиль твой, услышать скрип дверей,
Взор лукавый, жест… Всё, всё с обманом…
Синие акулы фонарей
Тихо гаснут в кружеве каштанов.

* * *
Отгоревать о прошлом и уйти,
Признав банальность: мы живем до срока.
Минувшее, погрязшее в пороках,
Бытует с сожалением глубоким,
Не обещает радости в пути.
Раскаяться, отплакать и уйти.

* * *
Полоса надежд несжатой нивой,
Колосом налитым, почерневшим
Вновь тревожит память. А в саду
Каплями дождя опали сливы…
Гроздьями плодов пестрят оливы.
К сокровенным снова подойду,
Возрождённым, может быть, счастливым
К сокровенным, избранным словам.
Их в стихах я предлагаю Вам.
Оцените этот дар, нашедшие,
Постарайтесь помянуть ушедших,
В Вечности я памятью воздам.

МИМОЛЕТНЫЕ ЭТЮДЫ

* * *
У ночи бескрайней, у ночи глубокой и черной,
Как остров, как глаз воспаленный – окно.
В окне силуэт молчаливо застывший, нависший над ночью.
А окне – Человек и Раздумье… Темно.

* * *
От былых славословий остаются лишь сгустки эмоций
Им под стать в мирозданье следы улетевших комет.
Не сыскать соответствий, величию равных пропорций…
Так от дальних миров чуть блистает туманностей след…

* * *
То есть великое искусство –
Воспеть весну, когда живот
Бурчит о том, каким был вкусным
Позавчерашний бутерброд.

* * *
Закат размыт. В сияньи ночи лунной
Над зеркалом реки вздыхает тишина.
Душа заполнена желаньями безумными,
Любви томлением, гитары томной струнами.
Вновь звездных сполохов мир виден из окна.
Она сиянием небес обнажена,
Облачена прозрачной тканью платья,
Готова к таинству великому зачатья…
Стыдливо прячется за облако Луна…

* * *
Звучит мотив свирель-жалейки,
Звоночки слов – как на брелке –
Нанизаны и налегке
Звенят, как нищего копейки,
У тощей славы в кошельке.
Вновь озарение былым

* * *
Упал половник со стола,
упал половник…
А солнца луч улегся на,
на подоконник…
Я от порога до окна, –
тропа протоптана одна, –
Опять паломник.
В былом и нынче пилигрим,
Увы, мой путь неповторим,
Ищу удачу.
Что приобрел, не сохранил,
На скорби хватит ли чернил?
Что это значит?
А это значит, суета все захлестнула,
Вот полотенце, в этом знак,
Сползло со стула.
Удача? – Призрак,
Но и та опять уснула…
В словах бессмысленность,
и всё ужасно глупо!
Налью ль себе я наконец, –
Витиеватостей венец,
В кастрюле – жира леденец –
Тарелку супа?

* * *
Душе светло, надежд полна,
Спешит, волнуется и рвется,
В толпу людей. А вдруг она
Разочарованной вернется?

* * *
Все чаще грусть, воспоминаний марево
Туманом влажным серебрит виски.
Надежд плывущих гаснущее зарево –
Строй бригантин на парусах тоски.

* * *
Назло возлюбленным садовые скамейки
Расставлены под светом фонарей.
В аллеи парка убежим скорей,
Ведь ты со мной! А значит, – не робей! –
От назиданий всех учителей,
В тоске пусть тонет школьная линейка.
А что потом – не думай, не жалей.

* * *
Опять забвений тьма,
Идет пора тревог.
Судьбы совиный крик
Нам вновь пророчит бурю.
В сыром тумане силуэт возник,
Иду к нему по полю, напрямик,
В воронью стаю меткий выстрел пули.
Действительно, пришла пора тревог.
Опять один. Осенним утром хмурым,
Забыв родной родительский порог,
В переплетенья жизненных дорог,
Я выхожу в безвременье и бури.
Забвений тьма. С пастушеской сумой,
Как блудный сын с мольбой и покаяньем,
Я возвращаюсь, сгорбленный, домой.
Где мой очаг и в чем мое призванье?

ГРУСТНЫЕ ЭКСПРОМТЫ

* * *
Без исторической святыни
И без лексических корней
В грядущем – неизбежно сгинет
Мираж в безжизненной пустыне,
Чуть брезжит меркнущим огнём.
Ему прощальную споем?
Да, вряд ли вспомнит кто о нём.

* * *
Хранитель чайника «Электро»
Сижу, слежу его бурчанье.
Он формой где-то в стиле «ретро».
Прошла минута: – Закипанье!
И вот уже включен селектор:
Мне благодарность за вниманье

* * *
Прощание с привычным – необычно.
Все та же ель, февраль. Там, за окном,
Плывущего тумана полотно…
Пути начало было так давно!
Телега времени со скрипом непривычным.

Хокку

Зов одинокой любви
Страсти рождает, бурю,
Каплю и океан.
Шуточный экспромт
Какое чудо – кремовый эклер!
Лучистый образ колобка иль шара,
И вкус и аромат – созвучий пара,
Вокруг эклера мы сидим недаром…
Раскрылись тени трепетных портьер.

Соседке справа

ЧЕРЕСЛЕНКО
Галине Ефимовне

Я Вами так внезапно очарован.
В глазах раздумье, грусть. И седина.
Мы не знакомы. Неизвестность снова
Волнует ум, желанья… Тишина.

КАРТИНКА ИЗ ЮНОСТИ

Когда-то в далёкой юности был впервые увиден на теле-
экране фильм «Ошибка резидента», из которого запом-
нилась сцена случайно возникшей любви или обоюдной
симпатии. Она поражала трагичностью своей безысходно-
сти. По сюжету фильма речь шла о молодом учёном из тог-
дашнего СССР, который был командирован во Францию, в
Париж, где он познакомился с молодой женщиной-гидом,
роль которой исполняла незабвенная Эдита Пьеха. Между
ними возникло страстное чувство, но он не может остаться
здесь, а она не может покинуть Францию. В гостиничном
номере, где они уединились, полумрак, музыка, рюмки
с коньяком и песенка о неземной девушке, имя которой
Барбара.
Через десятилетия волею судьбы или случая в моей оби-
тели снова зазвучала эта музыка, снова на телеэкране
те же молодые, незабвенные Он и Она, их любовь и без-
ысходность этой любви. Неудержим был порыв к столу, к
перу, к бумаге, и во оно.…

Барбара

Эта песенка грусти… – Не надо, пора,
Нам с тобою немного побыть до утра.
Пусть звучит саксофон, пусть вздыхает труба.
– Повтори мое имя опять. – Барбара…
В незапамятном прошлом, в минувшем году
Мы брели по тропинке в уснувшем саду.
На платановых ветках, в застывшем пруду
Наши тени как в клетках… Куда нас ведут?:
А вокруг столько шума, возни. Детвора!
Старый парк, за оградою стук топора,
В том забытом кино так грустны вечера!
Как могло прозвучать в нем: – Прости, Барбара…
Журавли на распластанных крыльях несут
Наши годы в былое. Обитель, уют…
На экране куранты над Ратушей бьют.
Вот он миг роковой. А его ведь не ждут.
Как и в прошлых июлях – шальная жара,
На стволах у берез в завитушках кора.
Фильм окончен далеким победным «Ура!»
Умоляю вернись, возвратись, Барбара…
Звон бокалов, коньяк, вместо тоста «Чин-чин»,
Для волнений тревог уже нету причин.
– Я тебя заберу, увезу! – Помолчи…
Храм забвенья закрыт! Где от храма ключи?
Снова песенка грусти… – Не надо, пора…
Нам недолго осталось побыть до утра.
Как звучит саксофон, как вздыхает труба!
– Повтори мое имя опять. – Барбара.

МНЕ НЕ ЗАБЫТЬ

Мимолетные пересечения взглядов, прикосновения не-
чаянные и удивление: – Какая она! А всего-то было не-
сколько случайных, мимолетных встреч, наполненных лю-
бопытством, недоумением и раздражением даже. На этих
надуманных интеллектуальных играх. А потом встреча на
представлении поэтических изысков и доверительный раз-
говор с нею, пришедшей без особого желания, по насто-
янию подруги. Мне уже никогда не забыть той волны, поло-
водья нахлынувших чувств, её ласковых с грустинкой глаз,
чуть иронической улыбки. Все это полонило, интриговало,
а осенний полный тепла и покоя день побуждал давно ус-
нувшие желания, тоску.
– Мы увидимся снова?
– Пожалуй, можно погулять в Яхт-клубе накануне тор-
жеств по поводу его большой годовщины.
И продолжался теплый и нежный сентябрь в Яхт-клубе,
иногда неуместно гремела музыка, но в минутах тишины
плескались волны, взлетали над ними белые чайки и было
так уютно за столиком в совершенно пустом кафе. Она
говорила, вспоминала свое прошлое, мытарства семей-
ной жизни и годы, прожитые или пережитые во Флоренции,
поездки в Рим, прогулки по Ватикану, чудные дни на побе-
режьях Средиземноморья. Мне не удавалось долго удер-
жаться в пределах поэтической, литературной темы, она
настойчиво выводила нашу белую ладью воспоминаний
на лоно её устоявшихся жизненных принципов. Мне вспо-
минался какой-то фильм о случайной пылкой любви, воз-
никшей между приехавшим на короткое служебное время
молодым ученым и девушкой-гидом, которая знакомила де-
легацию с красотами Парижа. Роль этой девушки играла
незабвенная Эдита Пьеха. Их встреча в гостиничном номе-
ре, пылкие признания, трагичные своей безысходностью,
любовь, охватившая так внезапно, должны закончиться по-
утру. Это понимали и он и она. Он не мог здесь остаться,
в Париже, она не могла уехать с ним в чужую страну. И на
фоне всего этого так дивно звучала французская песенка
«Барбара».…
После Яхт-клуба мы гуляли в старом забытом парке за
его пределами, отдохнули на уютной скамейке в безлюд-
ном сквере за Домом культуры. И чем дальше плыли воспо-
минания, тем явственнее утверждалась правда давно забы-
того фильма о невозможной любви, о явлении очередного
«несбывшегося». Наш путь продолжился к Центральному
рынку, к трамвайной остановке, возле которой энергичные
молодые грузины торговали дарами бахчевых плантаций.
И через несколько дней, пожалуй последняя, незабвенная
встреча и расставленные окончательно точки над «и».
– Я ошиблась в тебе, ты не умеешь выбирать дыни. Эта
купленная желтая – без аромата и вкуса.…
Сейчас глубокий вечер. Она как всегда в это время со
своей собачкой Жулькой. А мне, думаю, не позвонит.…

Я вижу вас

Поговори со мной, поговори…
За окнами погасли фонари,
Зари вечерней уже нет сиянья.
Мой телефон согрет твоим дыханьем,
Волнением, словами с содраганьем,
Разбуженным притоками крови.
Поговори со мной, поговори.
Я вижу Вас в сиянии лампад.
Альков увит ажурным ожерельем,
Тень на подушке. Ласковой свирелью
Ваш мир заполнен. Звонами цикад
Балкон, как сад июльский, очарован.
Подружка Жулька, чем она взволнована?
Лежит в прихожей, тих и ласков взгляд,
Вздохнула сонно, грустно, невпопад.
Как на волнах Вы снова в мире книг.
Заполнен он сиянием сакральным,
Сквозь рамы окон свет зодиакальный
К вам проникает. Сколь священен миг
В вечерний час, едва им уловимый!
В его покой торжественно и зримо,
И величаво, что ни говори,
Вы проникаете. В таинственность любви.
А утром снова суета-сует,
Долой отброшены переплетенья кружев,
Улыбки, шутки, голоса подружек…
И скорбный вздох о тех, кого уж нет.
Их путь сияет среди звезд, планет…
Ваш взор пытлив, сужденья ваши строги.
Так на тернистой жизненной дороге
Нестёртым сохранился чей-то след…
Поговори со мной, поговори,
За окнами погасли фонари.
Зари вечерней уже нет сиянья.
Мой телефон согрет твоим дыханьем.
Волненьем, голосом с заметным содраганьем,
Разбуженным притоками крови.
– Возможен ли еще порыв любви?!
– Поговори со мной, поговори.

Ваш мир

Была для Вас тогда соседкой справа,
Далекой, незнакомой и чужой.
Ваши стихи мне дали это право
Войти в Ваш мир глубокий, непростой.
Сквозит в них нежность, душу так волнует…
Тревогой наполняет сердца грусть
И тихо одиночество колдует.
Забвенья сны… Но страстно окунусь
В пейзажи дивные природы неизбывной:
И степь, как море, травы и поля,
И синяя река, тропа к обрыву
И окоём, и в таинстве Земля.
След дилижанса на дороге торной…
Звук колокольчика, не умолкай, звени!
«Моление о чаше»… К выси горней,
К любви душа стремится во все дни.
И поиск, и сомненья, и терзанья…
Как путь извилист на дороге «жизнь»!
Тревожат вечно тайны мирозданья…
Спасают «памяти нетленной миражи»!
Галина Чересленко

Твой путь

И колокольчик дилижанса,
И памяти нетленной миражи
Достойны пылкости души романса,
Что озаряет жизни миражи.
«А колокольчик – он звенит, звенит».
Твой путь изрезан осенью и дымом
Костра, что назначает визави,
Туманя память о былом, любимом.
Туманя взор, в котором дня глаза,
Устав от блеска жизни колесницы,
Стремятся в прошлое, где бирюза
Легла на пожелтевшие страницы.
«А колокольчик – он звенит, звенит».
Дугою выгнут след от дилижанса.
И жизнь восходит в солнечный зенит,
Став предисловьем пылкого романса.
Став предисловьем этих дивных строк,
Что сплетены твоей рукой умело,
И служат нам, как истины урок,
Как дилижанса след на чем-то белом.
Н. Бабина

В МИРЕ ПОЭЗИИ

Как сладостны поэзии оковы!..
В них впечатленье чуда и добра!
В. Фалёв
«Сладостными поэзии оковы» могут быть только для ис-
тинных поэтов – необыкновенных людей, наделенных поэти-
ческим видением мира и неповторимым даром творческо-
го самовыражения в поэтическом слове.
К числу таких поэтов относится Валерий Фалёв. Его поэ-
зия знакома читателям по первым двум сборникам стихов
«Колокольчик дилижанса» и «Памяти нетленной миражи»,
а также по ряду поэтических циклов, напечатанных в кол-
лективных альманахах г. Николаева.
Ключевым поэтическим образом нового сборника «Вновь
озарение былым», остается «дорога – жизнь».
Судьба поэта отражает разные этапы его «жизни – до-
роги». В них остались «дивное состояние» детства, светлая
пора юности, служба в армии, работа на заводе, учеба
на филологическом факультете Николаевского государ-
ственного пединститута, работа журналиста с ее суровой
жизненной правдой, которой В. Фалёв оставался верен
всю свою жизнь. В ранних стихах нашли отражение ар-
мейские будни, память о доме, о «теплых маминых руках»,
«дивная волшебная тайна» первого робкого чувства любви.
Поэзия В. Фалёва выдержана в классических традициях,
которым соответствует высокая поэтическая лексика ав-
тора.
Стихи адресованы проницательному читателю, который
сможет открыть для себя подтекст его неповторимых ав-
торских символов. С их помощью автор и раскрывает со-
держание понятия «дорога – жизнь».
Этот символ становится ключевым поэтическим образом
во всех трех сборниках стихов поэта. «Жизнь – дорога»
каждого человека начинается с познания Мира и себя в
этом Мире.
Поэтому совершенно закономерно в стихах поэта ожи-
вают космология Мира и понятия «Миг» и «Вечность». Не
случайно «Даорийский круголет» – философский поэ-
тический образ – символ поэта – «дирижер» реальной
действительности, символ измерения времени в единстве
Вечности и Мига. Этими единицами измеряются наполнен-
ность Бытия и жизнь каждого человека в отдельности.
«Вечная калитка Бытия» в стихах автора является симво-
лом познания Мира. Человек открывает ее, когда приходит
в Мир, и она остается для него навсегда открытой. Ведь
Тайна Бытия до сих пор остается для человека непостижи-
мой.
Символом бесконечной диалектики, динамики жизни,
бесконечного её движения остается «дилижанс», а сим-
волом трепетной души автора и его лирического героя –
«колокольчик».
С ранних стихов и до последних автор выбирает для себя
и своего лирического героя образ «вечного странника»,
остающегося в пути бесконечного духовного постижения
Тайны Бытия и восхождения к Высокому и Вечному.
Он не приемлет в реальной действительности земного
несовершенства, духовного убожества, торжества зла,
жестокости, «порфироносности».
«Сладкие поэзии оковы» наполняются горечью боли и
печали:
Мир опрокинут в жертвенный бедлам,
Добра и зла расстреляны границы.
В былое залпы… Мир напополам…
Не принимает поэт, окольцованный «поэзии оковами»,
оставаясь на пути постижения вечных истин, «шумного на-
шего века, бедного молчанием». Поэтическому многоголо-
сию, в котором люди разучились слушать и слышать друг
друга, поэт противопоставляет состояние «уединенности»,
своеобразных «медитаций».
Такое состояние, переживаемое автором и его лириче-
ским героем, поможет читателю открывать и сохранять в
себе свой внутренний неповторимый духовный мир.
Символом неповторимого мира человека остаются для
наших современников судьбы замечательных людей про-
шлого. Современники откроют в стихах поэта, им посвя-
щенных, неповторимые грани их таланта, отданного людям.
В прозаических зарисовках с их поэтическим содержани-
ем, в посвящениях духовным единомышленникам и друзьям
поэта читатели смогут постичь интеллектуальное и духов-
ное созвучие их внутреннего мира, способность сопере-
живания Высокому и Вечному.
Символами Гармонии и Красоты остаются в стихах по-
эта Природа и Любовь. В стихах, посвященных природе,
нашли отражение все природные стихии и все времена
года. В них обнажается единство Души Природы и Души
Поэта. Все времена года прекрасны по-своему, все они
дарят автору свет Вдохновения, вызывают отклик «сладост-
ных поэзии оков».
Но ближе всех поэту весна с её музыкой юности и ве-
рой в торжество жизни. А осень чаще созвучна печали,
раздумьям о быстротечности жизни и состоянию усталости
души:
Медленны под небосводом звоны,
Я в раздумье замедляю шаг.
Не спешите, не стучите, кони,
Нужно отдохнуть, легко дышать…
В великую книгу Любви Валерий Фалёв вписывает свои и
прозаические страницы. В них читателя ждут разные оттен-
ки этого многогранного чувства: от любви к родной земле,
родному дому, родителей к детям, детей к родителям, до
любви мужчины и женщины.
В сложном мире «Он и Она» особенно волнует мотив
утраченного чувства, боли и обречённости на одиночество.
От этой обречённости автор ищет забвения в «пустынных
местах». Здесь «поэт-странник» остается в раздумьях о
прожитом и пережитом не только своем, но и своих со-
временников.
Он ищет для них, «заблудших без духовного компаса» в
круговороте пустоты «спасительную нить». «Сокровенные
поэзии оковы» поэта наполнены поиском ответа на волну-
ющие вопросы:
Как в лабиринте тишина звенит,
Но где же, где клубок твой, Ариадна?
Как отыскать спасительную нить?
Одно лишь эхо в темноту летит…
Подвиг Великого Творца, освещающий путь «поэта стран-
ника», символ жизни – Крест – определяют необходимость
воздать дань поклонения Богу в Молитвах. Душа поэта на-
полнена любовью к Миру и людям:
Всевышний Боже наш!..
Паду к твоим стопам.
Обителей твоих определю названья,
За зло Всея Земли Любовию воздам!..
И небо дарит «страннику» озарение, «спасительные
нити» найдены, они помогут современникам в наше нелег-
кое время выйти из сложных лабиринтов жизненной пустоты.
Спасение, считает Валерий Фалёв, в бесконечном
стремлении наших современников к бесконечному пости-
жению смысла вечных духовных ценностей, в постоянном
восхождении к идеалам Гармонии и Красоты, в утвержде-
нии их в реальной, далекой от совершенства жизни. В этом
утверждении состоит высокое предназначение человека
на Земле, его божественная миссия.
Вместе с годами, ушедшими вспять, люди теряют душев-
ные силы, но только не Валерий Фалёв.
«Душой я юный, – за плечами крылья!» - восклицает поэт.
Он не исчерпал себя в своих духовных и творческих по-
исках и остается на пути постижения бесконечной Тайны
Бытия.
«Сладостные поэзии оковы» в этом нелегком пути обер-
нутся новыми стихами поэта, которые будут, как и прежде,
волновать и просветлять души читателей.

Тыжневая Людмила Георгиевна,
заслуженный учитель Украины